Судьба попугая

– Я атеист! – шепотом отвечает ему Добрынин.

– А это мы вас, товарищ Добрынин, проверяем! – говорит этот человек.

И тут же видит Добрынин, что нечто непонятное происходит с его проверяющим. Начинает он весь дрожать и прозрачнеть, пока совсем не растворяется в этой слабенькой метелице.

А Добрынин смотрит по сторонам и его взглядом ищет.

И видит, что тот же товарищ в кожанке склонился над убитым председателем, лежащим на снегу.

И показалось Добрынину, что разговаривают они. Председатель как бы последние распоряжения отдает. А товарищ в кожанке слушает и кивает.

И тут скучно стало Добрынину. Вспомнил, что в кармане тулупа у него леденцы для своих деток, а в кармане штанов – гребешок для жены. А тут толпа не известно из-за чего. Председателя, кричали, убило, а он с кем-то разговаривает. Плюнул мысленно Добрынин и пошел к своей избе.

Пришел, поцеловал жену Маняшу и деток, раздал им подарки.

– А чего сегодня-то? – удивилась жена. – До Нового года еще неделя почитай!

– А и впрямь – чего сегодня?! – подумал вслух Добрынин.

Подумал-подумал, да и отобрал подарки назад.

– Через пять дней получите! – строго ответил он плачущим малышам, успевшим только в ручках леденцы подержать.

Вышел после этого во двор, постоять возле любимого пса Митьки, а уже вечер, и метель по-настоящему метет, с завываниями. Подошел к собачьей конуре, постучал по ее деревянной крыше, а оттуда Митька голос подает – вместе с метелью воет. Так стало хорошо на душе у Добрынина, так тепло, спокойно и радостно, что слезы на глазах появились, то ли от ветра со снегом, то ли от чувств. И захотелось самому повыть, чтобы чувствовал пес Митька хозяйскую поддержку. И хоть понимал Добрынин, что у собак дела собачьи, а у людей – человечьи, но не было ему стыдно, тем более что метель такая, покрывало снежное на ветру развевается, а не метель! Взял он и завыл от души. А Митька черную морду из будки высунул, посмотрел на хозяина хорошим добрым взглядом и снова – у-у-у-у-у-у-уууууууу, а Добрынин тоже – у-у-уууу. Так они и выли в этой снежной круговерти…

– Эй, товарищ Добрынин! Товарищ Добрынин! – затормошил кто-то спящего народного контролера за плечо.

Открыл глаза контролер, а на него солдат с испугом смотрит.

– Вам плохо? – спрашивает.

– Нет, хорошо… – отвечает Добрынин.

– Вы кричали во сне… – лепечет солдат. – Может, выпьете еще, успокаивает, я по себе знаю… спирт – она штука такая, и нервы лечит.

– А что я кричал? – поинтересовался Добрынин.

– У-у-ууууу! – повторил солдат. – Как метель завывает или поезд идет.

Добрынин кивнул.

– А мы что, приехали уже? – спросил он вдруг, сообразив, что танк стоит на месте и тихо вокруг.

– Ага, – ответил солдат.

Добрынин обернулся на Ваплахова посмотреть, но Дмитрий спал, весь изогнувшись на неудобном сиденьи. Спал крепко и даже не сопел.

– Так что, вылезать будем? – спросил Добрынин.

– Я счас, – заговорил солдат. – Я только схожу к радисту Петрову, чтобы отрадировал он командиру, что мы доехали, и спрошу, где вы жить будете, так что отвезу вас потом на место, а потом уже назад. Давайте вместе еще бутылочку… – последнюю фразу солдатик-танкист произнес совсем негромко, почти шепотом.

– Да-а-авай… – просопел, не открывая глаза, Ваплахов. – Народ мой помянем…

– Э-гэ… – удивился вслух Добрынин. – Где это он уже поминать научился?

– Эт пока вас не было… в городке поминки справляли… третий год, как отряд с соседнего военгородка пропал… – ответил солдат.

– Как пропал?

– Кто его знает. Зима суровая была, а они на радиосвязь не выходят. Весной после пурги поехали посмотреть – городок целый, а людей нет, и вещей нет… Пусто совсем… Больше их и не видели нигде… Да и кто их увидит, если вокруг никто не живет… Ну ладно, я полез, а вы подождите…

Танкист просунул свое щуплое тело в люк, и только подошвы его сапог мелькнули над головой Добрынина.

Ваплахов проснулся, протер глаза. Взял одну бутылку, открыл. Пригубил немного. Протянул ее Добрынину.

Народному контролеру пить не хотелось.

Он встал во весь рост, просунул голову в люк – посмотрел по сторонам.

Танк стоял перед домиком, над которым примерзший к древку красной сосулькой висел обледенелый флаг.

Тишина была звонкой, какая бывает только при выдающемся морозе, но мороза Добрынин не ощутил.

Дверь в домике с флагом открылась. Вышел солдат, за ним следом человек в военной форме, глаза узкие, лицо круглое, а нос приплюснутый.

Выбрался Добрынин наружу, загудела броня под его ногами, пока не спрыгнул он на снежок. Подошел к дому, протянул руку военному.

– Народный контролер Добрынин, – представился он.

– Радист Петров! – ответил узкоглазый военный.

С сомнением посмотрел на него Добрынин. Не подходила ему эдакая чисто русская фамилия.

Радист, чувствуя недоверие, вытащил из кармана гимнастерки документ и протянул его народному контролеру.

Документ был квадратный, а в левом нижнем углу крепилась фотография узкоглазого. И на чистом русском языке далее следовала запись: «Военный радист Петров Константин Самойлович». Потом подписи каких-то начальников, а перед одной из подписей – краткое: «командарм…»

«Самойлович? Петров? – подумал, все еще немного сомневаясь, Добрынин. – А может быть! Написано же – Петров!»

Таким образом, сам справившись со своими сомнениями, протянул Добрынин Петрову руку.

– Ну, с приездом, заходите! – улыбнулся военный радист, открывая деревянную дверь.

«А улыбка все равно не русская!» – подумал на ходу народный контролер, но тут же подавил эту мысль – документ говорит, что он русский, значит русский.

– Вы один? – остановившись у бочки-буржуйки, спросил Петров Добрынина.

– Нет, с помощником, – ответил контролер.