Серебряные колокольчики

Я поднял голову, уставившись на толстяка. Он постарался не смотреть в мою сторону.

– Властью, данной мне Коронным Содружеством, я объявляю вас виновными и приговариваю к службе на благо страны в одном из добровольческих отрядов, которые сейчас создаются на базе полицейских частей Содружества. Вам надлежит немедленно проследовать в расположение городского полицейского участка и пройти распределение. В случае неявки вы будете заключены под стражу. Свободны.

Судья стукнул молоточком и снова принялся что-то рассматривать на своем дисплее. Один из полицейских отправился к скамье подсудимых и принялся открывать наручники.

Я делал вид, что нахожусь в прострации, и просчитывал свои будущие действия. Похоже, пора.

– Господин судья, они же убийцы… – я приподнялся со стула, переводя неверящий взгляд с судьи на ухмыляющихся мужиков. – Вы же видели, что они сделали с моими родителями… Мама…

– Молодой человек, после того, что произошло на Короне-два, у вас нет никакого морального права осуждать этих людей, – поджал губы судья. – Приговор окончательный и изменению не подлежит.

– Вы… вы… – я не мог подобрать слов.

– Офицер, успокойте вашего подопечного, – отвернулся от меня судья.

Рядом со мной поднялся Сержант. Успокаивающе взял за плечо.

– Парень, успокойся. Ты все равно ничего не сделаешь. Смирись.

– Ничего не сделаю?! – я повернулся к нему, стараясь сделать как можно более бешеное лицо.

Отбросив держащую меня руку, я ткнул кулаком ему в нос. Сержант смешно мотнул головой и взмахнул руками, теряя равновесие. Словно пытаясь защититься, повернулся ко мне боком, подставляя кобуру.

Выхватить пистолет было легко.

– Вы… Гнилые, продажные твари… – Я вскинул оружие дрожащими руками и прицелился в разинувшего от изумления рот судью.

Выстрел. В стене рядом с толстяком появляется выбоина. Выстрел. Стеклянными брызгами разлетается дисплей. Вот теперь пора. Выстрел. Голова судьи дергается назад. Во лбу виднеется отверстие от пули. Выстрел, выстрел. Одна пуля слегка задевает плечо уже мертвого человека, вторая опять попадает в стену.

Я повернулся в сторону скамьи подсудимых. Здесь тоже немая сцена с застывшими, словно изваяния, участниками. Выстрел. Пуля пролетает между двумя убийцами и попадает в деревянную перегородку. Во все стороны летят щепки.

В этот момент мне в голову прилетел чудовищный удар, и я, выронив пистолет, рухнул на пол, теряя сознание.

Очнулся уже в какой-то тесной темной каморке. Все тело ныло, голова раскалывалась от боли. Скованные наручниками за спиной руки затекли и тоже болели. Но я был жив, а это – самое главное. Все получилось.

Если бы кто-то заглянул ко мне в это время, он бы здорово удивился, увидев улыбку на лице избитого заключенного.

Но за мной пришли еще не скоро. Я уже всерьез начал опасаться за сохранность рук, перетянутых сталью, когда в двери лязгнул ключ и ко мне зашли два бугая в полицейской форме. Меня рывком подняли на ноги, набросили на голову черный мешок, а затем от души двинули в солнечное сплетение.

Пару минут я был предоставлен самому себе, затем меня снова подняли с пола и куда-то потащили.

– Мешок снимите, – послышался чей-то недовольный голос, когда мы остановились.

В глаза ударил яркий свет. Я, удерживаемый с двух сторон охранниками, находился в проходе, со всех сторон огороженным решетками. Рядом стоял очередной одетый в костюм деятель.

– Кристофер Альт, ваши действия были классифицированы как преступление высшей категории против личности и государства. Приговор – пожизненное заключение. Одиночная камера. Увести его.

Деятель, посчитав свою миссию выполненной, удалился, а меня потащили куда-то вглубь зарешеченных коридоров.

– Ага, одиночная, как же… – послышался шепот одного из конвоиров.

– Минут на пять, я думаю? – так же вполголоса произнес второй.

– Да, пойдет.

О чем они разговаривали, я понял только тогда, когда с меня сняли наручники и втолкнули в общую тюремную камеру.

– Пять минут! – раздался голос сзади, и дверь с лязгом захлопнулась.

