Дальнейшие события, произошедшие с Громовым, были в высшей степени хаотичны, бессвязны и бестолковы. Даже крошечной толики смысла не смог бы отыскать в них не только умудренный прожитыми летами и не пораженный склерозом мозговых артерий муж, но даже и просто трезвомыслящий юноша.
Поэтому отметим всего лишь несколько главных деталей. После вышеописанных событий Громов отправился в ближайшее почтовое отделение, где получил весьма внушительный денежный перевод. Затем он направил свои шаги в один из самых дорогих ресторанов, где сначала вел себя вполне пристойно, но вскорости набрался, начал хамить, хватать за голые ляжки стриптизерш и злостно не реагировать на замечания охраны. После этого он был выведен из заведения под руки и брошен в ближайший сугроб.
Далее Громов был замечен еще в каком-то увеселительном заведении, но рангом пониже. Здесь он быстро нашел общий язык с двумя весьма доступными особами женского пола, с которыми сначала много пил, а потом заставил раздеться и в голом виде плясать на столе. Потом он тоже разделся и с неимоверным криком и хохотом заплясал вместе с ними, осыпая зрителей новенькими купюрами и отборной бранью.
Спустя некоторое время, оказавшись совсем в другом конце города с каким-то тоже пьяным капитаном, он палил из его табельного оружия по ночующим на березе галкам, но не попал ни в одну. Затем он предложил сыграть в русскую рулетку. На что капитан ответил категорическим отказом, мотивируя его тем, что пистолет системы Макарова меньше всего подходит для подобных игр.
После того, где-то потеряв капитана, он ходил по перилам высоченного моста над замерзшей рекой.
Вслед за этим, обливаясь слезами и зажав кулаками мокрые глаза, долго слушал слепого уличного гармониста, задушевно поющего что-то о вороне и малиновом звоне.
Засим, совсем раскиснув, он спал на чердаке, где будучи разбуженным, подрался с ватагой местных бомжей, принявших его за конкурента.
Через несколько часов после баталии он оказался в каком-то совсем уж низкосортном притоне в компании обширявшейся девицы, однако, очень подкованной в вопросах филологии и даже доподлинно знакомой с творчеством Эразма Роттердамского.
Где был он еще и что делал в эти дни неизвестно. Лишь на исходе четвертой ночи своих приключений он был застигнут нарядом милиции у парадного входа в здание городской администрации, еще закрытого по причине столь раннего часа. Без всякого уважения к отцам города Громов понуро мочился прямо на лакированную дверь, за что тут же и получил по спине резиновой дубинкой. Пытаясь откупиться от стражей правопорядка, он начал предлагать им деньги. Но сумма, оставшаяся при нем после всех его похождений, была ничтожна и смехотворна. Она не вызвала у милиционеров никакого энтузиазма и, хотя и была тут же изъята ими у задержанного, не повлекла за собой столь желаемого освобождения, а скорее наоборот: новый удар резиновой дубинкой, отправление в отделение милиции и заключение в обезьянник. Там Громов не стал заявлять о попранных правах и требовать адвоката. Он спокойно сел в уголок, оглядел помещение и, не заметив в нем никого, кроме дремлющего на соседней лавке грязного пьянчуги, твердо произнес: «Эй, здоровяк, поди сюда, кушать очень хочется». Спящий бродяга приоткрыл глаза, с опаской глянул на своего соседа по кутузке, но, поняв, что обращается он не к нему, свернулся калачом и еще сильнее вжался спиной в теплый радиатор. «Ишь ты, должно быть горячку поймал, – подумал бродяга, – каких только рож в этом городе не насмотришься. И на кой ляд мне этот город сдался? Нет, только весна придет, поеду я домой в деревню». Бродяга снова закрыл глаза и, стараясь не слушать соседа, разговаривающего с голыми стенами, уснул.
