Бабушка, у которой был танк

Напряжение снял дятел. Звонкая дробь с вершины сухой ели неожиданно разорвала затянувшуюся тишину. Дятел перелетел на соседнее сухое дерево. Был слышен каждый взмах крыльев. Вслед за шорохом падающей шапки снега, сбитой дятлом с ели, звонкий стук огласил тайгу. Всё сразу стало на свои места. Перестав вслушиваться, Сергеич прибавил ходу.

Опасения сбылись за сотню метров до первого капкана – на лыжне опять увидел знакомый след. Капкан был захлопнут, приманки как не бывало, след уходил дальше по лыжне. Ко второму капкану Иван Сергеевич буквально летел, как паровоз, тяжело дыша, окутанный морозным паром, края шапки и воротника покрылись инеем.

В капкан попался соболь, и росомаха сожрала его на месте, оставив охотнику вытоптанную площадку с каплями крови и хвост соболя, словно насмешку. В ярости Иван Сергеевич двинулся дальше по лыжне, ни первый, ни второй капкан не стал вновь настораживать – бесполезно.

Пробежав полсотни метров, понял, что делает что-то не то. Быстро сообразив, развернулся и скорым ходом двинулся назад. Может, где-то росомаха ещё не успела побывать. На втором путике капканы оказались нетронутыми. Попавшегося соболя просто кинул в рюкзак, не снимая шкурки, бросил, не настораживая, капкан и побежал дальше.

Решение оказалось верным – путик принёс трёх соболей. Уже что-то. А два капкана сработали вхолостую, упустив зверьков. Отдышался только у последнего капкана, он был насторожен, приманка не тронута. Проклиная свалившуюся на его голову росомаху, двинулся к зимовью.

Шельма, заслышав издалека скрип лыж, уже лаяла за дверью. Открыв старые запоры, дёрнул ручку, но дверь даже не шелохнулась – в горячке дня забыл напрочь про своё изобретение. Пока возился с гайкой, Шельма с другой стороны от нетерпения царапала здоровой лапой дверные доски.

Большой любитель футбола, сегодняшний день Иван Сергеевич расценил как ничью. Путик достался росомахе, путик – ему, но общий счёт с учётом погрома в зимовье был за ней.

Ночью вновь не спалось. За стеной избушки мерещились шорохи. Несколько раз выскакивал с ружьём и фонарём на улицу. У лабаза было тихо. Полная луна висела над макушками ёлок, поляна с лабазом просматривалась и без фонаря.

На следующий день всё вновь повторилось: Иван Сергеевич отправился проверять следующий маршрут, но буквально в сотне метров от зимовья за первыми деревьями наткнулся на след росомахи, шедший перед ним по лыжне. Всё, здесь ловить больше было нечего, успеть бы опередить зверя на последнем путике.

Как и вчера, идя быстрым ходом, у капканов долго не задерживался. Вскользь осматривал и бежал дальше. Два капкана сработали вхолостую, в один попалась любопытная сойка. Ранее он обрадовался бы этой поимке – отличная приманка для соболя: подвесил птицу над замаскированным капканом, раструсил вокруг немного перьев и пуха – ни один соболь не проскочит мимо. Сегодня было не до неё. Но через пару сотен метров решил вернуться и забрать птицу. Капкан прихватил её за любопытную голову, вероятно, она рванулась взлететь и повисла в капкане на тоненьком тросике. Мороз уже сковал птицу. Бережно укладывая невольно пострадавшее существо в отдельный карман рюкзака, Иван Сергеевич твёрдо решил поиграть завтра с росомахой в кошки мышки. Сойке отводилась главная роль.

