О.С.А. Роман

Видно было, что он все еще за что-то сердился на Бокалова.

– Слушай, – попытался стряхнуть со своей головы хмель Семен, – что случилось, какая психушка, какой лесоповал? Зачем ты наскочил на меня, и что вообще происходит?

– Ты что, тупой, или правда не понимаешь, или прикидываешься? Может быть, ты бесстрашный, может быть, крезанутый на всю голову?

– Да о чем ты вообще? – никак не мог понять Семен, что ему хочет сказать Джон.

– О том, что за такое тебя либо на зону, либо в психушку упекут, и меня с тобой заодно. А я не хочу.

Джон говорил тихо, но зло и очень напряженно, то и дело оглядываясь по сторонам, боясь, не услышал ли кто их.

– Слушай, я правда не понимаю, – в полном недоумении развел руками Семен, – что происходит? За что меня должны упрятать в психушку?

– Может быть, и не в психушку, а на лесосеку, дадут тебе кайло в зубы и трудись на славу партии родной, – с обидой в голосе произнес Джон.

– За что? – чуть не крича произнес Семен.

– Не ори ты, – одернул его Джон, – за то, что вся страна отмечает столетие нашего великого вождя, а ты его пле…

Джон осекся, еще раз оглянулся и зло, сквозь зубы, проворчал:

– Все, пришли, наш дом.

Они вошли в грязный обшарпанный подъезд, поднялись на третий этаж. Джон долго звонил, затем стучал в квартиру.

– Слушай, там, наверно, нет никого? – обратился Семен к Джону.

– Ага, нет. Ты чего, там такая туса гудит, что тебе и не снилось.

– Чего тогда они не открывают, если туса?

– А то и не открывают, что не слышат. Песни небось орут во всю глотку, может, там домашний концерт у них идет.

– Это как это он идет, а мы ничего не слышим? – удивился Бокалов. – Что это за концерт такой, если не то, что в округе, на лестничной площадке ничего не слышно?

– Не дрефь, щас все будет.

Джон принялся яростно колотить ногой в дверь.

Когда он замолк, замок в двери скрипнул, и дверь приоткрылась на маленькую щелочку.

– Кто? – спросил хриплый прокуренный голос.

Вместе с ним из этой маленькой щелочки вырвалась небольшая дымная струйка бушующего там праздника.

– Хай, чувак! Здесь Папа Джон.

После этих слов дверь открылась. Невысокий патлатый хоббит с красными крысиными глазами буквально втащил Джона в квартиру и захлопнул дверь.

Семен остался стоять в темноте лестничной площадки, совершенно не понимая, что делать дальше. Мысль о том, что он полный дебил и идиот, незамедлительно постучалась в его голову. Нужно было как-то выбираться из этого темного непонятного царства, из этой странно-глупой пугающей ситуации.

И вдруг Семен почувствовал себя таким одиноким и пьяным, что ему захотелось завыть от осознания своей никчемности. Он сел на ступеньку и закурил. Слезы размером с горошину как-то невзначай, сами собой навернулись на глаза, и он безмолвно заплакал.

Ему было по-детски жаль себя, его одинокая никчемная жизнь всякий раз обламывала его, раздаривая щедрые оплеухи от знакомых и незнакомых.

Его предавали все, кому не лень: друзья, знакомые, любимые девушки, и вот он остался совсем один, в этом темном пустом подъезде. Он уже собирался встать и пойти искать дорогу домой, как вдруг услышал негромкие женские голоса. Невзирая на то, что девушки говорили практически шепотом, в пустом подъезде все было разборчиво слышно.

– Он гений, величайший гений человечества, наверное, равный Леонардо, – восхищенно произнес один голос.

– А мне как-то не очень. Часы какие-то плавленые, словно сыр… – возразил другой.

– Причем здесь часы-то? Нет, ты не права. За одну только работу его уже можно назвать гением. Как же называется? – девушка явно принялась мучительно вспоминать, она замолчала на мгновение, но так и не вспомнив название, продолжила. – Женщина там обнаженная лежит, спит. Ну, как ее?

– Не знаю, да и мне кажется, это не важно. Есть более важные вещи в этом мире, – произнес другой голос, словно открестившись от чего-то недостойного.

– Тигры на нее еще прыгают. Два тигра.

Девушки замолчали, увидев Бокалова.

– Ты кто? – спросила блондинка с плетеной тесемкой на голове.

Семен шмыгнул носом, утер ладонью слезы и представился:

– Семен.

– А чего тут сидишь? – вновь задала вопрос блондинка.

Вторая, хрупкая, невысокая, миниатюрная девушка, молча смотрела на Семена.

– Дурак потому что, вот и сижу, – печально выдохнул Бокалов.

– А ты кто вообще? Дай прикурить, – блондинка достала из кармана пачку папирос. Затем лихо вытащила из пачки длинную папиросу, дунула, пальцами зажала гильзу и вставила в рот.

Семен чиркнул зажигалкой, давая ей прикурить. Девушка прикурила, взяв руку Семена своей рукой и, не давая Бокалову потушить зажигалку, осветила его лицо.

– Что за дичь? – разглядев папиросу во рту девушки, удивился Семен. – Такое еще выпускают?

Он указал пальцем на папиросу.

– Дай дерну.

Бокалов бесцеремонно вынул изо рта девушки дымящуюся папиросу и жадно затянулся. От крепости табака горло сдавил спазм, и Семен, не будучи готов к такой неожиданности, закашлялся. Откашлявшись он произнес, вытирая с лица слезы.

– Сон, вызванный полетом пчелы вокруг граната, за секунду до пробуждения.

– Да, точно, как-то так называется, – произнесла она совершенно потерянно, – кайфово.

– Картина была написана в 1944 году. На ней изображена спящая жена Дали, Гала. «Вся жизнетворящая биология возникает из лопнувшего граната», – высказывался по поводу этой работы сам автор.