Вибрирующая реальность. роман

– Слушай, Вазян – а если эти наши Зевсы тоже захотят дерьма пожевать и нас с тобой накормят?

– Или заставят биться как гладиаторов на арене.

Арнольд взял столовый нож и помахал им в воздухе словно саблей.

– Честно говоря, не представляю себе, чего они хотят, какой русской экзотики? Гладиаторы – это не наш профиль. У нас мордобой на Масленицу, затем братание и целование в пьяные разбитые уста. Как там у Башлачева – «Если забредет кто нездешний, поразится живности бедной, нашей редкой силе сердешной, да дури нашей злой заповедной».

Самсон смачно захрустел капустой.

– Не знаю – Вазян развел руками – может дури, а может и напротив русской святости, подвижничества. А чего, в монастырь их определить и пусть молятся днем и ночью. Или там – Вазян помахал кистью руки вправо и влево – можно, как Ермак Сибирь покорить, как думаешь?

– Разве угадаешь, что у них в головах, могут в советских бомжиков захотеть нарядиться и ползать по помойкам объедки жрать, да банки алюминевые собирать.

– В советском союзе бомжей не было – возразил Вазян – там все работали. А сейчас мы с тобой безработные и это нормальное явление. У нас капитализм обреченно цветущий и источающий запах миазмов.

– И работа была, и худо-бедно жилье – согласился Самсон – у всех. Захотелось тебе, к примеру, поехать, а пусть хоть в Урюпинск. Садись и поезжай. Нет, там никто тебя с оркестром встречать не станет, но работой обеспечат и жилье, пусть в общаге, но предоставят, с голода не дадут умереть.

– Умереть-то, может, не дадут – хмыкнул Вазян – и с голоду не помрешь, в тюрьме и охранник приглядит, чтобы ты копыта не отбросил и накормят тебя баландой, а ты родной, знай паши на благо родной партии и правительства. Свободы не было – многозначительно произнес Вазян – свободы.

– Какой свободы, у кого ее не было? – вспыхнул словно спичка Штиц – это сейчас нет свободы, а тогда люди были свободны и чувствовали себя вопреки всяким режимам свободными. Они пели то, что считали нужным, что хотели петь, писали, рисовали, не боясь быть непонятыми, не опасаясь подохнуть с голода, не изменяя своей вере и принципам.

– А цензура, а КГБ? – яростно отстаивал свою позицию Вазян.

– Какая на хрен цензура, это сейчас цензура, цензура денег, диктат лавандоса, а главный цензор – рынок, вот где цензура. А раньше не было никакой цензуры. Только тут не нужно путать хрен с трамвайной ручкой. Одни писали для власти, в угоду ей, конъюнктурщики, при этом занимаясь искусством. Нет. Нет, не просто так, абы как, а по высшему разряду. Правда, в предложенных рамках, а другие занимались тем же самым, только вне границ, вне рамок. А Высоцкий клал, на всю эту цензуру, у него она была иная. Цензура совести, цензура сердца, если хочешь. А то, что там КГБ и т. д. и т. п. плевать он на все это хотел с колокольни, потому как свободный был. Внутренняя свобода в нем была.

Самсон почти кричал, жестикулируя, словно дирижер симфонического оркестра.

– А сейчас и ни рамок, и ни искусства нет, есть один, сплошной бизнес. А бизнес, друг мой Колька, с искусством ничего общего не имеет. Вот скажем наш русский великий современный художник, когда он успевает писать свои картины, если из телевизора в казино и обратно в телевизор. А при этом нишу свою занял плотно. И деньги рубит не хилые, только искусства там нет.

