Бабушка, у которой был танк

– Степаныч, ты?

– Я набирал… Связь сегодня… решётка прыгает.

– Когда в город собираешься?

– На недельке за продуктами по железке пойду.

Товарищ иногда по звонку подкидывал то, что заказывал деревенский отшельник, к бывшему переезду, но сейчас все восемь километров забиты метровым снегом.

– Чё звонил-то?

– Положи стольник на мой номер.

– После обеда кину.

– Буду, зайду… Посидим.

– Ну, давай.

Он ещё долго держал у уха телефон с короткими гудками. Смотрел на свои книги, словно первый раз их видел. Нет! Звонить он явно не будет! Он уже корил себя за мимолётное малодушие. Позвонить-то не сложно, да что потом! Что потом, уже представил, пока молчал в трубку.

Первым делом понесутся по району звонки и перезвоны, а завтра с утра здесь будет моторизованная ватага. И у слетевшего с катушек дитя природы просто нет шансов против охотничьего войска, вооружённого нарезняками под патрон убойной силы, опрокидывающий в лоб слона. Да и зима, от своего следа не уйдёшь… Потом застолье на крови с десятками фотографий у трофея.

Всей толпой, группами и каждый по отдельности с винторезом наперевес. И понесётся по генодреву счастливого обладателя такой фотки до седьмого колена эпохальная легенда, обрастающая со временем всё новыми подробностями, как сей добрый молодец встал на тропу войны, чтоб спасти обделавшегося Дерсу Узалу областного, а то и выше, масштаба, но на деле оказавшегося пустышкой районного разлива. Некоторые ещё по секрету шёпотом добавят: «Из сотни добытых Степанычем волков минимум два десятка он по большой просьбе сверху записал на «прославленного» охотника», – ничего не поделаешь, престиж области в личном зачёте. Даже в войну сбитые самолёты на героев записывали. Политика!» Ехидные улыбочки за спиной, да дружеские усмешки, снисходительные похлопывания по плечу друзей после второй-третьей рюмки какого-нибудь застолья. Утешения, вроде: «Ну, бывает. Ну, сыграно одно место». Да после второй-третьей поллитровки кто-то обязательно вставит: «Это тебе, Павлуша, не рассказики чирикать!»

«Нет, ребята, всё не так… Всё не так, ребята! – любимым Высоцким сам себе ответил Степаныч, ставя телефон на зарядку, – нет, ребята…» Но мысли не отпускали. Позвонить-то несложно. На насмешки можно не обращать внимание. Не такое переживали. Да что тогда делать с классиками. Засмеют ведь. Куда замахнулся. Не по Сеньке шапка.

Вспомнилась история одного своего сборника. Ловкачи от издательства, просчитав нового автора, по их классификации деревенщика, закинули ему приманку – о каком-то конкурсе, где его рассказы выиграли приз каких-то симпатий и отобраны в сборник лучших писателей, пишущих о природе. Павел Степанович и глазом не успел моргнуть, как вышел сборник, где его рассказы шли вперемешку с великими классиками русской литературы двух веков. Классики, конечно, остались в стороне, а все расходы по тиражу в тройном размере – за близость к великим оплатил Павел Степанович. Да и весь тираж ему всучили. Подвох он раскусил сразу и в полной мере воплотил в жизнь принцип любимых героев – самую безнадёжную ситуацию поворачивать себе в пользу. Деньги – дело наживное, и как посмотреть, кто кого поимел. В издательства не пробьёшься, завалены заказами. Он и палец о палец не ударил. Дельцы сами сделали подборку рассказов из его двух книг. Теперь его фамилия мелькала в оглавлении наряду с великими творцами. Налицо скачок с уровня начальных классов экстерном в академию. Весь тираж разошёлся с именными подписями по знакомым и друзьям.

Вот пришло время и ответ держать, что не со свиным рылом в калачный ряд. Грош цена дарственной надписи. Его имя на слуху. Обделаешься – шила в мешке не утаишь. Он уже сидел за столом, обхватив голову руками: «Мессией себя вообразил, старый дурак, вручая книгу кому-то из молодёжи, делал напутственную надпись». Мысли вновь шли по кругу. Классики, конечно, потерпят, от них не убудет, на то они и классики. А что делать вот с этим…», – его взгляд вновь наткнулся на первый сборник. Стопка ещё не розданных, но уже поимённо подписанных книг лежала на этажерке. Интригующее название «В островах охотник» – по названию одного из рассказов, вошедших в сборник, очень импонировало издателю. Название, с его слов, имело двойной, даже тройной смысл с тайным подтекстом и определённой аурой.

