Сверхдержава

Шеф вызвал Краева в свой кабинет. «Читал?» – с тихой яростью спросил он, выложив перед Краевым газету. «Читал». «Честно скажи – использовал в какие-нибудь технологии?» «Использовал». «Современные?» «Современнее не бывает». «Сволочь! – заорал шеф. – Да ты хоть понимаешь, что меня теперь с дерьмом съедят? Почему меня не предупредил? Ты же популярку делаешь, а не пиар!» «Вы же сказали – нужно сделать рейтинговую передачу»… «Господи… Заставь дурака Богу молиться… Ну чего ты туда навалял – нейролингвистику? Эффект связки?» «Нет». «А чего?» «Это даже не технология, – сказал Краев. – Там нет традиционных пиаровских штампов. Весь этот паблик рилейшен – сплошной обман. В моей передаче – все наоборот, в противоположность стандартным схемам. Это мои собственные наработки. Я же не думал, что так получится»… «А надо было думать! – веско заявил шеф, уже смягчаясь душой. – Собственные наработки, говоришь? Ну ладно. Даю тебе неделю для исправления. Рейтинг надо снизить раза в два. Добавь туда побольше зауми, пусть твой ведущий говорит как занудный профессор. Половина аудитории сразу отвалится. Всему вас учить надо»…

В тот же день на заседании шеф сказал, что традиционные принципы пиара морально устарели и перестают работать. И что необходимо подключение новых, нетрадиционных методик в завоевании информационного рынка. «Двадцать первый век на подходе, господа! – произнес он торжественно. – Наступает век прогрессирующей доминанты когнитивной информабельности! И мы должны учесть это. Будем работать»…

И всем сразу стало ясно, что шеф знает что-то такое, чего не знает никто. Что есть у него кое-что в заначке.

Пятый выпуск передачи был старательно испорчен. Ведущий был загримирован небрежно, и сразу стало видно, что никакой он не моложавый герой, а старый актер третьего эшелона в синтетическом парике, шепелявящий из-за плохо вставленных зубов. Говорил он долго и до того непонятно, что сам запутался в терминологии. К концу передачи осталось всего три вопроса, самым сложным из которых был: «Почему бумага плоская?»

Рейтинг превзошел все ожидания. Интерактивный опрос показал, что никто не бросит смотреть передачу, даже если ведущий будет страдать гнездной плешивостью и окончательно растеряет зубы. Передача завоевала истинно народную любовь.

Шеф снова вызвал Краева. На этот раз он не употреблял ненормативной лексики, смотрел на режиссера не то что совсем по-отечески, но с хорошо поставленным выражением плохо скрываемой симпатии.

«Николай Николаевич, по-моему, ты созрел, – сказал он душевно. – Смотрел твой последний выпуск. Это уже, знаешь ли, почерк мастера. Большого мастера, не побоюсь этого слова».

Краев понял, что передачу «Природа вещей» больше он делать не будет.

«Ну сам подумай, что для тебя – какая-то ерундовская научно-популярная передачка? – шеф говорил, говорил, говорил и размахивал сигаретой, пепел с нее падал на стол. – Это не твой масштаб. Я тут давно вынашивал… Сам понимаешь, где сейчас лежит перспектива… И между прочим, эти технологии уже изжили себя… И не надо быть семи пядей во лбу… Нет, это же форменная подмена предмета… Мы еще покажем всем… Небольшой отдельчик, но дело не в размере… Ты – наиболее подходящая кандидатура… Ты сами не представляешь, на что ты способен»…

«Иными словами, вы предлагаете мне заняться рекламой?» – встрял Краев, разорвав бесконечные цепи, коими опутывал его шеф.

«Руководством… – шеф несколько понизил голос. – Я же говорю – ты будешь руководить новым отделом позиционирования. А старый сам отомрет, как только покажет свою неконкурентоспобность»…

«Я хочу делать свою передачу! – упрямо сказал Краев. – Мне нравится ее делать. И она нравится людям. А на остальное мне наплевать».

«Да что ты заладил? Передача, передача! Другие ее сделают. Если хочешь знать, то есть тенденция»…

Краев резко встал, вмял окурок в пепельницу. «Все, – произнес он. – Увольняюсь».

