Рассказы

А вечером глазастому старику стало плохо – догляделся! Дедушка стал задыхаться. Девушка спрыгнула с полки и закопошилась в сумке. В одной руке у неё оказался пузырёк с лекарством, а в другой – шприц. Она мастерски выполнила укол в вену, и дед задышал, перестав стонать.

Водка наделила племенника развязностью. Он пригласил девушку пойти покурить. Они вышли. В оплёванном тамбуре он поведал ей свою задачу.

– Мне тоже нужна такая трава! – с мольбой и надеждой откликнулась девушка Ира.

Она сказала, что работает медсестрой и что у неё папа болеет, но обычные средства ему не помогают. «Уже не помогают» или «вообще не помогают»? Он не обратил внимания на такие медицинские мелочи и благородно пообещал одарить её колдовским снадобьем. Отчего ж не пообещать, коли она ему понравилась? Гормональная симпатия часто рядится в доброту. Милая, простодушная и, кажется, вполне доступная девушка, о чём сообщила ему обещательными глазами. (Для всех доступная или только для него доступная? Но опять не стал задумываться, потому что было некогда. Водка торопила его, суетила.)

– Как же вы найдёте волшебную траву? – Ира включилась в его задачу. – И эта гора… наши охотники ни о чём таком не говорили, – в её голосе прозвучали нотки сомнения и сочувствия.

– Надо верить, – возразил он твёрдо. – Мне лично дал наколку могучий знахарь. Ему 120 лет отроду, поэтому он поручил задачу мне. А эта гора, она прячется от непосвящённых.

Трафаретные положения о своей значимости он выдумал, ибо гормоны хвастливы, однако поимел успех. И вот он и она попутно влюбились друг в друга. Жадно целовались и вовсю истомились.

– Давай так, ты сначала ко мне заедешь. Это же судьба, я ведь харабалинская! И помоешься у меня с дороги, покушаешь, отдохнёшь. Матушка пирожков напечёт, всё веселей. А утром отправишься. Кстати, у меня соседка баба Зина – травница, она правда старая и глухая, но что-то помнит, надо поговорить с ней.

Далее всё пошло в ином времени: ласки, фрагменты исповедей, выяснение вкусов с надеждой на совпадение, смотрение в четыре глаза на степь, где важно и медленно шагает верблюд, провожание одинокого домика, отъезжающего в непрожитое прошлое, где хорошо бы устроиться вдвоём, теплоту сердца постоянно умножая на два. А колёса передавали им дробно: это морок, морок, морок.

Встретили его в доме Ирины, как родного. Отужинали по-семейному, тяпнули по маленькой несколько раз, и потом Ира отвела гостя к Зине-травнице.

Старуха походила на театральную бабу-ягу.

– Тётя Зин, почему гора вроде есть, а на карте нет? – прокричала ей в ухо Ирина.

– Ах ты вон про что! Дак она вроде радуги, как бы есть и как бы нет. Та гора стоит посреди страны Вада, – старуха убрала с глаз прядь волос и пожевала некую мысль. – Я один разик там побывала, но ходить никуда не пришлось. Вышла я однажды на крыльцо на рассвете – сон был тогда волнующий, – стою, смотрю: яркое пятно по небу мечется, тут у меня голова закружилась, и я упала. Очнулася я уже там и не испугалась нисколечко, потому как враз поняла, что вокруг меня страна Вада. А что было дальше, о том промолчу: потому как сокровение.

– Значит, можно прямо отсюда туда попасть?! – с надеждой воскликнула Ира.

– Кому как, – ответила бабка уклончиво.

– Слышь, котик, вот и не езжай, останься у меня, а там как Бог даст! – обрадовалась Ирина.

– Нет, Ирочка, – встряла бабка. – Тебе всё в девичьи ласки играть! Он тут рядом с тобой разнежится, прилипнет, а ему идти надо: дядю чтоб вылечить. Ты ведь, сынок, и мне принесёшь маленько, правда?

Услышав согласный ответ, она с отрадою легла на кушетку, заваленную сальными подушками.

– И мне немножко… для папы, – робко напомнила Ира.

– Всё же боюсь я за него, – призналась девушка в сторону бабки. – Ты за всю жизнь один раз там побывала, а он вообще москвич и ничего не соображает… Можешь помочь ему советом?

– Ладно, я ему флакончик дам. Для себя берегла, да тепереча незачем уже, в преддверии большого переезда.

Она велела Ире заглянуть за икону, там в белой тряпице хранится тёмный пузырек.

– Когда встанешь на ночлег, чаю завари и туда пузырек вылей. И попроси так: «Вада, Вада, пусти меня недостойного, открой вселенские чертоги, просторы свои безмерные!» И добавь: «Я, смиренный странник, кланяюсь тебе на все четыре стороны». Поклонись и спать ложись.

– А дальше? – спросил он взволнованно.

– Дальше не знаю, ты много наперёд забегаешь.

Ночь не спав по причине нежной и клятвенной любви, он всё же бодро поднялся на заре. Она сама умыла его холодной колодезной водой, сама отёрла полотенцем, поцеловала в уста и в глаза. Насилу оторвались друг от друга. Но уже неловко было, потому что показался на крыльце Иришкин отец. Он вывел из сарая велосипед, на котором некогда ездил на работу: «Держи коня-горбунка!»