Путик принёс двух соболей. Это был самый короткий из четырёх маршрутов. Иван Сергеевич пришёл к зимовью ещё засветло. Сойку в избушку не занёс, не поленившись, притащил лестницу и спрятал её в лабаз, уложив на еловую ветку – от неё не должно нести жильём, такой же веткой накрыл. Завтра она понадобится. Сбегал к речке. Там у самого берега стояла толстая, разлапистая ель. Под её могучими густыми ветвями даже в сильный ливень было сухо. Здесь хранились подальше от жилья, чтоб не переняли запахи, крупные капканы, нанизанные на жерди. Вот уже второй год им не находилось применения, но они были отлажены и настроены. Сбегал больше для самоуспокоения, ведь мимо них постоянно ходил за водой к роднику. Да и так знал, что тут всегда порядок.

Шельма от нетерпения заходилась лаем, давно чувствуя появление хозяина, напоминала о себе.

Уже лёжа на нарах, Иван Сергеевич оценивал прошедший день. Удалось восполнить количество шкурок соболя. А вот шкур двух рысей уже не вернёшь. Добыл их совершенно случайно, с интервалом четыре дня, буквально на одном и том же месте. Обе молодые, скорей всего, одного помёта. Заслышав новое в голосе Шельмы, стал осторожно подходить. Соболя она указывала звонким радостным лаем, зовя хозяина. Здесь же тихонько, осторожно подтявкивала впереди по лыжне. Чувствуя приближение хозяина, только крутила головой, показывая ему направление. Справа от лыжни, буквально в тридцати метрах, на толстом дубовом суку сидела молодая рысь и, наклонив вперёд голову, рассматривала глупую собаку. Через четыре дня всё повторилось на том же самом месте. Теперь от этих двух рысей остались только воспоминания.

Сегодняшняя ничья его больше не устраивала. Росомаха всегда опережала его, первый ход всегда был её. Теперь уже не казались охотничьими байками рассказы о том, что, поселившись в угодьях, эта тварь буквально проваливала охотничий сезон. Охотники возвращались из тайги не с прибылью, а с долгами за взятое в долг снаряжение, за доставку и вывоз на вертолётах. Особо им никто не верил, считая просто неудачниками и неумехами. «Завтра поиграем, – решил Иван Сергеевич, пару раз выскочив на улицу проверить лабаз, – завтра поиграем!» Забылся тревожным сном под самое утро.

Несмотря на плохой сон, азарт задуманного противостояния с росомахой сделал Ивана Сергеевича утром свежим и деятельным. Первым делом кинулся к настенному календарю, где каждое утро прилежно зачёркивал прошедший день. Сразу зачеркнул четыре. Дни пролетели, как один, и было не до этого. Календарь чудом уцелел после визита росомахи.

Два дня, обведённые авторучкой кружочками, неумолимо приближались. До вертолёта оставалось шесть, до дня оплаты операции ровно десять дней. Ночью в полудрёме он в уме прикидывал свои доходы. Вроде всё складывалось. За вычетом десяти соболей среднего качества за левый рейс вертолёта, тридцатью такими же шкурами он закрывал контракт с заготконторой по фиксированной цене. Отдельно лежали особо ценные – с серебристо-седым отливом. За них перекупщик давал двойную цену. Впереди ещё несколько дней для охоты, лишний пяток—десяток соболей не помешал бы. Кроме оплаты операции, ещё на что-то надо было жить. Да и с этой тварью не мешало бы поквитаться.

Навьюченный мешками с капканами, он двинулся маршрутом, начисто опустошённым ранее росомахой, надеялся в этот раз опередить её. Надежда не сбылась. Эта тварь методично обошла всё капканы, вытащив приманку. Пришлось вновь их настораживать. Первый сюрприз устроил росомахе после четвёртого капкана, там, где лыжня пересекала поваленное дерево и его приходилось переступать, высоко задирая лыжи. Росомаха же здесь перемахивала одним прыжком. В месте её вероятного приземления осторожно выгреб из-под лыжни снег, ножом снизу истончил снежную корку и подсунул сразу два капкана. Мешок заметно полегчал, капканы были достаточно тяжёлые, ведь брал только пятый номер.