Мазохистское удовлетворение великомученика окатило его волной сладостной боли. Он вдруг осознал, что действительно созрел. И недостоин унижения, которое становилось для него естественным, как прокуренный воздух студии. Он повернулся и вышел из кабинета шефа.

«Природа вещей» действительно существовала какое-то время после ухода Краева из телекомпании. Делал ее неплохой режиссер. Однако передача стала напоминать инвалидный кусок старого мяса – бывшее позвоночное, из которого выдернули спинной хребет. Ее сдвинули с престижного места, затем убрали куда-то на задворки вещательной сетки. Урезали время до тридцати минут, потом до двадцати… «Природа вещей» умерла так незаметно, что никто не слышал ее последнего вздоха. Никто не поцеловал ее в холодный лоб.

А Краев пустился во все тяжкие. Теперь он был нарасхват. Однако врожденный снобизм не дал ему направиться в ту области телевидения, в которой образцом мужского начала является карамель на палочке, идеалом женской красоты – девушка, вид со спины, формой напоминающая кофейную банку, а символом безупречного вкуса и изысканности – жеванная в течение целой недели (сверхустойчивый вкус!) подушка из синтетической резины. Имелась еще одна стезя – реклама политическая. Здесь существовала иллюзия выбора для режиссера. А Краев, с его репутацией новоявленного PR-кудесника, чудаковатого, но гениального, имел право на выбор.

Он долго думал, прежде чем решиться. Нужно было сделать верный первый шаг, чтобы не брести потом всю жизнь по колено в навозе. Как известно, навоз является продуктом естественных жизнеотправлений разнообразных скотов, и при перегнивании превращается в ценное удобрение, повышающее плодородие почвы. Но Краеву не нравился запах. Он все еще мечтал найти что-нибудь стерильное, не пахнущее.

И, кажется, он наткнулся на нечто подобное. Два начинающих политика: один московский, другой верхневолжский, один довольно пожилой, другой относительно молодой, оба бедные и безусловно честные. С точки зрения эффективного позиционирования они представляли собой продукт бесперспективный, не подлежащий раскрутке и даже просто улучшению. Ни один приличный пиарщик не взялся бы за них, дабы не портить свою профессиональную репутацию. Ситуация отягощалась тем, что оба и не собирались обращаться ни к каким профессионалам – денег у них не было.

Краев составил досье на этих двоих. Убедившись, что оба не являются носителями социалистических атавизмов, в достаточной мере интеллектуальны и интеллигентны и проявили себя в жизни с положительной стороны, Краев решил работать с ними.

Оба кандидата были похожи на самого Краева – такие же идеалисты, зацикленные на индивидуально понимаемой порядочности. Поэтому разговор с каждым из них получился душевным и мало напоминал торг продавца и покупателя. Краев загорелся. По ночам он сидел и лихорадочно писал концепции – столь нестандартные, что прочитав их, любой пиаровец покрылся бы трупными пятнами. Днем Краев колесил между Москвой и Верхневолжском, контролируя встречи своих кандидатов с избирателями, правя их интервью в прессе, натаскивая их, обучая как нужно говорить, смотреть, одеваться, ходить и сморкаться.

Кандидаты Краева не были похожи ни на кого из своих конкурентов – не сливали компромат, не обещали несбыточного, не ездили в шикарных авто с сопровождением. Но при этом не казались бедными родственниками, вылезшими из низов для установления всеобщего уравнивания. Краев разрабатывал старый образ «своего человека наверху», но по-новому. Он тщательно просчитывал, каким должен быть «свой человек» в данный момент, именно на этих выборах. Это не соответствовало общепринятым к тому времени стереотипам политической рекламы. Но это работало. Рейтинг кандидатов быстро полз вверх, они переигрывали остальных без особого труда.

Конкуренты спохватились – имиджмейкеры начали работать «под Краева», конкуренты временно поставили в гаражи свои «Мерседесы» и «Саабы». Но было поздно. Выборы состоялись, и оба кандидата прошли в Государственную Думу с впечатляющим результатом.

