Грязь. Сборник

Смуглая стюардесса с по-восточному глубокими карими глазами и пухлыми губами, склонилась над ним. Её красный головной убор съехал вперед и грозился упасть в любой момент. Поэт сразу не смог понять, где он находится, медленно посмотрел по сторонам, краем глаза заметил иллюминатор и молча посмотрел в него. Было уже светло, шел сильный дождь, и разноцветные фюзеляжи самолетов отражались на мокром асфальте как в кривом зеркале. Значит, в самолете.

– Ох, простите, что-то так хорошо уснул…– виновато выпалил Николай и посмотрел на стюардессу, которая до сих пор нависала над ним в небезопасной близости. – А сколько там градусов?

– Пять градусов, – с улыбкой ответила она.

Ее родинка под уголком рта невольно приманивала взгляд.

– Просто… великолепно.

– Проходите, – сказала она и отошла, освобождая проход по пустому салону.

Зарёв взял рюкзак, достал с верхней полки пальто, накинул его на себя и, кивнув, не спускающей с него взгляда, улыбчивой стюардессе, направился к выходу.

– С приездом, – крикнула она вслед.

Поэт махнул рукой вверх, будто отбиваясь от назойливой мухи. Впереди его снова ждали дела.

Самое приятное, когда прилетаешь в Питер – это березовая рощица, которую видишь перед собой, сойдя с трапа самолёта. Маленький стройный клочок природы, гнущийся под северным ветром с дождем. Это было начало аэропорта.

Проходя по его длинным белым коридорам, ожидая багаж на длинной черной ленте, любуясь серыми ромбами, которыми был отделан главный зал, подхватывая свой чемодан и ставя его на скрипучие колесики, выходя в холл аэропорта к небольшим ресторанам и магазинам, набирая номер Антона и выясняя, что он еще в пути, Николай думал о своём сне. Поняв, что ждать ему еще минимум час, он сел за столик огненной итальянской пиццерии, заказал кофе и твердо решил, что сон паршивый и думать о нем не стоит. Написав смс Лене о том, что прилетел, поэт достал тетрадь и на автомате начал записывать то, что приходило в голову. Строчки чудесным образом складывались сами собой. Вокруг как будто не было тысяч беспрерывно шумящих людей и не взлетали десятки самолетов, выстроившись в очередь у взлетных полос.

«Холодновато» звучит не слишком выразительно, какое-то контуженное слово. Непорядок. Сидишь в таком месте и думаешь: «надеюсь, я сюда не вернусь». Такие мысли – маленькие радости жизни. А сосны здесь ничего. Правда, в других местах точно такие же. Двигают ветками и очень высокие. Кто полезет обрезать ветки у сосны? Только криков чаек не хватает. Наличие моря было бы здесь очень кстати. Море добавляет невероятно приятные краски:

«А вот у нас на заливе просто невероятное море! Какие волны, ветерок, сосны покачиваются, а воздух… воздух словно сам дышит. Невероятно! Каждый раз удивляюсь!»

День начинается рано. Непривычно, но с местными режимами самое то. О чем поговорим, человек?

На утренних пробежках время растягивается, особенно, если наблюдать за этим со стороны. Слой иголок на земле – закрываешь глаза и их молчание становиться безбрежным…»

Зарёв улыбнулся, вспомнив, что недавно Лена ему рассказала про новое открытие его немецкого друга:

– А наш Вильгельм недавно познакомился с нашими старыми детскими лагерями.

– Остался впечатлен?

– Не то слово! Особенно удивили кровати с продавленными сетками.

– Неужели они еще остались? Вот ему повезло, – Николай призадумался и добавил. – Хотя, я бы не хотел оказаться в таком месте снова.

«Закроешь глаза и солнце. Пробившись через веки, приносит с собой красное «космическое» свечение, растянутое как большая клякса.

Там то ли солнце, то ли берег. Не совсем понял, что сам сказал. Но разве это обязательно всё понимать? Почему бы не жить в этом неком непонимании, постоянно искать, находить, а потом самому доказывать, что это не истина? Тогда и берег, и солнце становятся синонимами. Чем не чудесное прозрение? Сияние солнца и белоснежный песок на берегу – от этих слов повеяло жаром.