– Завидую! Попал в точку, – снимая огромные очки, встал из-за стола долговязый главный редактор издательства, протягивая Степанычу руку, – как вы яхту назовёте, так она и поплывёт. Лично для меня мученье подобрать название, чтоб рассказ выстрелил, – признался он.

Павел Степанович хорошо знал эту песню из мультфильма о капитане Врунгеле. А название его сборника и одноимённого рассказа были начальными строчками старинной русской застольной песни. Её любила мать. Правда, начинала всегда первой, раскрасневшись от стопочки, бабка:

– В островах охотник целый день гуляет…

– Нет ему удачи, сам себя ругает, – перехватывала инициативу мать.

Очень давно он как-то спел эту песню на два голоса с незнакомыми молодыми женщинами. По утиной охоте своей речкой забрёл очень далеко. Шёл уже смоленскими берегами. Стоял тихий и тёплый осенний вечер. На противоположном берегу две женщины стирали бельё. Завидев его, одна из них затянула первый куплет этой песни. Спев, замолкла. Он же подхватил со второго куплета. Она продолжила третий. Так и шёл не спеша, поддерживая песню, пока слышны были их голоса.

Ему вдруг стало стыдно за свои колебания. Ведь только стоит бросить тень сомнения, и червь недоверия выгрызет душу. Кто поверит его непридуманным историям из жизни земляков, обесценятся герои и их помыслы, а охотничьи рассказы о невероятных случаях вообще превратятся в байки Барона Мюнхгаузена.

– Ну, Павлуша, ну, заворачивает! – Мюнхгаузен просто отдыхает! – уже наперёд слышал чьи-то слова в свой адрес.

Взял в руки сборник, книжка открылась на рассказе «Два танкиста» – о двух погибших героях в бою за его родную деревню – как сидели в танке, мёртвые, плечом к плечу, один за рычагами, второй за пулемётом, так плечом к плечу и похоронили их жители в одной могиле. Нет! Он не мог их подвести.

Трезвон телефона вернул его в реальность. Из далёкой Москвы женский голос поздравил его с Восьмым марта. Он сразу въехал в юмор.

– Зинуля, извини, вот думал: закончу уборку и поздравлю тебя. День-то праздничный, не могу говорить высоких слов, когда вокруг бардак, – на ходу оправдывался Павел Степанович.

На том конце засмеялись. Видимо, хорошо зная, что порядку в этом доме любая женщина позавидует. Не дослушав его поздравления, женщина поинтересовалась сохранностью своего домика. «Полный порядок!» – отрапортовал Павел Степанович. Собеседница успокоилась. «Ну, пока…» – и отключилась. «Полный порядок», – сам себе отчитался Степаныч. Хотя один раз сам тут такое вычудил, что вспомнить стыдно. Слава богу, об этом знали только двое, не считая его. Раз так хорошо погулял на юбилее в городе, до утренней зорьки. Праздник удался на славу – с песнями, с плясками до упаду. Степаныч всех переплясал, даже молодёжь. Особенно ему удавался гопак – ноги помнили его ещё с далёкой армейской службы. На машине его подбросили до переезда.

Деревня встретила тишиной и одиночеством. Хотелось праздника, ноги ещё сами отстукивали чечётку. Так ему вдруг стало обидно за свою долю. Ходит тут жучкой на охране, сторожевым псом на двух ногах, а эти сидят по московским квартирам да тёплым сортирам. Ну, я вам! – накатил себе гранёный малиновки собственной перегонки, настоянной на чаге, абсент просто отдыхает, ну и дал волю эмоциям! Переколотил все стёкла по домам, включая террасы. На следующий день пришлось раскошеливаться на два огромных ящика стекла и транспорт. Потом четыре дня стеклил всю деревню да прятал бой подальше от глаз. Слава богу, все уже снялись в Москву. С молодого тракториста, доставившего стекло, взял клятву не разглашать тайну.