Глава 4
А что же стало с душой настоящего Громова? Как и обещал Рукоблудский, его душа, вылетевшая из тела, в ад не попала, но и в рай она не попала тоже. Она не получила ни встречи с близкими, ни их прощения. Душа так и осталась в маленькой квартирке психиатра, а потом, словно привязанная к своему бывшему телу, незримая полетела следом и далее неотлучно находилась при нем, была свидетелем всех преступлений и мерзостей, исполненных в эти дни новоиспеченным Громовым.
Однако душа во всех, так сказать, личностных отношениях осталась Денисом Громовым. Она сохранила способность воспринимать мир, хотя свет вокруг нее померк, краски поблекли, предметы сделались размытыми и лишенными четких очертаний. Звуки тоже стали глухими и неразборчивыми. Говорить душа могла, но издавала лишь тихое шептание. Весь груз неразрешенных горестей тоже остался при ней. Но теперь она была одна, никому не могла пожаловаться и ничегошеньки не могла исправить. Мало того, прилепленная какой-то неведомой силой к своему бывшему телу, она даже не была свободна в своем передвижении. Но и этого мало, – новый хозяин тела, который только один и знал, что душа рядом, два раза в день погружал в нее свои руки, чем причинял ей невыносимую боль и питал себя ее силой.
Оказавшись запертым в кутузке, субъект, обосновавшийся в теле Громова, впервые за все последние дни решил поговорить с душой.
– Привет, здоровяк. Как тебе в твоем новом положении? По-моему, немного необычно. Что скажешь? Я тебя обманул? Нисколько. Все по нашему уговору. В ад ты не попал и не попадешь, не беспокойся. А что касается рая, то мне, честно говоря, его планы в отношении тебя неизвестны. Мне как-то забыли о них сообщить. И скажу по секрету: я вот уже третью сотню лет подозреваю, что никакого рая нет. Чего сказал? Я тебе про рай рассказывал? – Громов почесал затылок. – Не помню что-то. Ты не грусти, подумай лучше о преимуществах своего положения: ты теперь невидим, а еще можешь летать, сквозь стены проходить, я тебя даже буду время от времени отпускать на прогулку, я твоих предшественников всегда отпускал. Слушай, я чего хотел спросить: как мне теперь тебя называть? Громовым как-то неловко, ведь это я теперь Громов. Ведь не может нас быть двое. Давай я тебя буду называть здоровяком, ты пока вон какой здоровый. А вообще ты сам подумай, сам себе имя подбери, мне потом скажешь. А я посплю. Устал я, хотя твоя душевная поддержка мне очень помогает. Ну, спокойной ночи.
Громов растянулся на лавке, подложил под голову кулак и тут же уснул. Душа, зависшая под потолком и, наконец, получившая некоторое подобие покоя, тоже начала впадать в сонное оцепенение.
– Господин Громов, – вдруг послышался чей-то едва уловимый шепот, – господин Громов.
Душа встрепенулась, осмотрелась по сторонам. Никого.
– Господин Громов, – шепот не умолкал, – я здесь, рядом с вами.
Душа еще раз внимательно осмотрелась и, наконец, заметила крохотную тень, размером с тощую крысу.
– Вы кто? – удивленно спросила душа.
– Наконец заметили, – запищала тень, – но прошу говорить как можно тише, хозяин может услышать нас. Я такой же несчастный, как и вы. Я шел за вами по следу от той самой квартиры, где была заключена сделка между вами и им, – тень кивнула в сторону спящего, – я пришел, чтобы спасти вас. Умоляю, доверьтесь мне, и делайте, как я скажу. У нас мало времени. Пока хозяин спит, вы свободны и вольны отлучаться, куда захотите, но как только он проснется и призовет вас к себе, будете вынуждены вернуться. Знайте об этом. Известна ли вам Песчаная улица?
Получив утвердительный ответ, тень продолжала:
– Там живет человек, который поможет вернуть вам потерянное тело. Я знаком с ним, но мои силы растрачены и через несколько часов я исчезну навсегда, и вместе со мной исчезнет ваша надежда. Уступите же мне крупицу ваших сил, и мы побежим к моему другу. Он гениальный ученый, он поможет нам.