Второй сюрприз устроил через два километра от первого, там, где лыжня протискивалась между двух толстых ёлок и завалы не давали возможности его обойти. На установку уходил целый час, спешке здесь не место.

Ещё примерно через два километра, уже собираясь устроить главный сюрприз, услышал за спиной отдалённый крик. Кажется, сойка. Замер, вслушиваясь. Казалось, слышит собственное сердцебиение в этом морозном безмолвии. Может, ослышался. Но через несколько минут крик птицы повторился. Теперь сомнений уже не было – за ним по лыжне идёт росомаха, и пернатый почтальон сообщил об этом всей округе. После нескольких обильных, сытых дней росомаха довольствовалась приманкой из капканов на соболя.

Решение созрело мгновенно: довольный такой неожиданной и быстрой развязкой Иван Сергеевич сделал небольшой круг назад и вышел с подветренной стороны к собственной лыжне в пределах надёжного выстрела, там, где путик пересекал маленькую поляну, и эта тварь, идущая следом, была бы как на ладони. Прижавшись левым боком к стволу толстой ели, держал под прицелом лыжню, слышал стук собственного сердца. От долгого ожидания мушка на стволах начинала то двоиться, то сливаться. Да и мороз начинал ощущаться без движения.

Высоко над головой пассажирский боинг серебристой точкой прочертил инверсионным следом голубое безоблачное небо, холёные стюардессы разносили элитные спиртные напитки. «В отдельно взятое мгновенье каждый живёт своей жизнью», – почему-то подумал Иван Сергеевич, – кто в салоне первого класса потягивает текилу, либо хеннесси, кто на земле под ним хочет выжить в почти что первобытной охоте».

Резкий крик сойки над головой вывел Ивана Сергеевича из философских рассуждений. От неожиданности он даже вздрогнул. Зло сплюнул, теперь таиться было нечего. Лесной почтальон в виде сойки, усевшейся на самую макушку ели, объявил всей округе последние новости. В том, что это были новости о нём, он даже не сомневался. Погрозив сойке кулаком и пообещав следующий раз всадить ей под хвост заряд дроби, двинулся дальше по путику. «Вот птица! Сначала предупредила, а потом и сдала! Ох, пойдёшь ты на приманку». Сойка, словно обидевшись на его слова, ещё долго перелетала следом, оглашая лес криками.

Главный сюрприз сделал через километр от места ожидания росомахи. Под соболиный капкан, под снег, установил ещё два капкана пятого номера с тяжёлыми потасками из толстых жердей. Вчерашнюю сойку сунул в маленький соболиный капкан. Всё должно быть естественно. Натрусил всюду перьев, – вроде птица билась. Зверь должен видеть безопасный капкан с исходившим от него запахом железа. А под ним были ещё два, да такие зубастые. Больших капканов больше не было. Довольный вернулся в зимовье, по пути настраивая и выкладывая приманку в последние капканы на соболя. Оставалось только ждать.

Утром в нетерпении, налегке, с одним ружьём и пустым рюкзаком, кинулся проверять деяния рук своих. Росомаха не пропустила ни одного капкана, вытащив приманку. Подходя к поваленному дереву, издалека всматривался, затаив дыхание, но ничего не произошло. Росомаха, подойдя к нему, не перемахнула, как обычно, а почуяв капканы, сделала небольшой круг, вновь вышла на лыжню и пошла дальше. «Сущая тварь. Вот свалилась на мою голову! – негодовал Иван Сергеевич, подходя ко второй паре капканов на лыжне. Росомаха, почуяв их под снегом за пару метров, ушла вправо и, пробившись под завалами, вновь вышла на лыжню и закосолапила дальше, как ни в чём не бывало. Маленьких соболиных капканов она нисколько не боялась, а запросто доставала висевшую над ними приманку.

Поняв тщетность своих усилий, без всякого настроения, решив завтра сворачиваться, он поплёлся дальше по лыжне. До зимовья оставалось полчаса ходу.

