От Ленинграда до Берлина. Воспоминания артиллериста о войне и однополчанах. 1941–1945

Узелок с горохом

К сожалению, дожидались не все. Люди голодали, слабели, умирали. Вот Истомин Гена, рядовой, 1921 года рождения – замёрз у костра. Или ещё горький случай.

Боровских, связист, в январе 1942 года был отослан с передового наблюдательного пункта (ПНП) на батарею для проверки фактического веса узелка с горохом: есть ли в нём 90 граммов – количество, положенное для каждого из пяти человек (итого 450 граммов)?

Ночью, возвращаясь из штаба 142-й стрелковой дивизии, мы – старший политрук Кривоконь и я, его заместитель, – подобрали Боровских в лесу, на проводе, лежащего в снегу на животе, замерзающего и бормочущего «Добротин. Добротин». Это была фамилия командира отделения связи 1-й батареи, благодаря чему мы узнали, что боец – наш, и поэтому его надо доставить на батарею. Доставили сперва в санбат, откуда уже без нас его доставили на батарею, где он убедился, что в узелке 450 граммов гороха, и утром отправился на ПНП, но отошёл от опушки леса (на которой дислоцировалась батарея) метров 200, упал и умер…

Этот случай был отражён и документально (с незначительными уточнениями). Из приказов 334-го ап по личному составу от 14.12.41 г.:

«Красноармеец 1[-й] батареи Боровских И.С. при следовании из тыла в своё подразделение обморозил пальцы рук и ноги (обморожение 2 степени)»[36 - В тот же день, когда обморозился Иван Севастьянович Боровских, от истощения умер красноармеец 3-й батареи Платонов Василий Константинович (посмертно был награждён медалью «За оборону Ленинграда»).]и от 19.12.41 г.: «22.12.41 года Боровских прибыл из 156[-го] МСБ, где он находился на излечении. По состоянию здоровья он был очень слабым, ввиду чего с огневой позиции был переведён на НП телефонистом с освобождением [от] работ и наряда. 26.12.41 года в 10.00 утра кр[асноармее]ц Боровских уснул, при попытке разбудить его завтракать, оказался в бессознательном состоянии. Отправленный в БПМ 946[-го] СП, в 17.00 умер».

    (ЦАМО РФ. Ф. 334 ап. Оп. 2. Д. 4а. Л. 73, 82)

Как мы делили сливочное масло по 20 граммов на человека в сутки

Бойцы были недовольны, когда старшина Долгов отдавал всё масло на кухню, и там его равномерно делили на три порции и кидали в котёл перед раздачей завтрака, обеда и ужина.

Солдаты говорили: «Нам масло не достаётся». Причина была в следующем. Повар, перемешивая содержимое в котле (горох – 30 граммов на каждого три раза в день), при раздаче супа для одних – комсостава, друзей – черпаком зачёрпывал снизу котла, где был осевший горох, и сверху – где скапливалось масло. А для других – орудийных расчётов – брал из середины котла. Глядишь, у одних в котелке и горох, и масло, а у других – вода с шелухой от гороховых зёрен. Тот сыт и меньше мёрзнет, а этот мёрзнет даже после завтрака.

Поэтому мы, младший комсостав, решили: в общий котёл класть только горох. Масло же выдавать на руки каждому в завтрак, при вручении порции «хлеба». Бойцы этим были довольны.

Тем не менее эта мера выполнялась не всеми и не всегда.

Из распоряжения начальника политотдела 142-й сд за № 369 старшего батальонного комиссара Мурахвера военкомам частей дивизии (весна 1942 года, дата в документе отсутствует):

«Несмотря на многократные указания о том, чтобы сливочное масло выдавалось бойцам на руки при получении пищи ими, во многих подразделениях этого не делается, а масло закладывается в котёл.

Предлагаю:

1. Прекратить неправильную практику закладки сливочного масла в котёл, и выдавать его на руки в твёрдом виде при выдаче пищи. В отдельных случаях вливать полагающуюся норму масла или комбижира в растопленном виде в каждый котелок в присутствии бойца.

2. Военкомам полков и батальонов лично проследить за неуклонным выполнением сего».

    (ЦАМО РФ. Ф. 142 сд. Оп. 1. Д. 167. Л. 140)

«Свет не без добрых людей». Кто-то внёс предложение: так как ежедневно от голода кто-то заболевает, давать ему «два пайка». А откуда взять их? Очень просто: всё батарейное довольствие делить не на 87, а на 88 и даже на 89 или 90 порций, чтобы можно было дать лишнюю порцию масла самым-самым слабым бойцам («доходягам»). Спасать слабых. Сильным – «не поддаваться холоду и голоду». Терпеть, терпеть, ждать помощи с Большой земли. Так и порешили.

И ждали. Терпели. Улыбались. Читали Стендаля, Дюма, Майн Рида, Бальзака, Толстого, Пушкина, Маяковского, Демьяна Бедного… Писали письма и получали ответы…

«Рус, сдавайся!»

