Спасти «Скифа»

— О ком? Или… о чем?

— Хойке, я обычно терпеливый человек, но я не сплю уже тридцать пятый час. Поэтому лучше не отвечайте вопросом на вопрос! — сказав так, Брюгген чуть снизил тон: — Давайте определимся сразу. Я не спрашиваю, как агент красных оказался в нашем Генеральном штабе. Наши агенты тоже получают задания проникать в штабы противника, и многие работают так же успешно, как этот… Скиф, правильно?

— Так точно, господин штурмбаннфюрер! Когда его радист вчера после… ну, понимаете… вышел в эфир, радиограмму удалось перехватить, он очень спешил и работал не меняя точки. Его удалось взять живым (хотя «пианист» очень старался умереть героем), выпотрошить, но толку от этого оказалось мало, да и прожил он после допроса недолго.

— Это как раз понятно, Хойке… С культурой ведения допроса в нашем ведомстве до сих пор все очень скверно.

Замечание было риторическим, начальник гестапо счел нужным пропустить его мимо ушей и продолжить:

— На квартире, которую занимал радист, в тайнике, были найдены шифры и ключи, это позволило причесть шифровки. Правда, это уже нам ничего не давало. Но позывной у этого агента действительно «Скиф».

— Как давно Скиф работал при штабе?

— С начала мая. Видимо, когда красные отступали, они не смогли никого оставить, и Скиф появился позже, скорее всего, выполняя специальное задание. До этого работал в Ровно и, по полученным данным, начал действовать еще в Польше…

— Ладно, Хойке. Меня, повторяю, мало занимает тот факт, что красный агент оказался настолько хорошо подготовленным, что водил за нос тех, кому положено было его выявлять, целых два года. Материалы о нем у меня здесь, — Брюгген похлопал ладонью по кожаной поверхности портфеля. — И учитывая…

— Простите, — перебил его начальник гестапо, показав на портфель, — это что, все ваши вещи, господин штурмбаннфюрер?

— Командировка, дорогой Хойке, всего на пару дней. Зачем мне тащить с собой чемодан барахла? Смена белья есть, зубная щетка — тоже, всем остальным вы меня обеспечите.

— На пару дней? Вы думаете, что справитесь за пару дней?

— Максимум — за три, — для убедительности Брюгген показал собеседнику три пальца. — Но на самом деле очень надеюсь взять их уже завтра к вечеру.

— Кого? Скифа?

— И Скифа, и тех, кто за ним придет, — прежде, чем сказать «за ним», Брюгген сделал едва заметную паузу. — Кстати, учитывая личность этого агента, я понимаю, почему Скифа так долго не могли раскусить. Выкрасть начальника агентурного отдела Генштаба, тем более такому, как Скиф, — для этого нужны смелость, дерзость, отвага, кураж, а еще — надо или очень любить советскую власть, или бояться не выполнить задание. Поверьте мне, Хойке: многими русскими шпионами движет не преданность их кумиру Сталину, а страх перед ним. Вы знаете, что в НКВД есть служба, сотрудники которой убивают агентов, не выполняющих задание или выполняющих не в сроки, указанные руководством?

Хойке молча покачал головой. Даже если у него и появлялись собственные мысли, он решил: лучше гнать их подальше, теперь есть, кому думать.

— Только из-за этого часть их охотно шла на перевербовку, — Кнут провел рукой по лицу, словно стараясь этим жестом снять с себя хоть немного смертельной усталости. — Ладно, давайте к нашим баранам… Итак, насколько я понял, их радист вышел в эфир через очень короткое время после похищения майора Крюгера.

— Через сорок минут, господин штурмбаннфюрер.

— Передал, что задание выполнено и что уходит вместе с пленником на нелегальное положение?

— Именно так. Предупредил: другого способа выполнить задание не было, раскрыт, долго не продержится. Все.

— Да, я читал эту радиограмму, — Брюгген на несколько секунд закрыл глаза. — Мы не знаем, какое именно задание получил Скиф. Но… — глаза открылись, — вы говорили, Хойке, этот же «пианист» играл раньше?

— Так точно. Вчера днем, в тринадцать двадцать, за шесть часов до похищения. Думаю, Скиф получил срочное задание и не нашел другого способа его выполнить.

— Значит, Хойке, его руководство в кратчайшие сроки приказало добыть какие-то сведения, которые могут быть только в агентурном отделе. Наши войска вчера утром начали контрнаступление. Могу предположить следующее: от информации, которой владеет майор Крюгер, напрямую зависят дальнейшие успехи нашей армии. Согласны?

— Я пришел к такому же выводу… — ответил Хойке, и Брюгген почувствовал: врет.

— Значит, Хойке, время работает на нас в той же мере, что и на красных. Город блокирован?

— Мышь не проскочит!

Машина поравнялась с колонной техники, шедшей мимо них по направлению к фронту. Брюгген какое-то время смотрел в темное окно на, казалось, бесконечную вереницу танков и транспортеров, будто думая о своем.