Матушка Ирины ночью пирогов напекла. В общем, все расстарались обрадовать его на прощание.

– Не ходи провожать: не к добру! – остановил дочку отец.

– Долгие проводы – лишние слёзы, – добавила мать.

Путешественник в это время думал не о пути, не о траве мамык, а как бы поскорей вернуться в объятия Ирины, Иришки, Иришеньки.

С каждым оборотом педалей разлука росла и превращалась в тоску. Потом заныли ноги, потом настала жара. Солнце потеряло чёткие очертания, небеса побелели.

К полудню тропа разветвилась на несколько едва заметных тропок… потом и всякие торные следы исчезли. Пот залил путнику глаза – они стали гореть, словно от перца. Ни куста, ни деревца. Некие сероватые травки и жёсткие медные былинки торчали из глинистой почвы. Глину порой сменяли низенькие барханы песка, чистого и мелкого, точно мука. Пахло полынью и зноем. В голове тикал некий кузнечик, в очах порою темнело.

Он всем телом и заодно всей душой пожалел, что оторвался от девы и заехал в пустыню. Задача показалось ему теперь абстрактной и нездоровой. «Эх, и дурак же мой дядя! Ну и я тоже».

Он то и дело прикладывался к большой фляжке, не помышляя об экономии воды. И вдруг заметил, что день скоро закончится и настанет прохладная звёздная тьма.

Он выпотрошил рюкзак на землю, завернулся в спальник и задремал. На пороге сна ему вспомнилась речь дядюшки. «Когда тебя станут одолевать сомнения, ты вспоминай, что я тебе квартиру завещал. Ты ко мне в больницу не ходил, гостинцев не носил, в аптеку не бегал, ты меня знать не знал, а я тебе квартиру готов завещать. За такого дядю любой пошёл бы пёхом по морскому дну».

Его разбудило крупное насекомое с жёсткими волосистыми лапами – оно по лицу пробежало. Он с омерзением очнулся и высунул голову из кокона. А солнце уже лежит на горизонте, но не багровое, как положено, а белое. Вокруг белого солнца ореол пушистого лёгкого сияния.

Во встречном свете на серебристой пустыне стоят чёрные былинки, как заколдованные сухие существа. И он догадался, что это не солнце, а луна. Такая огромная? Да. И это не запад, куда он смотрит. Запад позади – вон там, где угасла заря, оставив ему для ориентировки вишнёво-розовую тонкую светь. И эта вечерняя акварель тает, гаснет, уступая место небесной темноте.

Он с ужасом осознал, как мало знает о природе. Надо же, перепутал солнце и луну! Да вот у неё те самые пятна, что придают луне печальное или больное выражение. (Пятна панкреатита на скулах, как у дяди.) От луны исходил грустный тихий свет, а выше распахнулся космос. Рассыпчатые звёзды мерцали заманчиво и бесчеловечно.

Пустыня предстала его глазам с поразительной чёткостью – мелко-волнистая, безмолвная, приснившаяся Богу.

Ладно, путешественник зажёг бензиновый крошечный примус, вскипятил остатки воды в кружке, заварил чай и вылил туда бабкин пузырёк. Запахло смолой.

От пирожка он отрёкся, но взял конфету, твёрденькую, льдистую, из тех дешёвых карамелей, на которые никогда не покушался. Оказалось, напрасно: ему открылся вкус карамели как утешительный смысл. Он сосал конфету и смотрел на луну. Она поднималась незаметно и вместе с тем быстро, погашая соседние звёзды.

Выпив странный напиток, вытряхнув капли из кружки, он решился уснуть, но испугался: у него рот онемел и горло заморозилось. Он оглянулся и – увидел гору.

Странные очертания, и впрямь – голова. Судорога пробежала волной по его телу. Он закрыл глаза и вновь открыл – гора приблизилась. «Ступай!» – повелел он себе, встал и пошёл бесчувственной поступью.

По мере приближения он всё выше поднимал глаза. У горы-головы обозначилось лицо. С ужасом и хладным восторгом он разглядывал непомерные, геологические черты этого лица. Обветренное, щербатое, оно задумалось навеки. Постой, а трава, где же трава? – спохватился путешественник.

Нос и щёки покрывал такыр – трещиноватая, пересохшая глина. В ухе темнела пещера, и к ней снизу вела невероятная лесенка: вбитые в шею деревянные колышки. У менеджера мороз пробежал по коже.

Страшное лицо горы обладало гипнотической властью. Глаза, казалось, умели видеть сквозь каменные веки. Он приблизился и посмотрел на колышки – это приглашение? Но кто посмеет забраться по столь тонким опорам на высоту многоэтажного дома?! Он обречённо обошёл голову по кругу. Рытвины на правой щеке говорили о космической оспе, о пощечинах метеоритов. Тишина была напряженной, словно ждала от горы какого-то слова. А что происходит с природой? Почему нет ни малейшего движения воздуха? Где время? Две тонких звёздочки сквозили в небе, остальные оказались подёрнуты пепельной дымкой. Луна висела за спиной, застыв для освещения.

Пустыня в узоре маленьких барханов простиралась в космическую даль.

Он вновь обратился к лицу горы и вздрогнул: из-под каменных век сочился голубоватый свет.

Он попытался сбросить наваждение, огляделся, но не обрёл умственной поддержки, только застывшее море маленьких барханов.

Кашлянул – в горле будто сухарь застрял.