Дачники так и не узнали про косметический «евроремонт» их окон. Степаныч всё замаскировал под старину, используя старые штапики. Там, где они уже совсем сгнили в труху, натёр новые смесью грязи с межрамной пылью. Молодой тракторист молчал, как рыба, ему это было до лампочки, успокоив: «Не парься, батя, я не из вашей тусовки». Только знающий человек из охотничьей бригады выходного дня, заезжая за ним как за проводником, с усмешкой стрелял глазами, кивая на окна соседних домов. Степаныч смущённо отводил взгляд в сторону, молча разводил руками. Гулять так гулять. Друг друга они понимали без слов.

Звонок из Москвы всё-таки стал ушатом ледяной воды на душу. Может, даже расставил все точки над «и». Ни искринки былых чувств в когда-то любимом женском голосе, а только беспокойство за имущество.

А как звала с собой на зиму в Москву, какие слова говорила! Дачный роман, вероятно, так и остался дачным.

После смерти любимой жены он долгие годы ходил бобылём, но время лечит. Дважды одинокие дачницы увозили его с собой. Да видно не судьба, через пару-тройку месяцев он возвращался назад. Нелепые случаи дважды уводили из этой жизни новых избранниц, а перспектива прослыть чёрным вдовцом отпугивала его от новых серьёзных отношений. «Будет лето, накувыркаемся вволю. Как карта ляжет», – подвёл итог своим душевным терзаниям Павел Степанович, вставая из-за стола. Сдрейфить не в его правилах, и если был прав, заднего хода никогда не давал. Его ждали дела, его ждали рукописи. Время покажет.

Время же наворачивало события, как снежный ком, пущенный с горы в оттепель. Работая обычно над рассказами до полуночи, вставал всё равно рано. В шесть утра, как штык. Уже на ногах. В сельском доме хлопот хватало, только поворачивайся.

До рассвета всё шло, как обычно, но как только развиднелось, сорочий переполох буквально за окном предупредил хозяина о госте из леса. Примерно так и предполагалось, а куда ему ещё податься. В сарае овечки да клетки с кроликами, в рубленом мшанике ульи на зимовке, за пять вёрст запах долетает. Осторожно вышел на крыльцо с взведёнными курками и понял, что старый знакомый где-то рядом и охотится на него. Собравшись со всей округи, рассевшись на деревьях, сороки по очереди пикировали за стог колотых дров за калиткой на деревенской улице, куда он каждое утро и вечер ходил за дровами. Немного не долетев до дров, взмывали вверх, рассаживаясь на деревьях. Прибыла группа поддержки из трёх серых ворон. Птицы считали деревню своей вотчиной и гнали непрошеного гостя прочь. Гам стоял невообразимый. Устроив засаду за сложенными дровами, медведь терпеливо ждал, но с рассветом его вычислили вездесущие сороки. Заметив появление человека, они буквально осатанели, сразу по нескольку птиц одновременно кидались в атаку. Медведь не выдержал их натиска. Павел Степанович держал на мушке тропинку от кладки до калитки, тут зверю три прыжка до неё, но здоровяк рванул в другую сторону. Неожиданный сорочий фактор оказался решающим.

Стрелять пришлось навскидку. После первого выстрела мишка перекувырнулся через голову, но сразу вскочил, продолжая уходить на огромных махах. После второго на мгновение осел и вновь паровым катком попёр по глубокому снегу, проломив два гнилых заборчика у дома напротив, ушёл в лес. Сорочья армия преследовала его до старого леса, перелетая следом, но как только незваный гость вышел из зоны их ответственности, ведомой только им, сразу отстали, рассевшись на деревьях. Накал их трескотни немного стих, но они ещё долго не могли успокоиться в дальнем конце деревни, празднуя свою победу. Постепенно их так быстро собравшееся войско редело, разлетаясь по своим сорочьим делам.

Дело было сделано. Здоровяк ушёл, нашпигованный свинцом, и его прыть пока что ни о чём не говорила. Зверь этот очень крепок на рану и способен пробежать приличное расстояние, пока свалится замертво. Пусть идёт пока с миром, а то на адреналине погони уйдёт в такие дали и крепи, а то и пойдёт напролом, открыв охоту на преследователя. Пусть идёт, от своего следа не уйдёшь.

Восторженный трепет охватил Павла, вот так вот на закате жизни почувствовал себя достойным героев той книги. Хотелось бежать в дом и, опрокинув стопочку, дать гопака вокруг стола в зале. Но нет! Он должен быть до конца похожим на них. Никаких эмоций, спокойно, словно ничего такого не произошло.

