Письмо для торговца Чжао

Письмо для торговца Чжао
Андрей Соловьев

Мне давно хотелось перенести сюжеты традиционных китайских рассказов о проделках бесов и оборотней на российскую почву. После недолгих раздумий действие я решил поместить в эпоху перестройки – время само по себе таинственное и смутное, полное неожиданных перемен. Присутствие потусторонних сил в реалиях девяностых создаёт особую атмосферу, где одна иллюзия постоянно переходит в другую..

Андрей Соловьев

Письмо для торговца Чжао

«Если размахивать тканью в пустом пространстве,

то появится ветер»

Гуань Инь-Цзы 2:10

Утро

– Тридцать шестая бригада на вызов! Тридцать шестая! Доктор Бабуцкий! – хрипло прокаркал искажённый грубым картонным динамиком голос диспетчера из пластмассового репродуктора. Нехитрый прибор внутренней связи был закреплён на высокой дверной притолоке с помощью изогнутого гвоздя и куска медной проволоки.

Дроздов не спал уже больше часа. С той минуты, как в огромных окнах забрезжил рассвет, он тоскливо перекатывался с зажмуренными глазами по клеёнчатым волнам продавленного дивана, пытаясь натянуть на голову тонкую шерстяную ткань. Казённое одеяло, однако, было слишком коротким, и если удавалось наконец удобно обернуть его вокруг головы, наружу тут же противно вылезали ноги, подставляя сквозь дырки в носках нежную кожу пальцев под ледяную струю кондиционера, торчащего в раме над подоконником. Алексей вообще легко просыпался от каждого звука и шороха. А вот заснуть при свете ему удавалось обычно с большим трудом. Или чаще не удавалось вовсе. Нет, серьезно – разве можно нормально спать под окнами такого размера? Так они ведь, гляди-ка – ещё и без штор.

Центральная станция скорой помощи помещалась в приземистых кирпичных строениях, которым исполнилось лет по двести, не меньше. Они примыкали друг ко другу почти вплотную, с четырёх сторон ограничивая большой квадратный двор, как попало закатанный горбатым асфальтом в дырах и трещинах. Из трещин торчали пучки пропылённой травы с лиловыми брызгами клевера, набравшего сочный глубокий цвет к середине лета. Во дворе располагался местный автопарк, представленный двумя основными видами автомобилей. В первых рядах стояли хрупкие белые РАФики – лёгкие, словно склеенные из картона. По ночам за тонкими стенками распутные доктора уединялись с готовыми всегда и на всё бесстыжими юными санитарками. Белые кузова ритмично раскачивались во мраке двора, словно парусники на ветру. Вполне пригодные для работы в тёплое время года, при наступлении суровой дальневосточной зимы изделия Рижского автозавода одно за другим выходили из строя, застревая даже в неглубоком снегу и отчаянно скользя по ледяным накатанным улицам. За РАФами громоздились топорно сработанные, однако, довольно крепкие, как всякая военная техника, угловатые зелёные УАЗы. Впрочем, и те, и другие круглый год колесили на истёртой, почти что лысой резине и простаивали порой месяцами из-за хронической нехватки даже самых простых запчастей .

Высота потолка в комнатах единственного этажа была такой, что вкручивать лампочки в болтавшиеся на длинных витых шнурах патроны всякий раз вызывали местного электрика с невиданной четырёхметровой стремянкой, на которой тот опасно балансировал, словно цирковой акробат, подсобляя себе отборными матюгами. Ходили упорные слухи, что в этих казённого вида строениях кавалеристы держали при царе лошадей. Поверить в это было совсем нетрудно – с такой верхотурой в просторных комнатах впору было держать жирафов.

Окна были под стать потолку – необъятные квадратные проёмы, распахнутые навстречу потокам солнечного света, сдержать которые не могла даже вековая грязь на стёклах. Словно пышущее жаром светило висело весь день на стене подобно картине в облупленной деревянной раме. Конечно, при старой власти окна были закрыты плотными шторами. Но шторы украли ещё в девяносто первом. Вместе с электроплитой «Лысьва», тремя эмалированными кастрюлями, утюгом и ржавым огнетушителем. На входе после досадного инцидента поставили железную дверь, а на окна взгромоздили решётки, будто в тюрьме. Вот только повесить шторы отчего-то забыли.