— Здесь я вам верю, Хойке, — проговорил, когда это зрелище перестало его занимать. — Тут уж вы обязаны были расстараться. Скиф тоже это знает, потому и не попытался выбраться из Харькова. Ведь с ним пленный, это связывает руки, лишает возможности маневра. Раз так, значит, Скиф в ближайшее время, я бы даже рискнул предположить — в течение ближайших суток, ждет помощи с той стороны. Иначе ему просто не выбраться. А раз так, Хойке, то мы с вами тоже ожидаем появления диверсантов. Вот что я имел в виду, надеясь взять их всех уже завтра к вечеру.

— Но ведь мы не знаем, где прячется Скиф и, соответственно, трудно предположить, где именно нужно ждать диверсантов.

— Хойке, — устало вздохнул Брюгген, — их нужно ждать в Харькове. Для меня, например, этого достаточно. Хотите, дам их приметы?

Наслаждаясь произведенным эффектом, Кнут опустился на сидении так, чтобы голова оперлась о верх кожаной спинки, прикрыл глаза и продолжил:

— Это будут молодые мужчины в немецкой военной форме. Допускаю, что они приедут на немецком автомобиле. Их может быть трое или четверо, офицерская форма будет на одном, максимум — на двух, старший группы непременно напялит форму старшего офицера, майора, например. Не офицера СС, это слишком — обычная полевая форма. Остальные — солдаты или ефрейторы. Держаться эта компания будет вместе, особого внимания к себе не привлечет. Согласны со мной?

— Если честно, господин штурмбаннфюрер, мне бы такое и в голову не пришло, — признался Хойке, и теперь Брюгген уверенно отметил: не врет.

— Их фамилии вы узнаете сами, — сказал он. — Достаточно поставить на каждом пропускном пункте, ведущем в город, по одному вашему сотруднику, переодетому шуцманом. Тщательная проверка документов у всех, кто въезжает в прифронтовой город, подозрений не вызовет. Потому пусть впускают всех, с любыми документами, не свирепствуя особо. А ваши шуцманы пускай фиксируют для себя данные из документов и номера машин. Уверен — проверка обязательно выявит, кто из въехавших в Харьков не за того себя выдает.

— Но ведь на проверку данных уйдет время! Диверсанты, кем бы они ни оказались, успеют затеряться в городе!

— Да, Хойке, успеют, — согласился Брюгген, не открывая глаз. — Потому сразу после того, как отвезете меня спать, позаботитесь о том, чтобы они не слишком далеко затерялись. Насколько я знаю, у вас есть такая возможность. И тут мои советы вам не нужны. Верно?

— Так точно. А вы…

— Я же сказал — мне нужно поспать. Пока диверсантов в городе нет, а Скиф залег непонятно в какой норе, мне в ваших играх делать нечего. Да, подстрахуйтесь за это время: необходимо, чтобы для выезда из Харькова уже к завтрашнему дню была введена специальная форма. Без такого документа покидать расположение города могут разве что регулярные части, отправляющиеся на передовую, — он открыл глаза. — Всех впускать, никого не выпускать. Известный принцип, не так ли, Хойке?

А потом Кнут Брюгген в последний раз с начала их знакомства удивил начальника гестапо — снова опустил веки и в самом деле заснул. Крепко, глубоко, не проснулся, когда въехали в Харьков, и, дыша ровно, так, словно не сидел на заднем сидении автомобиля, который прыгает по выбоинам, а устроился на своей уютной кровати в имении под Регенсбургом — Хойке все-таки тоже был полицейским и знал о легендарном Брюггене достаточно.

Как показалось начальнику гестапо, штурмбаннфюрер даже из машины в приготовленную для него комнату переместился во сне.

9

В блиндаже Борин и Сотник были одни: генерал Виноградов третий час совещался о чем-то в штабе полка. Да и нечего ему, по сути, здесь больше делать: документы тех, кто уходил на задание, их командир сдавал лично начальнику разведки.

— С тобой все ясно, — подполковник отложил стертую на сгибах офицерскую книжку Михаила, машинально пролистнул и положил сверху аналогичный документ Гайдука. — С этим членом семьи врага народа тоже…

— Товарищ подполковник! — Сотник привстал с ящика, на котором устроился, и подался вперед.

— Сядь ты, капитан, ради бога! — Борин даже не остановил его жестом, а лишь отмахнулся, как от надоедливо зудящей мухи. — Ты грамотный в нашей жизни человек, Миша: для полновесного срока того факта, что его отец арестован, разоблачен, осужден и расстрелян, маловато. Дети у нас за отцов, как говорит партия, не отвечают. Но если что — до срока добавят, вот как намедни. Так что не кипятись. Есть вопросы?

— Никак нет, — Сотник скрипнул зубами и снова сел. — Нам, между прочим, на смерть идти, если я вас, товарищи командиры, правильно понял.

— Ты правильно понял, Сотник. На войне каждый день люди ходят на смерть. И все, хватит про твоего Гайдука, у тебя в команде, я гляжу, похлеще народ подбирается. Ты специально, что ли?

— Лучшие нужны, сами же сказали…

— Да, сказал, и от слов своих не отказываюсь. Кто у нас тут лучший, — начальник разведки взял следующий документ, развернул. — Старший сержант Чубаров, Максим Игнатьевич. — Борин поднял глаза на Сотника. — Вор-рецидивист. Кличка Курский Соловей, он же — Ваня Курский. Правильно?

— Доброволец с сорок первого года, товарищ подполковник, — ротный выдержал взгляд начальника.