Взбитый снег и тонкие ёлочки с ободранной на метр от земли корой заметил издалека. Справа в распадке кричали сойки. Есть! Уловка с птицей сработала! На месте установки капканов снег был взбит до земли – по кругу, на длину тросиков. Несколько ёлочек в руку толщиной были в бешенстве изгрызены росомахой.

Подойдя ближе, понял: тварь попала сразу в оба капкана, но один был разбит и валялся с лопнувшей пружиной и вырванной из основания дугой. Потаск от него зацепился меж трёх тонких ёлок. Получив упор, росомаха сумела вырвать лапу, разбив капкан, но второй, вцепившись бульдожьей хваткой, тащил за ней на гибком тросу толстую жердь. В распадке кричали сойки, след волочения жерди вёл туда. Попадись другой зверь, он бы просто выждал, когда обессилит от таскания тяжёлого груза, соединённого с капканом тросом, но это не тот случай. Эта тварь не устанет. Поняв, что росомаха хочет уйти из большого леса в мелколесье распадка, где потаску есть за что зацепится, кинулся наперерез.

В целяк даже широкие лыжи мало помогали – мелкий, сухой, как песок, снег заглатывал их, обволакивая сверху. Мороз за тридцать, а лоб от быстрого хода покрылся испариной, бельё на спине вмиг взмокло от пота. Играя на опережение, двинулся крутым, безлесным склоном, сбегающим в распадок. Здесь постоянный ветер вдоль русла речки уплотнил снег. Лыжи сами понесли вниз по склону. Так с ходу и влетел в завал вывернутых с корнем старых елей. Их скрытые под снегом стволы ощетинились на поверхности частоколом сухих острых сучьев. Два из них уткнулись под рёбра, перехватив дыханье, а третий уколол в голень, под самое колено. В горячке погони он не обратил на это внимания. На ходу восстанавливая дыхание, ощупывал бока. Рёбра вроде целы. По тупой боли в груди представлял, какие там завтра вылезут синячищи.

Тварь оказалась не просто тварью, а сущим дьяволом. Буквально через пару сотен метров в распадке, обходя ложбину, заросшую плотным ивняком, наткнулся на свежий след росомахи. Понятно, что она не спеша уходила, подволакивая правую заднюю лапу – на снегу осталась характерная черта. Шла с кровью – то тут, то там алые бусинки тянулись следом. Иногда и левая передняя лапа оставляла слегка розовое пятно.

Темнело, и было не до сантиментов. Иван Сергеевич, не останавливаясь и не сбавляя темпа, двинулся в пяту следа, чтоб напрямую выйти на укатанный путик. Боковым зрением, придерживаясь следа, искал место, где тварь вырвалась из капкана. Скоро наткнулся. Остановился. «Ай да росомаха! Вот тварь! Ай да молодец! Ну, тварина! – невольно восхищался Иван Сергеевич, осматривая место схватки зверя с железом капкана. Победил зверь.

Ещё наткнувшись на след уходящий росомахи, поймал себя на том, что облегчённо вздохнул. Совсем почему-то не хотелось увидеть это творение то ли Бога, то ли дьявола, всегда готовое к борьбе, в виде бесформенного куска мяса с шерстью после его выстрела. Стрелять пришлось бы однозначно, застань он её в капканах. Почему-то стало легче на душе. «Ну, тварь! Ну, дьявол! – поражался он уму и жажде свободы зверя, – сметает всё на своём пути».

По следам было видно, что росомаха метнулась в самую гущу тонких ёлок. Жердь потаска застряла меж двух стволов и, получив упор, зверь выплеснул всю свою силу и ярость. В промёрзшей земле по кругу огромными, как у медведя, когтями она нарыла здоровые ямы и борозды, цепляясь за промёрзшую землю, и вырвалась здесь из капкана, который уже и не был похож на свирепого бульдога с мощными челюстями, а куском ненужного теперь металла валялся тут же, на вытянутым на всю длину тросе. Пружина лопнула, а одна дуга вывернута из основания.