– Тридцать шестая бригада! Доктор Бабуцкий! – нервно каркнул динамик повтором.

Лёха Дроздов всегда немного завидовал Бабуцкому. Стоило тому коснуться головой подушки, как сознание легко отключалось от материи, и уже через пару минут доктор весело свистел носом, причмокивал, похрапывал, а порой и беззастенчиво попёрдывал, невзирая на свет, шум, гам и сигаретный дым. Многие сотрудники скорой приобретали со временем схожее притупление чувств и вырубались с волшебной лёгкостью под ярко горящими лампами, посреди любого гомона или гвалта. Даже после кружки-другой растворимого кофе цвета чёрной смолы, который врачи глушили на дежурствах, не разбирая времени суток, будто простую воду.

Можно было выкручивать звук в телевизоре до отказа, грохотать посудой и стульями, орать и виртуозно материться под самым ухом, как это делали все без исключения доктора мужского пола, возвращаясь с вызовов на станцию – ничто не могло нарушить покой Бабуцкого. Между вызовами он сладко спал с безмятежной улыбкой на гладком, будто у младенца, безволосом лице. И, как нормальный врач скорой помощи, во сне реагировал только на номер бригады и собственную фамилию, произнесённые диспетчером в микрофон.

Вот и сейчас, стоило лишь прозвучать нужной комбинации звуков, доктор заёрзал на скрипучем раскладном кресле, отбросил красное одеяло с уродливым чёрным штампом «ЦПСМП» и жирными цифрами «36», неспешно сел, зевнул, потянулся и, прихватив со стола потёртую дерматиновую папку, поплёлся записывать вызов, шаркая по линолеуму подошвами стоптанных сандалий. Дроздов лениво вытянул руку из-под худой, усеянной катышками, полушерстяной материи и бросил взгляд на циферблат наручных часов. Двенадцать минут восьмого. Пора вставать и собираться домой – восьмичасовым бригадам в такое время вызовов уже не дают.

**********

В ноздри ударил тягучий кофейный дух. За длинным столом над дымящейся красной кружкой с белой надписью Nescafe склонилась худая фигура с торчащим над круглым затылком колючим ёжиком. Приехавший только что с вызова доктор Пшеницын запарил уже в поллитровой посуде свежую порцию чёрного топлива и, не отводя быстро теплеющих глаз от голубого экрана, тянул в давно сожжённую кипятком бесчувственную глотку горькое электричество июльского утра. Не умолкающий ночью и днём телевизор, как обычно, пугал новостями и без того изрядно напуганных граждан.

Давно исчезли с экранов бравые репортажи о героических полётах в космос, рекордных надоях и урожаях зерна, добыче нефти, бурого угля и природного газа. Знакомые с детства дикторы, передававшие сводки со съездов КПСС, теми же неестественно бодрыми голосами вещали теперь о воровстве и разрухе, взрывах, пожарах, цунами и жертвах бандитских разборок.

– «В столице Республики Корея городе Сеул произошло внезапное обрушение пятиэтажного здания универмага «Сампун», – гулким эхом тыкался в потолок жизнерадостный баритон, – В результате катастрофы десятки человек погибли на месте, сотни находятся под завалами.. А теперь к новостям криминальной хроники..»

Дроздов небрежно свернул постель толстым валиком и затолкал в мешок, сшитый из полосатой пёстрой матрасовки, на которой красовалась большая, коряво выведенная чёрным цифра «13» – номер его бригады. Мешок привычно плюхнулся в кучу таких же мешков, как попало набросанных друг на друга в старом платяном шкафу с покосившимися створками. Подсев к столу, Алексей дописал последние листы вызовов – бегло и нарочито неразборчиво. Собрал в тонкую пачку ворох серых бумажек, измаранных с обеих сторон шариковой авторучкой. До конца дежурства оставалось пятнадцать минут. Этого времени хватит с избытком, чтобы отлить и перекурить.