На меня уставилось десятка полтора заключенных. Я точно так же уставился на них, изо всех сил пытаясь привести в чувство руки. Драться с онемевшими руками – прямой путь в могилу. А драться мне, похоже, придется.

Я ожидал, что будут какие-то вопросы, на которые я априори отвечу неправильно, и после этого меня уже начнут бить. Но ошибся. Вопросов никто задавать не стал. Они все просто поднялись со своих коек и молча пошли на меня.

Мне стало страшно. В кино герои в такой момент обычно думают только о том, каким эффектным ударом поразить очередного противника, а я, чувствуя лопатками холод железной двери, судорожно разминал руки и готовился к избиению. Потому что драться в полную силу мне было все равно нельзя.

Первый из них, приблизившись, просто и без затей ударил меня ногой в живот. Я постарался напрячь пресс, постарался увернуться, но позиция была слишком невыгодная. Пресс сложился, пропуская удар, а сам я сполз по двери, не в силах стоять на ногах.

Следующий размашистый удар ногой я умудрился принять на локоть, вызвав у кого-то болезненный крик. А затем чей-то ботинок впечатался мне в ребра, и драка окончательно перестала мной контролироваться. Помню, что в какой-то момент, озверев от боли, я сумел точно пнуть одного из противников в колено, заставив сустав вывернуться в обратную сторону. Кажется, еще кому-то я сломал палец.

А потом в очередной раз меня поглотила темнота.

Не знаю, сколько в этот раз я провалялся в отключке. Но снова очнулся, как ни странно. Опять на больничной койке, только в этот раз прикованный к ней наручниками. Значит, все остается по-прежнему.

– С пробуждением, – поприветствовал меня кто-то с другой стороны кровати. Я обернулся.

Очередной человек в костюме. Лицо властное, жесткое, но смотрит без злобы.

– Я начальник этой тюрьмы, Андрэ Лебеф, – представился он. – И меня просветили насчет тебя.

Логика подсказывала промолчать, и я промолчал. Неизвестно, кто там и что ему рассказал. Лебеф несколько секунд рассматривал мое ничего не выражающее лицо, затем одобрительно кивнул.

– Если бы меня не поставили в известность, то, боюсь, тебя бы уже не было на этом свете. Никто не любит «трешек», да еще и тех, кто занимается здесь убийствами. Так что у них не было выбора.

Он опять взял паузу.

– Особой помощи не жди. У меня есть единственная задача – не допустить того, чтобы тебя здесь убили или покалечили. В остальном старайся для себя сам. В случае чего подлатаем, конечно, вне очереди, медицинский отсек у нас здесь неплохой. Или вообще закроем тебя в одиночке, от греха подальше. Так будет даже лучше.

Выдав это сообщение, он поднялся и вышел из палаты, оставив меня наедине с капельницей.

Из больничного отсека я выбрался через неделю. Снова конвой, мрачные коридоры, решетки. И одиночная камера два на три метра. Кровать, санузел с унитазом, над которым расположен душ, тумбочка, дисплей телевизора на стене, маленькое окошко.

И долгие часы в одиночестве, проводимые за бесконечным просмотром новостей. Да, я пытался поддерживать форму, до одури выполняя простейшие доступные мне упражнения. Но тюремный рацион был не то чтобы очень питательным, поэтому силы быстро заканчивались, и я опять принимался пялиться в экран.

Правительство, похоже, окончательно плюнуло на контроль за средствами массовой информации. И теперь по единственному доступному мне каналу шла дикая мешанина различных репортажей, аналитических сводок и прогнозов. Каждый журналист старался гнуть свою линию, а руководство телеканала, скорее всего, просто плюнуло на все. Не удивлюсь, если сейчас вся культурная элита государства находится в пьяном угаре, мешая алкоголь с наркотиками и проститутками. Что им еще делать-то. С собой в могилу много не заберешь, удрать с планеты практически нереально – вот и остается либо прятаться в каких-нибудь горах, надеясь непонятно на что, либо тратить накопленные богатства, пока есть возможность.

Спустя полтора месяца после того, как я оказался в камере, в океан рухнула предпоследняя орбитальная станция.

Репортажи стали настолько яркими, что я начал смотреть их уже с неподдельным интересом, пытаясь анализировать информацию и угадывать мотивы авторов.