Всё еще спят.

Живые люди. Дни сменяются днями. Подружки всё также болтают.

На ярком солнце даже холодный ветерок поутру становится невзрачным. Маленькая неказистая ёлочка. Еще вырастешь!»

– Ваше капучино, – раздался услужливый голос официанта.

Зарёв оторвался от тетради и убрал ее со стола, освобождая место.

– И ваш Цезарь…

– Как быстро, – с этими словами поэт закрыл тетрадь и убрал ее в рюкзак.

– Всё для вас!– торжественно ответил официант, ставя тарелку и заглядывая в глаза Зарёва: – А можно автограф?

Николай на мгновенье нервно улыбнулся. До сих пор иногда это было для него неожиданно, хотя казалось бы…

– Да, конечно, я как раз не успел убрать ручку.

Пока он расписывался на салфетке и оставлял хвалебный отзыв в книге жалоб и предложений, сияющий официант спросил:

– Над чем сейчас работаете?

– Над многим… – не отрываясь ответил Зарёв. – Я обычно весь год что-то делаю, а под Новый Год это что-то выходит. Потому что конец года – мощный стимул что-то закончить.

– Значит, интрига?

– Интрига, – серьезно ответил поэт и протянул книгу с отзывом.

– Спасибо, спасибо.

Но радость официанта встретила лишь жесткие серые глаза и протянутую салфетку с какой-то надписью. Он взял ее и быстро ушёл к барной стойке, не понимая этой резкой смены настроения. Николай просто хотел в тишине попить кофе и подумать о своём. Он тяжело вздохнул и принялся за завтрак.

«Я только увидел тебя издалека и улыбнулся. Я не часто улыбаюсь. По-настоящему. Ты в толпе людей, тебя легко потерять в этом водовороте юбок и брюк. Но только не мне. Я даже не смотрю на писаных красавиц вокруг, которые будто сошли со страниц популярных журналов. Они – ничто. Их улыбка похожа на раздавленную ногой розу на шумном бульваре в погожий апрельский день. Я, кстати, опять без цветов. Я знаю, что они будут лишними. Ты знаешь, что они будут лишними. Говорят, завтра уже выпадет снег. Начало октября. Сегодня прекрасная погода. А я всё смотрю на тебя. Заметив меня, ты тоже улыбаешься и ускоряешься, будто убегая от чего-то. Может быть от серых будней, может, от надвигающихся туч, которые мы заметим только тогда, когда они нависнут над нами, а может ещё от чего-нибудь. Привет, мы будем счастливы всегда.

Сегодня я потерял друга. Сегодня умерла моя собака. Сегодня этот мир покинула моя бабушка. Сегодня именно этот день. Сегодня наступает всегда. И не важно, жив ты или умер. Сегодня всегда было и будет. Я ненавижу похороны. Особенно близких мне людей. Я не хочу видеть толпу рыдающих людей в костюмах, которые они иногда одевают на парад в высшие для себя круги, пусть их чувства даже не подделка. Хотя кто знает, из-за чего мы плачем на таких траурных мероприятиях в большей степени: от чувства невосполнимой потери или из-за острого ощущения собственного конца, который неумолим, ведь смотрите, этот человек уже лежит в гробу, хотя на прошлой неделе был тёпленьким центром жизни. Завтра я умру.

Моя голова опускается на ковёр из листьев, которые громко хрустят и шелестят на ветру. Ты ложишься рядом.

– Какое небо…– говорю я.

С ближайший деревьев на нас падают, медленно кружась в воздухе, листья всевозможных цветов осенней палитры.

– Да, оно красивое,– говоришь ты.

Над нами пролетает стая птиц. Они в вышине. Они выше всего, что мы можем себе представить.

– Интересно, почему небо синее?– спросил я.

Отсюда мы слышим голос леса. Каждое его движение.

Разговоры счастливых».

Через некоторое время Зарёв заметил напряженно расхаживающего по холлу аэропорта Цвета. Николай оплатил счет и поспешил к своему другу, пребывающему не в лучшем настроении.