Отлить, однако, случилось не так скоро, как хотелось бы. Массивная и высокая, как всё в этом здании, дверь туалета оказалась запертой изнутри. Промаявшись долгое время в сумрачном коридоре, Дроздов ухватил покрепче железную ручку и дёрнул несколько раз, что есть силы, громыхнув дверным полотном о косяк.

– За-ан-нят-то.. – раздалось изнутри знакомое натужное кряхтение. Дроздову сегодня крупно не повезло. На смену вышел доктор Марусин с двадцать второй бригады.

Доктор проживал в частном секторе позади разорённых цехов завода «Энергомаш», в одном из кривых переулков разбросанной по оврагам Рабочей слободки. Известные всем удобства – а если быть точным в нашем случае – неудобства в старом доме Марусиных представляли собой дощатую будку в углу огорода, открытую всем превратностям муссонного климата. Понятное дело, смекалистый доктор не упускал любой возможности опростаться в более комфортных условиях. В дни своих дежурств Марусин довозил на трамвае спрессованные какашки до станции скорой и, успев только отметиться у диспетчера, скрывался за титанической дверью сортира, чтобы в компании свежего номера газеты «СПИД-инфо» предаться изысканным наслаждениям. В эти минуты сладостной эйфории время в стенах уборной замедляло свой ход, и доктор Марусин, перелистывая пахнущие типографской краской страницы, мог парить над фаянсовым кратером бесконечно. Или хотя бы до той поры, пока не объявят вызов его бригаде.

**********

Машинально дёрнув ещё раз дверную ручку, Дроздов пробурчал короткое злобное «Сука!», огляделся по сторонам и зашёл в узкую тесную комнату по соседству, из-за высоты потолка схожую со школьным пеналом. По старой памяти комнату все называли бытовкой. Хотя из предметов, имеющих отношение к быту работников скорой, после кражи электроплиты вместе с кухонной утварью в наличии оставалась одна только рваная клеёнчатая кушетка. В холодное время года бытовка превращалась в курилку, где вечно толкался народ, окружённый кислыми табачными тучами. Нынче на дворе стояло лето, все нормальные люди курили на улице, и в полутёмной бытовке Лёха был в одиночестве.

Аккуратно притворив за собой дверь, Дроздов подошёл к единственному окну – высокому и узкому, на манер церковного. Забранное железной решёткой окно с распахнутыми створками выходило в заросший травой тупичок у забора. Через тонкие прутья в пелене утреннего тумана видны были две дворовые собаки из тех, что подкармливали сердобольные водители и санитары. Косматый кобель Кузя ростом с небольшую овчарку пытался пристроиться к низенькой коротконогой сучке, нелепой фигурой смахивающей на таксу. Как ни старался бедняга совокупиться с объектом своих вожделений, его лакированный алый стручок раз за разом бестолково бороздил воздух над лохматой коричневой спиной.

Внезапно Кузя застыл на секунду-другую, как вкопанный, шумно вздохнул, шевельнул ушами, словно прислушиваясь к тихой подсказке природы, расставил в стороны лапы и плюхнулся пузом на спину подружки. Каким-то чудесным образом красный стручок попал наконец, куда было нужно, и радостный Кузя заездил, заёрзал, затанцевал в том самом древнем танце, что отплясывали ещё динозавры в мезозойскую эру.

Закурив, Алексей подошёл к окну, откинул полы халата, дёрнул молнию на ширинке и с удовольствием брызнул тугой струёй через решётку на сырую траву в мелких жемчужинах росы. Услышав журчание, Кузя скосил глаза на струю из окна, снова вздохнул и продолжил свой скорбный собачий труд по производству себе подобных. Туман понемногу рассеивался. Ослепительный шар полыхнул над крышей соседнего корпуса. В полумраке убогой бытовки табачное облако вспыхнуло и таинственно засветилось, пронизанное лучами нового утра.