На переднем крае противника устанавливались громкоговорители, с помощью которых враг агитировал сдаться[37 - Подобные случаи неоднократно фиксировались в документах полка. Скажем, в оперативной сводке за 14 декабря 1941 года зафиксировано: в 21.00 «финское радио вело радиоагитацию на русском языке». А 11-го финны вещали в 3.30 и в 7.20. Действовать вражеские агитаторы предпочитали в тёмное время – и не только для собственной маскировки. Днём люди были при деле: несение боевой службы отвлекало от других мыслей. А вот холодной зимней ночью голод чувствовался сильнее.Радиоагитация велась не только в страшные дни блокады, но и позднее. Так, в политдонесении от 8 июня 1943 г. сообщалось, что противник «ежедневно проводит радиопередачу, но ружейно-пулемётным, миномётным огнём пехоты передача заглушалась». Враг продолжал вести психологическую войну. «5–6 июня финское радио передало [о том], что командир полка подполковник Новожилов награждён орденом Отечественной войны 1-й степени, и о работе подполковника Муравьёва (его заместителя. – А. М.). В связи с этим нами приняты следующие мероприятия, ещё раз проверен личный состав, находящийся на ПНП и НП, пересмотрена расстановка партийных и комсомольских сил, дано командирам подразделений указание о повышении бдительности», – указывал заместитель командира полка по политчасти майор Зверев.А через несколько дней финнов удалось наказать. В политдонесении от 12 июня 1943 года говорилось следующее: «Финское радио производило агитацию. 1-й дивизион вёл огонь на заглушение передач, в результате удачного попадания финская радиоточка была выведена из строя». В тот же день наши подавили вражеское противотанковое орудие с пятью человеками прислуги, находившееся на прямой наводке. Тем не менее спустя несколько дней радиопередачи (и борьба с ними) продолжились (ЦАМО РФ. Ф. 334 крап. Оп. 1. Д. 6. Л. 235; Д. 30. Л. 141, 143, 148).]. Обычно можно было услышать ночью: «Рус, сдавайся! Приходи: хлеб, масло, сыр!»

Для сытого человека эти слова – пустой звук. А вот для голодного…

Старший ездовый 2-го орудия Емцев, как и я, до войны получал два пайка из-за большого роста. В условиях Карельского перешейка, где много хвойных лесов и озёр, атмосферный воздух был насыщен кислородом больше нормы. Одного пайка для солдат, находившихся целыми днями на свежем воздухе, на конюшне, в орудийном парке, на занятиях, спортивных соревнованиях и т. п., было мало. Килограмм хлеба, трёхразовое столовое питание быстро сгорали, особенно в холодные времена года: осенью, зимой, весной. Поэтому Емцеву и ещё одному старшему ездовому, его земляку из Воронежского края, также врачом полка капитаном Дементьевым было назначено два пайка. Так что на три орудия из девяти, или, точнее, в каждом взводе для одного орудия, было выделено дополнительное питание; дополнительный паёк состоял из одного килограмма хлеба и трёхразового столового питания: завтрака, обеда и ужина.

Надо сказать, что мы лишь числились в списке лиц, получавших до войны два пайка. Дополнительный паёк делился на весь орудийный расчёт с некоторой добавкой (для нас) хлеба и первых блюд. Остальное делилось на всех. А всем всё же не хватало питания – даже для наводчика орудия Приходько, малорослого, щуплого курсанта (нас, «годичников», до войны звали «курсантами», а 1-ю батарею – учебной).

Так вот, можно было понять Емцева, когда в разгар блокады, в ноябре – декабре 1941-го, январе – феврале 1942 года с финской стороны раздавалось: «Рус, приходи – хлеб, масло, сыр, папиросы!»

Емцев не был курсантом. Он был солдат призыва 1939 года, с начальным образованием (четыре класса сельской трудовой школы), участвовал в боях с белофиннами зимой 1939/40 года, возил 76-мм пушку, заботился о своей паре лошадей – коренных: мыл их и чистил, как все, своевременно чинил упряжь и т. д.

И вот в один из морозных январских дней на завтраке Емцева не оказалось. Конюшен уже не было. Лошадей, кроме кобыл (их отправили ещё в начале блокады на Большую землю – мы находились в блокаде на Малой земле), мы съели ещё в начале декабря. Так что все бойцы и командиры батареи друг у друга были на виду. Емцева не оказалось. Говорят, вечером на ужине был, но исчез ночью. Куда? Неизвестно.

Не было Емцева день, два, три. Ну, думали мы, пропал боец, ушёл, а куда – не знали. Но догадывались конечно же молча. Вспоминали, что Емцев всё прислушивался к знакомому голосу с финской стороны: «Рус, приходи: хлеб, масло, сыр, папиросы».

И вот на четвёртые сутки к завтраку явился и Емцев. Весёлый, с улыбкой до ушей.

– Емцев! Где пропадал?

– У финнов в гостях.

– И как? Потчевали тем, что обещают каждый день?

