Космос Крым. Повести

Ты войдёшь, снимешь жизнь, словно плащ, в тишине,
Снег стряхнешь с неё, белый, как волосы мамы,
Позабудешь о боли, о жизни-войне,
Помня только о ласке, о трепетной самой.

И ладонь, – так тепла, и стара, и мягка, —
Прикоснётся к тебе… Ты уснешь, убаюкан,
Съев лишь хлеба ломоть и испив молока, —
Ты уснёшь, сжав ладонями мамину руку…

Только ночью ты вдруг зарыдаешь во сне,
Горько, дико рванёшься ты прочь из потёмок, —
Дети ведь не смеются во сне, в тишине,
Только плачут… А ты – ты почти как ребёнок!

И как будто волненьем не стиснута грудь,
И дорога не пройдена до половины,
И в тумане кремнистый не светится путь,
И не ждут в Гефсимании, плача, маслины…

Только когда мы прилетели в Омск, обнаружилось, что мой багаж был доставлен вместе с нашим рейсом, а Дашина огромная сумка, которую она за всю неделю ни разу при мне не открыла, по ошибке была отправлена из Питера куда-то в Тьмутаракань.

И тут я испытал ликующее чувство полного отмщения за все понесенные мной финансовые и моральные утраты. Под сводами аэропорта раздался пронзительный Дашин крик:

– Андрей, у меня украли чемодан с прокладками-и-и!

Но радость была недолгой. Через несколько минут я уже писал под Дашину диктовку текст телеграммы в Пулково: «19.09.2013 у меня, Тузикова Андрея Вячеславовича, в аэропорту Пулково был украден чемодан с прокладками с надписью „Шугаева Дарья“ на бирке. Прошу доставить его в Омск на почтовый адрес Дулаковой Дарьи Анатольевны»…

Кто из нас двоих дурнее – если честно, не знаю. В любом случае, доставили Даше чемодан или нет – знает один Бог. Я более в её гостеприимный дом не заходил. Слишком много счастья для меня одного…

Все счастливые писатели похожи друг на друга, каждый несчастный писатель несчастен по-своему.

Это конец.

Аз воздам

Городская повесть

* * *

Не пришло ещё время пробуждения, и спала земля, хотя ржавая позолота рассвета уже расцвечивала стены городских зданий. Желтовато-серый, растрёпанный, невыспавшийся сентябрь лежал за окном, и ветер ворочался в небе, разминая затёкшие мускулы.

Предстоял долгий, полный трудов и забот день, но спал ещё город, досматривая последние утренние сны.

Яркий луч, пробившись сквозь шторы, скользнул по глазам Алексея Темникова. Алексей поморщился от солнечной щекотки и потянулся в своей постели, смакуя в памяти остатки ночных сновидений, вспоминая их вкус и аромат, – так мирно потягивается со сна откормленный кот, лениво вытягивая лапы и выпуская острые коготки. Идти на работу в библиотеку не надо было, – Алексей находился в двухнедельном отпуске. Можно отдыхать, сколько душе угодно.

Сны сменяли друг друга неспешно, как контуры утренних облаков в розовой луже за окном… Вдруг Алексея вывел из забытья резкий, громкий звук за окном, как будто пробка вылетела из бутылки с шампанским. Через минуту за стеной раздался крик – громкий, пронзительный. Алексей узнал голос Любови Григорьевны, своей матери. «Что случилось?» – забеспокоился он, быстро вскочил с постели, точным движением сунул босые ноги в шлепанцы и побежал к матери.

Дверь в квартиру была распахнута. Мать – грузная пятидесятилетняя женщина со стёртым, неприметным лицом, на котором выделялись большие, выцветшие сине-серые глаза с набрякшими веками – лежала у входа без сознания. На пальцах её рук виднелись следы крови.

Алексей выскочил за дверь. На лестничной площадке лежало мертвое тело его отца, Дмитрия Александровича. На белой рубашке небольшим кровавым пятном алела свежая рана.

Кто сделал это?

И почему?

…Времени рассуждать у Алексея не было. Он вздрогнул, метнулся, быстро сбежал по узкой лестнице на улицу. Убийца, по-видимому, не мог уйти далеко… Но у входа в подъезд никого не было, только вдалеке маячила чья-то коренастая фигура в серой куртке. Алексей крикнул, но человек уже прыгнул в приблизившуюся машину, которая скрылась за поворотом.

Алексей стоял у подъезда в пижаме и шлёпанцах на босу ногу, не ощущая сентябрьского ветра. В его голове не вертелось ни одной сколько-либо отчетливой мысли: думать было больше не о чем.

Отец был убит.

Убит…

Непонятно, за что и ради чего…

Но надо было жить дальше, заботиться о матери, искать убийц…

Впрочем, они, скорее всего, и так известны всему городу, – вот уже около года как банда некоего Николая Сапогова держала под контролем весь небольшой город, где жил Алексей, собирая деньги со всех крупных предпринимателей и уничтожая любого, кто пытался бороться с ними.

Алексей припомнил, что отец в последнее время часто отлучался из дома без причины, совершал странные поступки, вёл себя так, словно за ним следили. Вероятно, он, научный сотрудник местного университета, предпринимал попытки сбросить Сапоговых… и за это поплатился жизнью.

Алексей не помнил, как поднялся по лестнице, как вошёл в квартиру, как привёл в сознание мать и вызвал милицию (что было совершенно бесполезно – её сотрудники были запуганы Сапоговым и могли возбудить дело только формальности ради, чтобы потом отложить его в долгий ящик. Найти настоящего убийцу и покарать его никто был не в силах).

Слава Богу, что в ближайшем отделении милиции работали хорошо известные Алексею люди, – они не работали на мафии. и не могли завершить устранение семьи Темниковых. Но облегчения это не приносило.

Пока милиция изучала место преступления, пока выносили труп, мать Алексея сидела в кресле в своей комнате, глядя в одну точку. Она не отвечала на вопросы следователя, невысокого коренастого мужчины с тоненькими усиками над жирной верхней губой, чем явно доставляла ему большое облегчение. В конце концов милиция удалилась, труп увезли в морг, а Алексей и его мать остались сидеть в своей квартире молча.

Алексей знал, что в таком состоянии любого толчка будет достаточно, чтобы спровоцировать истерику. Поэтому, когда после ухода милиции он нашел в коридоре обручальное кольцо отца, видимо, свалившееся с его пальца, когда тело выносили, он не стал показывать находку Любови Григорьевне, а молча спрятал её.