Письма к незнакомцу. Книга 4. Любовь

Предательство, Серкидон, часто следует сразу же после отточия, потому считайте отточие за самый опасный знак…. Неизвестно, что последует после него…

но любой роман

Возьмите и найдёте, верно,

Её портрет: он очень мил,

Я прежде сам его любил,

Но надоел он мне безмерно.

Позвольте мне, читатель мой,

Заняться старшею сестрой.

Далее всё доброе и светлое, написанное и подуманное об Ольге, передано Татьяне. Вместе со всеми симпатиями. Коварный автор, не таясь, Татьяною увлёкся не на шутку. И ему понадобился его величество контраст! Дабы мог читатель увидеть высокую духовность и предельную цельность старшей сестры, меньшую делают смазливой пустышкой, кокеткой мелкой да и просто дурой. Первой простоватой умом блондинкой в русской классической литературе.

Послушно вторит автору Онегин:

– Неужто ты влюблён в меньшую?

– А что? – Я выбрал бы другую,

Когда б я был как ты поэт.

В чертах у Ольги жизни нет,

Точь-в-точь в Вандиковой Мадоне:

Кругла, красна лицом она,

Как эта глупая луна

На этом глупом небосклоне.

Мы бы с Вами, Серкидон, написали «в Ван-Дейковой Мадонне»[58 - Антонис Ван Дейк (1599 – 1641), фламанский художник. Скорее всего, Онегин имеет ввиду картину «Мадонна с куропатками».]. Автор написал так, как было допустимо в его времена, ладно с этим. Но во все времена луна-то красна лицом бывает не часто. Или это у Евгения после брусничной воды?

Короче говоря, вознёс автор Татьяну на костях Ольги. Вознёс и возрадовался: «Друзья мои! Я так люблю// Татьяну милую мою…

Поверили?.. Серкидон! Я этого не писал, Вы этого не читали… Если будут спрашивать, кто такое наговорил, отвечайте: «Тихий голос в бане, ну, пока глаза смыл, гляжу по сторонам – никого…»

Далее мы, прекратив кощунствовать, входим в русло школьной программы. И всё пишем по правилам: сначала Татьяна, потом Онегин… «А что же Оленька?» – спросите Вы меня со слезами на глазах.

Её судьбу поправить мы не в силах… Ни Вы, ни я не вольны вмешиваться в чужой и канонический текст. Напишите другой роман. В России ещё есть не задействованные сочинителями реки, от которых можно образовать фамилию героя. Пушкин занял Онегу и Лену. Лермонтов – Печёру. Чернышевский – Волгу. Но чем плоха река Двина? Пусть в Вашем романе коварный и легкомысленный герой Двинский соблазняет и бросает Татьяну ради любовной интрижки с Ольгой.

Предлагаю Вам поворотный пассаж. Двинский, садясь на белого, в цвет Ольгиных волос, коня, говорит, обращаясь к потемневшей лицом темноволосой Татьяне:

Прощай навеки, так люблю

Я Ольгу милую мою.

А из тебя не выйдет толк,

Ступай-ка ты, Танюшка, в полк.

Но вот, я уже второй раз не дошёл до формулы любви. Как змий ползаю вокруг древа познания, а залезть на него всё никак не могу. Ладно, с третьего раза, как в русских народных сказках. Там, на древе познания, и встретимся.

Крепко жму Вашу руку, и до следующего письма.

-11-

Приветствую Вас, Серкидон!

Позвольте личное отступление. Благодаря моим родным и близким я познакомился с Пушкиным ещё до школы, причём именно, как с поэтом.

«А какие тут варианты?» – спросите Вы.

Разные бывают случаи. Знавал я одного несчастного ребёнка, которому мама то и дело говорила: «Ну вот, разбросал Илюша игрушки, а убирать, кто будет? Пушкин?»

Так и вырос ребёнок с твёрдым убеждением, что Пушкин гениальный уборщик, в руках которого всё спориться, всё ладиться и само собой по местам становится. Вашему покорному эпистолярному слуге повезло гораздо более. Можно сказать привалило. Да одному ли мне? Читаем Давида Самойлова:[59 - Самойлов Давид Самуилович (1920 – 1990), русский поэт и переводчик.] «И папа поёт мне: “Как ныне //Сбирается вещий Олег…”» Мне же мама напевала: «Не пой, красавица, при мне// Ты песен Грузии печальной…» Бабушка рассказала, как в кубанской станице басовитый казак возмущался: «Ну, шо вы тычите Пушкин, Пушкин… Вы послушайте нашу старинную казачью песню…» И запел: «Буря мглою небо кроет…» Дядя, приходя с рыбалки, шутил тонким голосом: «Тятя, тятя, наши сети// Притащили мертвеца…» Дедушка прочитал: «Там царь Кощей на златом чахнет;// Там русских дух… там Русью пахнет!» – и воскликнул: «Эх, молодец, Александр Сергеевич!..»

Ну-с, после многих вольных отступлений, необязательных проволочек и безответственных инсинуаций рассмотрим-таки роман «Евгений Онегин», а если быть точнее, отношения Татьяны и Онегина применительно к формуле любви, ранее заявленной нами.

Который год педагоги внушают шкодникам… пардон, школьникам: «Татьяна – существо исключительное, натура глубокая… – и, заполнив лёгкие воздухом до самого до отказа, продолжают, – …любящая, страстная…»

Вот как метко заметил гениальный критик Виссарион Григорьевич Белинский».

А ребята думают: «А надо ли быть гениальным критиком, чтобы всё это заметить? Тут и козе понятно…»

Любят наши учителя объяснять очевидное, но, скажите, кто-нибудь на уроке литературы попытался осмыслить, как «в глуши забытого селенья», среди обычных деревенских обывателей появилась эта исключительная натура, любимица автора и читающей публики? Спешу предложить Вам, Серкидон, свою версию. По секрету, между нами.Entre nous, как написал бы Пушкин Вяземскому.

Татьяна мало что унаследовала от ближайших родственников. Девушка эта – забава, проделка, шутка генома. Любимая героиня Пушкина пришла на Землю, точно с иной планеты, и с удивлённой задумчивостью стала рассматривать человеческое бытие, дивясь тем глупостям, которыми занимаются окружающие. Душа Татьяны смолоду была сориентирована особым образом. Она не разменивалась по мелочам, её, избирательной и разборчивой душе, чужды были и «суета сует», и «ловля ветра». Она старательно собирала и выискивала драгоценные впечатления и ощущения, признаки и призраки бытия для того, чтобы уберечь их заветном сосуде.

«Уж не в сосуде ли любви?..» – вздрогнете Вы, Серкидон, от неожиданной догадки.

А где же ещё? Туда и приносилось всё самое ценное и существенное. Так другой, и тоже пушкинский, герой складывал в заветные сундуки горсти монет…

Бесконечно и безнаказанно пополнять сосуд любви в буйные молодые годы дело рискованно. Вот уже заплескалось, засеребрилось у горлышка, у самого края. И начались поиски – кого бы омыть?.. Душа заволновалась:

Давно её воображенье,

Сгоряя негой и тоской,

Алкало пищи роковой;

Давно сердечное томленье

Теснило ей младую грудь;