– Нет, я не согласен – возразил Вазян – херь полная. Только странно, что это ты говоришь мне искусствоведу. Искусство всегда оплачивалось золотой монетой, все, чего-либо стоящие живописцы, находились на службе у королей, у пап, богатых купцов, да у тех же генеральных секретарей. Они все были придворными, однако творили искусство и творили его не безвозмездно, то есть даром, а получая при этом приличный гонорар. И сейчас ничего не изменилось, если ты бездарь, да хоть сколько ори, что ты гений, тьфу и растереть, ты никому не нужен. А если у тебя есть талант, то обязательно заметят, а вот потом засунут в мясорубку и сделают фарш, чтобы лучше жевалось, а через год, два высрут, прости за грубость, да забудут.

Вазян замолчал, утерев сальный от масла рот.

– Нет правды на земле, но нет ее и выше – блеснул своими знаниями Самсон – А. С. Пушкин, маленькие трагедии, «Моцарт и Сальери».

– Пушкин умер, сказал князь Вяземский, выйдя к народу, а из толпы крикнули, нет, убит – парировал Вазян – давай за Пушкина.

– Давай – поддержал его Самсон.

Они выпили.

– Вот, знаешь, что я заметил? Например, Пушкин родился в Москве, а жил в Питере, думаешь почему?

– Не знаю – взял со стола зубочистку и принялся выковыривать застрявшую капусту Самсон – должно быть там была столица.

– Нет – отмахнулся Вазян и хлебнул из стакана сок – в любом городе, кого ни спроси, тебе скажут, что любят Питер. Вот ты москвич, ты Питер любишь?

Самсон пожал плечами, затем соглашаясь, кивнул.

– И что?

– А то, спроси в Питере любят они Москву и москвичей – Арнольд указал пальцем на Самсона – и они тебе ответят. Поезжай в любой город и задай тот же вопрос и получишь тот же ответ.

– Что ты этим хочешь сказать? – напрягся Самсон.

– Да собственно ничего, так размышляю – сбавил обороты Вазян – ведь, по сути, в Питере нет ничего русского, это глубоко европейский город. Рюшечки, завитушечки, барокко, рококо, классицизм, порт опять же, пароходы, суда, а купцов нет, все купцы в Москве. И купцы и деньги все в Москве.

– Все очень просто мы под властью стереотипов – спокойно произнес Самсон – то, что ты несешь, чешуя рыбная. В Москве деньги, да согласен, но это совершенно не значит, что в Питере все кругом культурные бессребреники. Им ничего не нужно, только одно, искусство подавай, на завтрак Моцарт, на обед Глюк, на ужин Чайковский, бред. Обычные мещане, менеджеры, мерчандайзеры, продавцы, консультанты, такое же., как в любом другом городе, включая Москву. И все хотят одного – бабла. Потому что бабло – это новый бог, он даст тебе все: машину, квартиру, жену, пароход, искусство, все что душа пожелает. И тут вопрос не Москвы и Питера, а всего мира, в любой точке шарика, люди алчные и мечты у них идентичные. Бабло – это то, на что мы все молимся. Новый бог, он во всем. Вот рюмка, хочешь, разбей ее, она стоит двадцать рублей, картина, выпивка, даже вон официантка – все имеет цену. Рубли, доллары, фунты, франки, неважно, ради этих бумажек мы готовы созидать, творить, продавать, убивать, любить, ненавидеть, выдумывать, петь, плясать, только заплати и все будет. Так что ни Питер, ни Москва здесь ни при чем.

– Ага, сначала гомосексуализм, а теперь оказывается есть и другая, более универсальная болезнь, деньги – съязвил Вазян – неужели было общество, в котором не знали про куплю продажу? Как только человек выделился из мира природы, все началось, завертелось, обмен, торговля, деньги, золото, камушки. Но всегда было разграничение Богу – богово, а кесарю – кесарево. И не надо всех мереть одним аршином. Филонов, Хлебников, да много иных людей, которые жили и творили ради искусства. Они не то что бессребреники были, они за всю свою жизнь ни разу досыта не поели, так чтобы пузо набок. А ты говоришь.