Дроздов просунул руку через решётку и шутки ради прицелился в Кузю зажатым в пальцах горящим окурком. Выстрелил резким щелчком, но не попал. Разбрызгивая на лету искры, окурок промчался между мохнатых ушей и, описав дугу, потерялся в траве. Беглый взгляд на часы. Семь пятьдесят восемь. Стянув на ходу надоевший за сутки помятый халат, Алексей направился в ординаторскую. Оставалось лишь запереть на ключ его личный ящик, помеченный красной семёркой. В таких сундучках врачи хранили рабочие папки, фонендоскопы, авторучки, заначки дефицитных лекарств, которые можно пристроить на вызовах за наличные, и запасы украденного спирта для личного пользования. Два поворота ключа. Ну, вот и всё. Пора домой. Дежурство окончено.

***********

Остановка трамвая располагалась в двадцати шагах от угрюмых зданий станции скорой помощи, смотревших замшелыми фасадами на проезжую часть. Вот только трамваи, как нарочно, сегодня с утра не ходили. Жёлтые вагончики с бордовыми полосами смирно стояли друг за другом на рельсах, будто затеяли детскую игру в поезда. Толпа на остановке глухо роптала, но расходиться не торопилась. Дроздов почесал затылок, закурил и пошёл пешком. До Ленина две остановки – быстрым шагом он доберётся минут за пятнадцать. А там останется сесть на автобус десятого номера, который докатит прямо до самого дома. В конце концов, какая-никакая экономия выйдет.

За поворотом дороги возле Ботанического сада неожиданно обнаружилась причина затора в движении электротранспорта. На трамвайных рельсах колёсами вверх лежал заграничный автомобиль – большой, блестящий, чёрный. С хищно заострённым носом и никелированными литыми дисками в россыпях изящно перекрещенных спиц. Вывернув голову набок, Дроздов прочитал перевёрнутую надпись на сверкающей эмблеме в виде геральдического щита с хищной птичьей головой – «Eagle». Орёл? Он даже не слыхал о такой модели. Рядом у края дороги прижался к бордюру куда более знакомый «Луноход» – украшенный синей полосой жёлтый УАЗик. На переднем сиденье «Лунохода» толстый лысый мент без фуражки злобно орал в рацию.

Вокруг опрокинутой машины, хрустя осколками лобового стекла, бегал восточный человек в короткой кожаной куртке, поминутно приглаживал рукой взъерошенные чёрные волосы и возбуждённо-весело приговаривал, обращаясь к случайным прохожим :

– Нэт, ти видел, а? Два раз воздух пэрэвэрнул, да. Лэтэл, как птыц. Нэт, как орёл! Потом на рэлс, да! Ба-бах! Двадцать мэтр на крыша по рэлс ехал, как паровоз. Нэт, ти такой видел, а?!

В другой руке черноволосый держал большую зелёную бутылку с чёрной этикеткой «Советское шампанское». Пить из бутылки было не слишком удобно – при каждом глотке буйная пена с шипением выплёскивалась из горлышка и заливала багровый щетинистый побородок, стекая по шее за кожаный ворот. Но это не смущало нисколько отчаянного водилу. Вылив на красную рожу последнюю порцию липкой сладкой пены, он запузырил бутылку в придорожные кусты за спиной, вытащил красно-белую пачку Marlboro из бокового кармана, чиркнул спичками и закурил, затягиваясь жадно и глубоко. С лица его всё это время не сходила довольная улыбка. Прохожие сторонились не в меру весёлого иноплеменника и в разговоры с ним не вступали. Завидев Дроздова, владелец авто устремился к нему навстречу с тем же вопросом :

– Слюшай, ну давай, давай, скажи – ти такое в жизни видэл, а?

– Да ты и представить себе не сможешь, что я в жизни видел, – бросил Дроздов на ходу и, попыхивая сигареткой, продолжил движение быстрым шагом в сторону улицы Ленина.

**********

Удивить врача скорой помощи перевёрнутым автомобилем и вправду было задачей не из простых. С тех пор, как из портов соседнего Приморья в Кабановск потянулись караваны подержанных японских машин, правила уличного движения безвозвратно ушли в прошлое. Счастливые владельцы слегка потрёпанных Тойот и Ниссанов без объявления войны развязали на улицах города кровавое побоище. По узким и неровным дорогам, рассчитанным на тихоходную советскую технику, с рёвом носились теперь сверкающие полировкой невиданные тачки с обтекаемыми формами звездолётов, набитые сурового вида коротко стрижеными молодыми людьми в чёрных рубашках, с синими от нарисованных перстней пальцами, обкуренными в хлам гогочущими подростками и чванливыми скороспелыми коммерсантами, наряженными в малиновые пиджаки.