Сумерки сгущались. Пора домой. Иван Сергеевич сделал шаг и понял, что идти не может. На ещё светлом небосводе с проступающими пока тусклыми звёздами закрутился хоровод макушек ели. Не сразу дошло, что это не видение, а всего лишь у него кружится голова, да и тело стало чужим, вялым, словно ватным. На правой ноге меховой чулок был полон крови. Ему показалось, что кровь даже хлюпает при движении пальцев. Сквозь разорванную суком штанину щипал мороз.

Всё было просто и обыденно – подставился, как зелёный новичок, как сопливый пацан, устроил гонки с росомахой. Не оценил сразу серьёзность раны, не принял мер, а теперь вот от потери крови шла кругом голова. Сердце заходилось от осознания собственного положения. Далеко-далеко его ждали дорогие ему люди, так же как он, считали каждый день до встречи. Дочь, вероятно, каждый вечер говорила внуку, давая ему на ночь обезболивающее: «Вот вернётся дед, и всё будет хорошо. Всё будет по-другому». А дед в наступающей ночи стоял в двух километрах от зимовья, в трёхстах от них, привалившись спиной к толстому дереву, не в силах сделать ни шага. «Попал… попал… в собственный капкан! – с закрытыми глазами мысленно оценивал своё положение…»

В зимовье, почуяв недоброе, под дверью завыла Шельма.

Еловый сук в тайге страшнее зверя. Напорешься – помощи ждать неоткуда. Тайга вокруг, местами сплошные завалы да вывернутые с корнем деревья. Многие годы как-то обходилось, на обустроенных путиках ещё с осени по примеру отца с дедом прилежно обрубил все потенциально опасные сучья. А тут увлёкся погоней, и вот результат.

Прислонившись спиной к дереву, в полудрёме вспоминал былое, трудно сказать, сколько так простоял. Очнулся, когда вспомнилось, как внук тайком от матери, уловив момент, выплёвывал обезболивающие таблетки. Случайно заметив это, сказать не решился, только тайком смахивал слезу. Ночь ждала бессонная – никто не спал у его кроватки. Может, и сейчас все не спят. Считая дни, ждут его.

Медленно затухающее сердце сквозь марево дремоты встрепенулось, получив лошадиную дозу адреналина в виде воспоминаний. Нет, он не сдастся… Никогда не сдастся. Он вырвется отсюда. Вырвется из собственного капкана, так умело самим поставленного. Росомаха – зверь. Нет! Это он зверь! И его ждёт его дитя с малым на руках! И он всё сметёт на своём пути! Дикий звериный крик огласил тайгу. Скорее не крик, а боевой клич. Умом понимал, что теперь дорога каждая калория и лишние затраты энергии ни к чему, но этот крик ему был нужен. Нужен как старт, как выстрел стартового пистолета. Этим он не отдавал, а втягивал в себя окружающую энергию. Мозг работал, как вычислительная машина. Сам начал двигаться, как робот, опережая приходящую мысль. Рюкзак. Шнур. Нож. Жгут выше колена. Кусок сахара – в рот, два оставшихся – в карман куртки – чтоб вновь не тратить сил на снятие рюкзака. Куски свалялись, в какой-то крошке, но это была глюкоза.

Рюкзак на плечи. Нож в ножны. Тулку на спину. Его ждали, и он вырвется отсюда. В темноте жалобно звякнул под лыжей разбитый росомахой капкан. «Это не капкан!» – холодно усмехнулся сам себе.

Его капкан был намного прочней и уловистей. Он был вокруг – в виде глубокого снега, наступавшей ночи, сильного мороза, неопределённости положения; он был в нём самом – в виде немеющей ноги, головокружения от потери крови, боли в подреберье, не дающей дышать полной грудью.