Павел Степанович не спеша осматривал медвежью засаду, следы зверя. «Никаких эмоций», – успокаивал сам себя. Только ничего не мог поделать с правой рукой, колотившейся на цевье вертикалки. С правого ствола здоровяку досталось куда-то в грудину или в лопатку, когда он, словно споткнувшись, на всём маху кувырнулся через голову. Справа по ходу, через несколько метров после падения, почти на метр от следа алели частые капли крови на снегу. Второй раз достал его, видимо, в брюшину, медведь аж осел. Метров через двадцать предположения подтвердились – на снегу вместе с алой появилась тёмная печёночного цвета кровь. Стало ясно, что здоровяк ещё сохранил остатки рассудка, не ломанулся в голодном ступоре по окнам и сараюшкам, а чтоб не нарваться на пулю, всю ночь терпеливо ждал в засаде. Разобравшись с хозяином, можно было не спеша выпотрошить остальное. Место для засады выбрано тоже толково – за кладкой дров – от дома ничего не видно. Печь топилась утром и вечером, и каждый раз Степаныч делал по две-три ходки за охапкой дров. Столкнулся бы нос к носу. Плотный снег со льдом вытаял до земли на месте лёжки. Да, ждал терпеливо всю ночь. Ну, каков! Да и на верную пулю не полез, когда сдали сороки, а хотел рывком уйти. «Извини, брат, от нас не уйдёшь!» – Павел Степанович переломил вертикалку, вставил пару пулевых взамен стреляных гильз, выброшенных инжектором.

Разборки с мишкой решено было отложить ровно на сутки, до обеда завтрашнего дня. Пусть успокоится, не чувствуя на хвосте погони, отлежится, может, и добирать не придётся. Если говорят, что время – лекарь, то в этом случае всё наоборот: ляжет зверь, отлежаться с быстрого хода и усталости от потери крови, вытекающей при каждом прыжке фонтанчиками, да больше и не подымется. Найдёт его терпеливый охотник уснувшим вечным сном, уже слегка припорошённым изморозью с деревьев.

Мысль сделать звонок вчерашнему адресату отогнал сразу. Нет, он кремень! Он сам разберётся со своими проблемами. Помощь попросит, когда понадобится вывезти шкуру. Его ждали рукописи. Решив посвятить остаток дня творчеству, с трудом находил нужные слова, как-то не писалось. Одолевали мысли. «С собачкой-то, конечно, сподручнее, тявкнет, когда надо. В деревне, спасибо, сороки на стрёме… Эх, жаль Тайгу. Вот уж собачка была». Пришлось снова ругнуть перестройку. Более двух десятков лет прошло, а как аукается. Вслед за запустением пришёл в эти места самый страшный зверь. Раньше про него и слыхом не слыхивали и взглядом не видывали. Целое лето, от снега до снега, босиком да и без подштанников бегали, а теперь за калитку без сапог и плотных штанов не сунешься. Поля не распахивались, сенокосы не выкашивались, и развелась эта тварь несусветная – величиной с булавочную головку, а то и меньше, но здорового мужика, богатыря, могла в инвалидное кресло определить, а то и на тот свет отправить. Для собак же клещ стал настоящим бичом. Особенно тяжело его переносили породистые гончие и лайки. До глубокой осени боже избавь за забор выпустить. Любимицу Тайгу клещ достал дважды за прошлое лето, прямо во дворе. Вот напасть. Первый раз ещё как-то выходил лайку. Сделал нужные уколы, отпаивал, насильно вливая в пасть красное вино. Через неделю Тайга стала подниматься, перестали гноиться глаза, нос уже не был огненным и сухим, а вновь стал влажным и холодным. Второй раз клещ всё-таки извёл собаку. Ничего не помогало. Через неделю лайка стала таскать зад, а потом и вовсе угасла. Похоронил со слезами под старой яблоней.