– А как же. Сразу же накормили, чаем угостили, дали пачку папирос, спички. Приняли как родного. Жаль, что я не знаю номеров пехотных полков и фамилий командиров нашего и пехотных полков; если бы знал, меня бы так быстро не отпустили. «Уходи, – сказали, – когда узнаешь, снова приходи». И я ушёл, – с улыбкой закончил свой рассказ Емцев. – Вернее, уполз так же, как и приполз, – уточнил он.

…Емцева на обеде не оказалось[38 - Подробнее о Емцеве и его судьбе см. раздел «Биографические справки».]. И в первый день, и во второй, и на третий. Говаривали, что его пригласили в политотдел 142-й стрелковой дивизии[39 - Страшная блокада… К сожалению, подобные случаи имели место. Например, 5 декабря 1941 года трое красноармейцев 6-й роты 946-го стрелкового полка перешли линию фронта. Командование 334-го крап, который поддерживал огнём этот полк, связывало со случившимся точный огонь финской артиллерии по нашему доту. В дот попаданий не было, а вот в землянку – было. «Очевидно, данные о расположении точек были получены от перебежчиков (изменников)», так как это «совпало» с их переходом, отмечалось в документах.Финны не открывали огня по сдающимся в плен. Для того чтобы пресечь возможные случаи перехода к противнику и заставить финнов стрелять по всем, кто будет двигаться в их сторону, сотрудниками ОО НКВД 142-й сд и 23-й армии была разработана операция. 6 декабря четверо бойцов под видом перебежчиков приблизились к вражеской траншее боевого охранения и забросали находившихся там финнов (часть из которых вышла навстречу «сдающимся») гранатами. Одновременно огонь по врагу открыли группы прикрытия. Все наши остались живы, операция была признана успешной. Подробнее см. Приложение.].

Так мы больше и не видели его. Но не сожалели. Даже рады были, так как старшина Долгов делил привозимый им на санках по утрам «хлеб» не на 87 порций, а на 86.

300 лишних граммов разделяли на 86 человек – приблизительно по 3 лишних грамма каждому. В морозные дни делили на 87, но емцевскую порцию отдавали явно ослабевшим бойцам. Так же поступали со сливочным маслом: вместо положенных в сутки 20 граммов каждому выдавали по 20,23 грамма. И тоже не всегда: в морозные дни ослабевшим счастливчикам выделяли емцевскую порцию. Но вскоре на ДОПе нас «разоблачили», узнали, что на довольствии 1-й батареи не 87, а 86 человек, и мы «лишнюю» порцию создавали за счёт изъятия с каждого в пользу ослабевших от блокады лиц.

Из «Отчёта о боевой деятельности артиллерии 142 КрСД за период с 30.12.41 по 30.01.42 г.»:

«В связи с урезанным продовольственным пайком и перебоями в доставке продуктов, боеспособность личного состава в январе м[еся]це резко упала. В частях имеется большое количество личного состава, освобождённого от работ по состоянию здоровья».

    (ЦАМО РФ. Ф. 142 сд. Оп. 1. Д. 25. Л. 76)

«Кто ты, родная?»

Тыл помогал фронту, как и чем мог. Мы, блокадники Ленфронта, изредка получали из тыла посылки. В них были махорка, папиросы, мыло, полотенца, рукавицы или перчатки, шарфы, а то и сухари, конфеты. Посылки получали где-то в АХО, к ним прилагали график очерёдности вручения посылки тому или иному подразделению полка. За посылками была живая очередь. Дошла она и до меня. Было это где-то в январе 1942 года, в разгар блокады.

…Получил посылку и я. Вскрыл, померил перчатки, раздал сухари друзьям, оставив себе кисет с махоркой. На кисете нитками было вышито: «От Ивченко». Фамилия указана, но нет ни имени, ни адреса. «Кто же скрывается за этой фамилией? Он или она? Куда писать, кого благодарить?» – думал я, уроженец далёкого села Сенного Балтского района Одесской области, которое было оккупировано фашистами ещё в начале Великой Отечественной войны и в котором оставалась жена Дуся с дочкой Галочкой, родившейся 4 февраля 1941 года, когда я находился уже в Красной армии.

И вот проснулся я на следующий день и после завтрака, просматривая газету «Красная Звезда», увидел небольшую заметку Бориса Полевого, называвшуюся «Кто ты, родная?». Точно тот же вопрос задавал какой-то другой блокадник из другой воинской части Ленинграда. И почти то же содержимое находилось в полученной им посылке. А может быть, на варежках была вышита одна лишь фамилия, без имени и обратного адреса? Как же обрадовался тогда я, благодаривши Бориса Полевого за заметку в «Красной Звезде»!

От имени всех фронтовиков, хоть раз получивших посылку из тыла, с Большой земли (и в том числе из города, который мы защищали, – Ленинграда), он поблагодарил всех людей, присылавших посылки.

Из «Доклада о боевой готовности и боевой деятельности частей 142 КрСД за 20 дней февраля 1942 г.»:

«Борьба с истощением имеет свои результаты, за последнее время в санитарную роту люди по истощению не поступают».

    (ЦАМО РФ. Ф. 142 сд. Оп. 1. Д. 15. Л. 162)

Лось

Из письма дочке Гале (1947 год):