Краев был окрылен. Поле для его деятельности казалось безграничным: выборы вспыхивали на территории огромной страны то в одной, то в другой губернии как участки локальной энтропии. Краев привносил в них порядок – такой, какой соответствовал его мировоззрению. Он приезжал, собирал информацию, выбирал «самого честного» кандидата и предлагал ему свои услуги. Его кандидаты побеждали всегда.

Спустя некоторое время Краев начал подводить итоги и строить планы. В планы эти входило внедрение честных людей в органы власти на всех этажах, постепенная эволюционная замена ими коррумпированных чиновников, засидевшихся на своих местах и, в конечном результате, выведение страны на новый уровень нравственности и благосостояния. Николай даже придумал термин новый, пока еще для личного пользования: «Партия Честных».

Появились деньги. Большинство избранников Николая по-прежнему были изначально бедными, но теперь – странное дело – как только становилось известно, что за раскрутку кандидата принялся сам Краев, спонсоры начинали атаковать с энергией бронебойных снарядов. Николай действовал в своей привычной манере – выбирал среди них наиболее «честных», предпочтительно производственников, и принимал денежные переводы, щепетильно ведя всю бухгалтерию. Кропотливо заполнял налоговые декларации. Не комментировал грязную ложь, которая периодически выплескивалась на него средствами массовой информации. И при этом всегда оставался в тени. Не любил он шумной славы.

Еще в кабинете телевизионного шефа Николай понял, что действительно созрел. И это было правдой – созрел он быстро, но окончательно. Тогда он еще не задумывался о том, что полностью созревший плод имеет два способа дальнейшего существования – либо его едят, либо он падает на землю и подвергается гниению, неизбежному, как все природные метаболические процессы.

Краев был почти идеален. Это и оказалось причиной его душевного краха. Краева не понадобилось есть – он упал и начал разлагаться сам. Потому что те люди, с которыми он работал, на которых возлагал надежды, перенося на них свои умозрительные представления, оказались далеко не идеальными. Кем они были? Обычными людьми.

Некоторые, правда, так и остались до конца честными. Но быстро выяснилось, что их честность и несокрушимое стремление к справедливости были скорее признаком психопатического состояния, чем нормой. Такие люди начинали войны со всеми подряд, ибо считали себя единоличными собственниками честности и справедливости. Всякий, кто выступал против их мнения, автоматически объявлялся лжецом и негодяем.

Долго такие люди у власти не держались. Политическая машина быстро перемалывала их, отправляя в стан вечно борющейся мелкой оппозиции. Краев был даже рад этому. Ему неприятно было видеть ошибки в своем выборе.

Большинство же прорвавшихся наверх при помощи Краева адаптировались на удивление быстро. Получали московскую прописку, перекраивали местную собственность, стараясь не обделить себя и бывших спонсоров, занимались текущими делами – большими и малыми. И не проявляли при этом ни малейшего желания вступить в «Партию Честных», чтобы заняться коренным переустройством страны. С Краевым, прошлым своим благодетелем, разговаривали поначалу уважительно, потом их «да» все больше становилось похоже на «нет», а затем Краева и вовсе переставали пускать на порог. Мало ли придурков достают приличных людей своими чудачествами?

Краев приелся. Неизвестно, что стало бы с его своеобразной методикой предвыборных компаний – сохранила бы она дальше свою эффективность или нет. Потому что Краев сам хлопнул дверью. Он потерял всякое желание работать, что вязкий депрессивный туман заполнил его душу, сбил его с ног и бросил его на колени. Краев, как младенец, оставшийся в незрелости до средних лет, вдруг открыл для себя простую истину: нельзя не испортиться, придя к власти. Он увидел, что система либо выкидывает людей, либо переделывает их по своему образцу.

Понимание пришло поздно. Николай оказался слишком слабым человеком, чтобы переварить крушение идеалов. Психика его рухнула, раздавленная грузом разочарования.

Николай Краев ушел в глубокое подполье и постарался сделать все, чтобы о нем забыли. Ему понадобилось полгода, чтобы подавить в себе желание отравиться или вскрыть вены. И теперь он валялся на диване и читал книжки. Проедал деньги, заработанные за последние три года. Денег пока хватало.

* * *

– Я разочаровался, – уныло буркнул Краев. – Не хочу разочаровываться еще раз – тем более, в тебе, Илья.