– Демагогия. Филоновы твои, Хлебниковы, все это частный случай. Я не о том. То-то и оно, что Богу – богово, это ты правильно заметил. Только сегодня новый бог – зеленый, шуршаще-хрустящий. Этого бога можно потрогать, свернуть в трубочку и положить в карман. Этот бог всегда с тобой, он накормит, согреет, спать уложит, напоит и поебаться завернет. Сегодняшний бог – зеленый американец. Просто он принимает разные обличия – для кого-то он выглядит, как Джордж Вашингтон, для других, как Франклин. Еще есть Грант, Джексон, Гамильтон их немного, но величественнее их во всем мире нет никого иного.

В сердцах махнул рукой Самсон. Вдруг у него зазвонил телефон. Самсон нажал зеленую кнопку и поднес трубку к уху.

Глава 7

Гриша спустился в подвал, долго кокетничал с секретаршей, общаясь на тему фитнеса. Секретарша при идеальной фигуре, отвечающей всем современным требованиям, была просто помешана на фитнесе. У нее была своя проверенная практикой философская теория бытия. Есть по этой теории дозволялось все, пить любой напиток, включая наикрепчайший алкоголь, спать можно было тоже без ограничения в партнерах. Единственное, что было делать нельзя, так это курить и ругаться матом. И главное, – это, конечно же, фитнес. Нет фитнеса – нет ничего! Любила она поговаривать, когда Гвоздев щупал ее, оставшись наедине, вдувая в ее уши новую порцию фитнес-лапши. Для того, чтобы стройная философская концепция секретарши, не прошла мимо Гвоздева, он и сам занялся фитнесом и получал за это довольно приличный бонус от секретарши, в виде различного рода сексуальных удовольствий.

Поболтав с девушкой, помяв ее упругую попку, Гриша направился в туалет, привести себя в порядок, прежде чем показаться шефу.

Вадим сидел в той же позе, сосредоточенно смотря в экран монитора. Он даже не заметил, как Гвоздев вошел в кабинет.

– Ну что шеф? – спросил он заискивающе.

– Что? Ты где шляешься? – Вадим оторвал взгляд от монитора.

– Как они, подходят?

Проигнорировав ответ о своем отсутствии, Гриша присел на стул и жадно впился глазами в босса, в надежде разглядеть одобрение. Он никогда не мог понять в каком расположении духа находится его начальник в данный момент. Бывало, что он улыбнется по настоящему детской, доброй улыбкой, и в то же мгновение окатит тебя словно из ведра помоями, отборными матюгами. А бывало и наоборот, сидит мрачнее тучи, а потом вынет из кармана пятитысячную купюру, небрежно бросит на стол со словами, премия и отпустит домой пораньше.

В этот раз Гриша надеялся на хороший исход и одобрение своего шефа, все прошло, не сказать что гладко, но, по крайней мере, без лишних напрягов.

Вадим потер уставшие от монитора глаза и сухо ответил.

– Без вариантов, других искать нет ни времени, ни сил. Однако ты их не бросай. Деньги в руках неимущих интеллигентов, это зло. Они, должно быть, уже в кабаке празднуют, разговоры разговаривают за искусство. Наверное, говорят, что искусство не продается, а деньги это зло. Ты вот что, позвони им и узнай где они, а то, чего доброго, потеряют эту кучу зла, потом прибегут плакаться.

Шеф произнес это, как-то обыденно, само собой разумеющееся, но что-то в интонации голоса, в выражении лица не понравилось Грише. Что именно он не мог понять, собственно и не пытался. Его дело знай исполняй приказы, а думать и обдумывать, как сказано, зачем и почему, не входило в его обязанности.

Гриша, повинуясь словам шефа, достал телефон и набрал номер Самсона.

– Алло, Самсон? Это Гриша, вы где? Где? В ресторане. В каком ресторане? Избушка. На каких? А, понял, избушка на курьих ножках. Угу. А где он находится?

– Скажи, что сейчас к ним приедешь – дал указание Вадим.

Гриша в ответ кивнул головой.

– Я сейчас подъеду к вам, ага, ага, хорошо. Да, да, сидите там, скоро буду.