На перекрёстках тут и там громоздились обездвиженные железные тела – покоробленные, раздавленные и перевёрнутые. Из-под помятых капотов струился едкий синеватый дым, а на асфальте темнели лужи масла и крови в разноцветных россыпях колотых фонарей. Гнутые и поваленные столбы, снесённые изгороди и вывернутые бордюры дополняли картину перманентной партизанской войны. Чудом уцелевшие светофоры подслеповато моргали зелёным и красным, напрасно пытаясь привлечь внимание ошалелых участников дорожного движения.

Пешеходы пересекали проезжую часть вприпрыжку, озираясь в ужасе по сторонам. А перебежав, благодарно крестились на золочёные купола новенькой церкви, выросшей недавно на главной площади Кабановска аккурат напротив гранитного монумента борцам за Советскую власть на Дальнем Востоке. Справедливости ради надо заметить, что сами водители рисковали ничуть не меньше. Нередко случалось так, что первая поездка оказывалась последней для непривычного к бешеным скоростям и правому рулю новоявленного автолюбителя, пересевшего из горбатого отцовского Запорожца в реактивный Мицубиси ГТО.

Поворот у Ботанического сада получил в народе название Петля смерти. Пятьдесят послевоенных лет мирно похрюкивающие рейсовые ЛиАЗы и натужно рычащие самосвалы преодолевали опасный участок без каких-либо приключений. Но вот, наступили новые времена, и оказалось вдруг, что угол дорожного полотна совсем не стыкуется с резким изгибом трассы. Разогнанные до ста двадцати Скайлайны и Виндомы вылетали с дороги кручёными бильярдными шарами. Те, кто поворачивал по первой полосе, легко ломали латаное-перелатаное ограждение и улетали в глубокий овраг. Машины, что выскакивали на вторую, по причине безжалостных и непонятных большинству водителей законов физики, неведомая сила выносила на встречную полосу.

Бывало, что происшествие заканчивалось лёгким испугом и мелкими царапинами. Чаще фрагменты раздавленных тел приходилось мучительно долго вытаскивать из объятий покорёженного металла, как медведь выковыривает тушёнку из расплющенных могучими лапами консервных банок. Скорая помощь, понятное дело, не могла оставаться в стороне от театра военных действий. Вот только помощь, даже самую скорую, зачастую оказывать было уже некому.

Один особенно жуткий вызов на дьявольскую петлю запомнился Дроздову надолго. Дело было перед рассветом. Маленький юркий Спринтер, не попытавшись даже затормозить, влетел на предельной скорости под железный рекламный щит с тремя огромными буквами МММ, установленный на повороте только за день до катастрофы. Седан превратился мгновенно в кабриолет с открытым верхом. Странно и страшно было видеть на залитом кровью бежевом бархате четыре неподвижные фигуры, начисто лишённые голов. Вот этот случай и вправду стоило назвать удивительным. А что могло удивить бывалого доктора скорой в обычном перевёрнутом автомобиле? Пусть даже с орлом на переднем бампере.

**********

Встреча друзей

Дорога с трамвайными рельсами посередине – такими прямыми и чёткими, словно нарисованными по асфальту серебряным карандашом – далеко впереди задиралась кверху, упираясь в широкую улицу Ленина. На следующей остановке тоже толпился народ. Под рифлёной пластмассовой крышей примостилась фанерная будка вроде сапожной. Из тёмного дымного окна несло прогорклым пережаренным маслом. Над окном нестройным хороводом плясали большие красные буквы, писаные от руки – ХИЧИНИ.

Люди раздражённо поглядывали на часы, недобро косились, морща носы, на окошко с вонючими хичинами и ругали распоследними словами трамвайное ведомство, городские власти, гласность, перестройку, пропившего Советский Союз алкоголика Ельцина и тайного агента ЦРУ Горбачёва, помеченного при рождении багровой печатью сатаны.