На самую трудную часть пути до укатанной лыжни путика ушло почти два часа, хотя гнался за росомахой не более десяти минут. Буквально выволокся на лыжню, опираясь вместо костыля на свою тулку. Тащить её на спине уже на полпути стало невозможно – ремень давил на ноющую грудину, затрудняя дыхание. Темнота буквально растворила след росомахи, и скоро пришлось пользоваться фонариком. Свет фонарика довёл до лыжни и стал тёмно-жёлтым, грозя полностью умереть в любую секунду. Дальше можно было и без него: укатанная за зиму, с предусмотрительно обрубленными нависшими ветвями деревьев и кустов лыжня немного просматривалась. Сойдя с лыж, рухнул на лыжню, перекатившись на спину, решил немного отлежаться на пустом рюкзаке. Сунул в рот последний кусок сахара – чтоб ненароком не задремать в последнем сне.

Миллиарды звёзд из низко нависшей галактики, холодно смотрели на его потуги. Он меньше чем молекула в этом мире. Таял кусок сахара во рту. Отмерзала перетянутая жгутом нога, мех вымок, свалялся и не спасал от мороза. Время от времени звёздное небо начинало двигаться по кругу, уводя в мир грёз.

Через весь небосвод серебристой звёздочкой, то тускло мерцая, то ярко вспыхивая под лунным светом, спешил по своим шпионским делам спутник. Иван Сергеевич провожал его взглядом, решив встать, как только он исчезнет на горизонте. И встал… Нет, он не молекула. У него своя галактика! Он – центр притяжения близких ему людей.

Вместо обычных тридцати минут хода от этого места до зимовья дорога отняла более двух часов. Нога стала совсем чужой, не слушались пальцы. Несколько раз он порывался на время снять жгут, чтобы дать крови свободно разбежаться по венам ноги, согрев её, но боязнь потерять сознание от потери крови останавливала его.

Издалека заслышав хозяина, радостным лаем заходилась в зимовье Шельма. Ввалился в избушку. Что-либо делать не было никаких сил, только смог снять рюкзак, раскрутить жгут, да так и повалился в одежде на нары, натянув на себя рваное ватное одеяло.

Утром очнулся от сильнейшего озноба. За ночь избушка вымерзла, на полу в жестяном ведре замёрзла вода. Не топленная со вчерашнего утра печь покрылась инеем. На нарах с боку, стараясь согреть хозяина, спала Шельма.

Тайга не отпускала. Иван Сергеевич попытался подняться. В глазах всё завертелось, валила с ног слабость. Стараясь не делать никаких резких движений, взялся за дела. Первым делом – печь. Привык закладывать дрова перед уходом, и теперь оставалось только поднести спичку. Вновь вспомнил добрым словом отца с дедом, от кого перенял привычку. Когда жестяная печка сделалась малиново-красной, наполняя зимовье сладостным теплом, занялся ногой. Пальцы всё-таки отморозил, из раны от сука сочилась сукровица. Вся нога ниже колена припухла и колола миллионами маленьких иголок. Сжав зубы, старался выдавить из раны всё лишнее. Иглой, смоченной в водке, выковыривал из неё мелкий мусор от сука и ворсинки одежды.

Пригодились и сухари, что не выкинул после визита росомахи. Подняться в лабаз сегодня он бы не смог. К вечеру поднялась температура. Всю ночь Шельма не сомкнула глаз, следя за метавшимся в бреду хозяином. Утром, в положенное время, разбудила его, вылизывая лицо. Успокоилась только, когда он слез с нар, умылся ледяной водой и принялся за печку.

К вечеру следующего дня ещё сильнее распухла и посинела нога. Почернели пальцы. От раны стал исходить неприятный запах. Он знал, что это означает.

Дни пролетели то в бреду, то в проблесках сознания. Каждое утро его неизменно стаскивала с нар Шельма. Да и днём, если хозяин надолго проваливался в мир грёз, выждав, она приводила его в чувство, вылизывая лицо.