Вывел клещ тетерева и зайца. Все сначала недоумевали: куда что подевалось, никакой тебе химии и удобрений, почти нет охотников и населения, живи себе, жируй да размножайся. Скоро загадка природы разгадалась сама собой. Как-то по осени накатил дуриком прямо на ствол здоровенный русачуга. По широкой полевой дорожке заяц мчался в лоб меж заросших полей, словно кончал жизнь самоубийством. Павел Степанович сначала обрадовался трофею. Русак в это время упитанный, налившийся своим заячьим жиром в прослойках меж мясными волокнами. В печи приготовишь, как говорится, за уши не оттянешь. Обед на неделю. Поднял за уши косого и остолбенел. Первоначально казавшийся огромным заяц весил не более целлофанового пакета из «Магнита» с парой пачек картофельных чипсов – просто скелет, обтянутый кожей. Пригляделся и обомлел. «От этого я бы тоже застрелился», – от неожиданности откинув зайца в сторону, вот бедолага. Даже зайцам досталось от перестройки». Словно гроздьями винограда доходяга был обвешан десятками раздутых напившихся от пуза заячьей крови клещей всех калибров. Одни уже блестели, как шары, готовые отвалится, чтоб в своих норках переварить ещё тёплую кровь, другие только ползали мелкими, кровожадными вампирами, ища место, где присосаться. Этот случай стал впоследствии частенько вспоминаться Павлу Степановичу. Иногда среди приезжавших на охоту деятелей, мнивших себя крупными фигурами, невооружённым глазом были видны мелкие кровососы, нашедшие место, где можно сладко присосаться.

Ещё раз погоревал о пропавшей прошедшим летом любимице Тайге, уж она бы за версту почуяла в лесу медвежий дух.

К вечеру Павел Степанович добрался до своей рукописи. Все его произведения были небольшими рассказами, теперь же он замахнулся на повесть. Очень ему хотелось на примере одного человека, которого хорошо знал, проведя его в повести с детских лет по настоящее время, показать перемены, произошедшие с родными местами. Работал далеко за полночь, забыв напрочь о медведе. Да и что этот мелкий шкодник в сравнении с событиями, что разворачивались на бумаге под шариковой авторучкой автора.

Утром, встав, как обычно, и записав пару пришедших в голову замысловатых оборотов для новой повести, начал неторопливые сборы. «Никакой спешки, никакого мандража. Я кремень», – настраивал он сам себя. Всё должно быть так, как должно быть.

Сейчас он не в трёх сотнях вёрст от кольцевой, в заброшенной безлюдной местности, а в глухой тайге, идёт добрать шатуна. Всё, как в той книге. Оставлять как есть нельзя, надо быть постоянно начеку, иначе где-то он тебя самого подцепит. Вот так вот, третьего не дано: или – или.

Большой опоясывающий патронташ решил не брать. На приклад вертикалки пристегнул маленький, на пять патронов. Этот был удобнее, все под рукой – два в стволах, пять на прикладе. Больше вряд ли понадобится, но для большего успокоения в карман куртки кинул горсть патронов россыпью.

В качестве вспомогательного оружия взял приличных размеров стилет, сработанный токарем по его заказу из русского четырёхгранного штыка. Этот понадёжнее ножей, что таскал на поясе. Скопилось их дома немало – что подарили, что подкупил сам, увлечённый необычной формой и отделкой. Все они годились больше для пикника, кое-какими в спокойной обстановке можно было снять шкуру. В общем, баловство одно и выпендрёж, для серьёзного дела нужно другое. Стилет же был хорош в своей убийственной простоте – ничего лишнего. Круглая ручка из сухой точёной яблони да четырёхгранная пика – поболе двух ладоней в длину. То, что надо! Правя клинок бруском, припомнил его историю. Подсмотрел он эту хитрость у своего товарища. Работал с ним в давние времена в путейской бригаде, стараясь встать на путь праведный, Виктор Киселёв по кличке Шило. Слегка приблатнённый, с проскакивающими уголовными замашками, он был неплохим товарищем, но свою кличку получил не зря. Только сядут на перекур, а у него уже вертится меж пальцев элегантная четырёхгранная заточка, сработанная мастером из кончика штыка. Так и сверкает на солнце то отполированное жало, то круглая наборная ручка из цветной пластмассы Взглядом не поймаешь, как он это делает. Павел как-то поинтересовался:

– Как ей бить-то надо?

– Эх, Павлуша, лапоть ты деревенский. Пером не бьют, перо суют, – с усмешкой поучал Шило, сидя на шпалах, сверкая жёлтыми рандолевыми зубами – под золото, – а сунул, не рви сразу назад, а дай резко ладонью на рукоять вниз – любого бугая скопытить можно. Подлое оружие, но эффективное, как лимонка внутри рванёт.

Перекур заканчивался, и Витька Шило, встав со шпал, пошёл к своей кувалде, на ходу перекидывая заточку из руки в руку. Встать на путь истинный у него так и не получилось. В смоленских подворотнях поймал он под рёбра примерно такую же заточку от кого-то более ловкого или коварного.