У бедной души не было никакого выбора, и она сразу согласилась на предложение тени. Задрожав от вожделения, тень погрузила свои лапки внутрь души, чем вызвала у нее приступ боли. Через минуту тень напоминала уже не крысиный скелет, а жирную сытую крысу.
Пройдя сквозь стены, как вода через песок, оба эфирных создания оказались на улице.
– За мной! – с места переходя в резвый аллюр, воскликнула тень. – Я такая же человеческая душа, как и вы. Около семи лет я находился в рабстве у того, кто обманом захватил ваше тело. Семь лет я кормил это гадкое существо, пока не превратился в жалкого карлика, и если бы не вы, этот упырь уморил бы меня совсем. Они питаются нами, нашими душами. Кто они – я не знаю. Похоже, самые настоящие черти. Обманом они вселяются в наши тела, но не могут сами поддерживать в них жизнь, ведь тело без души – труп. Поэтому они обращают человеческие души в своих рабов и живут за счет них пять, семь, десять лет, насколько хватает наших сил. Потом обессиленная душа гибнет и черту требуется новое тело и новая душа. Но без согласия человека они ничего не могут сделать, поэтому и ищут тех, кому жизнь не дорога.
– Я кое-что уже знаю об этом, – сказала душа.
– Откуда? – удивилась тень.
– Один человек рассказал.
– Какой человек? – не унималась тень.
– Да так, один знакомый, – уклончиво ответила душа.
– А я о вас знаю только то, о чем вы Рукоблудскому рассказали. Я ведь рядом с ним находился. Помните, когда вы второй раз пришли, он крикнул: «Дохляк, убирайся». Это он меня так величал. Сил во мне почти не было, вот он и злился. Лет через семь и вы таким же дохляком стали бы. Но я помогу.
– Выходит, вы и есть настоящий Рудольф Рукоблудский? – спросила душа.
– Да, я и есть.
– Так значит вы призраком уже не семь, а вдвое больше лет живете.
– Почему? – не поняла тень.
– У вас же та автокатастрофа около пятнадцати лет назад случилась.
– Автокатастрофа? – переспросила тень.
– Да, когда погибли ваши близкие.
– Ну да, – вспомнила тень, – точно так, пятнадцать лет. И откуда вы все это знаете?
– Человек сказал, бывший сотрудник конторы, но его уже нет в живых. Тот, который в моем теле, убил его.
– А как его звали?
– Сорокопут.
Тень хотела еще что-то спросить, но тут из-за деревьев показался старый дом, стоящий на самом краю глубокого оврага и рискующий в любой момент рухнуть на его дно.
– На втором этаже, направо, – сказала тень.
Душа Громова проскользнула сквозь подъездную дверь и взлетела на второй этаж прямо в квартиру, где жил товарищ маленькой тени. Звали его Макар Иванович. Это был заядлый пятидесятилетний холостяк, эпилептик и гений-самородок, не имевший не только высшего, но даже и среднего специального образования. Фамилию свою Макар Иванович, по каким-то одному ему известным причинам, тщательно скрывал и называл вслух лишь представителям некоторых уполномоченных органов, да и то в исключительных случаях и с большой неохотой.
Во всей большой пятикомнатной коммунальной квартире Макару принадлежала только одна комната, почти полностью занятая неким хитроумным механизмом – плодом почти сорока лет его напряженной работы. Свободное от машины пространство занимали огромные кипы книг. Из мебели был один стол. Роль кровати исполнял старый матрас, по причине дневного часа свернутый в плотный рулон. Душа со своим маленьким спутником застала Макара за столом, застеленным листом ватмана с начерченной на нем схемой какого-то устройства. Прямо на схеме стояла большая тарелка с дымящейся похлебкой. Опустошая тарелку, самородок истово орудовал ложкой. Тень плавно опустилась на стол прямо напротив тарелки и тут же начала сигнализировать о своем присутствии. Она отчаянно махала руками и громко, как только могла, пищала:
– Макар Иванович! Макар Иванович!
Наконец Макар заметил напротив себя какое-то движение, присмотрелся, закашлялся, и недовольно произнес:
– А, это ты, чертяка. Опять явился. Чего тебе надо?