– Ты меня знаешь, Николай. – Жуков положил руку на плечо Краева, сдавил его сильными пальцами. – Знаешь, что я не предам. Мы должны сделать это. Вместе.

Жуков был серьезен, как никогда. Не похоже, что играл. Хотя кто его знал, этого нынешнего Жукова.

– Илюха, ты не представляешь, куда лезешь! Тебя никогда не били по-настоящему. Ты везунчик, Жуков. Думаешь, тебе будет везти всегда?

– Меня не били? – Давила зло усмехнулся. – Смотри!

Он с треском дернул рубашку вверх и Краев увидел грубый шрам. Рубец пересекал толстый живот Давилы наискось сверху донизу, вдавливал кожу уродливым багровым росчерком.

– Я полз двадцать минут до ближайшего дома, – сказал Давила, – от того места, где меня пырнули ножом. Полз по земле, заправлял свои кишки рукой в живот, потому что боялся получить инфекцию. Ты представляешь – я должен был подохнуть сразу, они были в этом уверены. А я полз и думал об инфекции. Идиот, правда? Нашел о чем думать. Только они не рассчитали. Давила очень живучий. Живучий…

– Кто тебя так?

– Было кому… Думаешь, я из-за дурацкой прихоти бросил избирательную компанию и ушел в тень? Многим я тогда яйца оттоптал. Вначале они пытались со мной договориться. Быстро поняли, что не удастся, суки продажные. В гробу я видал такие договоренности…

– Илья… – Краев помотал головой, пытался собраться с мыслями. – Тебе что, мало досталось? Прости… Ты же умный человек, должен понимать. Это же гора! Вот что ты пытаешься сделать – сдвинуть гору. Маленький человек не может сдвинуть огромную гору. Он может выдернуть пару камней из основания, только его задавит. Задавит на хрен осыпавшейся лавиной. Я видел много людей, которые пытались сделать это. Сам был таким, дурачок. Я успел увернуться, слава Богу. Как видишь, жив. Только больше не хочу туда лезть. Нужно уметь уходить вовремя.

– Может быть, я действительно маленький человек. – Давила заправил рубаху обратно под ремень. – И ты – маленький. Но только я не один, Коля, вот в чем дело. В стране России есть здоровые силы, которые хотят развалить эту гребаную гору и построить нормальное, не уродливое общество. А еще есть знание, которое делает человека, кажущегося маленьким, равнозначным тысячам людей, знанием не владеющих.

– Знание… – Краев горько усмехнулся. – Понимаю, о чем ты говоришь. Я и есть носитель того самого знания – ты об этом? Да, я знаю, как делаются выборы. Но только не питай иллюзий, Илья – вредно это для здоровья. Деньги – вот что решает все. Те самые зелененькие доллары, столь не любимые тобой. Годовой бюджет России равен половине бюджета города Нью-Йорка – думаешь, это проявление экономического убожества? Ничего подобного! Деньги есть, но они не на поверхности. Это айсберг. Девять десятых денег страны даже не зеленые – они черные. Это очень удобно. Тому, кто контролирует реальные финансовые потоки, нет проблем быстро выдернуть миллиарды и бросить их в нужном направлении. У тебя есть такая возможность? Нет? Тогда не строй иллюзий.

– Это не иллюзии. Все возможно.

– Ничего не возможно! Такова судьба нашей страны. В российской системе тесно срослись преступность, производство, политика, финансы и все что угодно. Система устойчива, несмотря на ее кажущуюся хаотичность. В этой системе, в сущности, заинтересованы все – от королей-банкиров до старушек, продающих сигареты около магазина. Никто не хочет подохнуть с голоду. Все связано тысячами нитей – сверху донизу. Ты собираешься разрушить эту систему? И ты говоришь мне, что не питаешь иллюзий?!

– Знаешь, в чем ты не прав? – Давила яростно сверкнул глазами. – В том, что в этой уродливой системе заинтересованы все. Большинство людей приспосабливается к нашему уродству только потому, что у них нет нормального выбора. Отдача от их рабского труда минимальна, они не живут, а просто влачат существование. А в противоположность им – люди, имеющие доходы выше среднего и сверхдоходы. Их число невелико, и их вовсе не нужно сажать в тюрьму. Нужно только заставить их работать на страну.