Тень Земли: Дар

Понемногу все успокоились и уснули, прижавшись друг к другу. Где-то далеко-далеко взвыл на луну одинокий волк. Его собратья у костра – Молчун и раненная Жорка – подняли морды, прислушались и поудобнее свернулись у ног Ясеня.

Тихий рассвет присыпал изморозью старые шишки и ветки, устилавшие полянку – на морозе туман превратился в иней и не смог подняться над землей. Было очень холодно, особенно спросонья. Пальцы в рукавицах не гнулись. Лещане старались разогнать кровь, притопывая и прихлопывая вокруг костра. Оказывается, огонь ночью погас, его только утром развели заново.

Ольшана сварила ячменную кашу – она встала раньше всех. Лещане с ложками атаковали большой котелок. У каждого в руках был ломоть ржаного хлеба с пластом сала; они черпали кашу из общего котла, потом ложку ставили на кусок, остужали и торопливо съедали содержимое, количество которого намного превышало объем самого вместительного рта (ложки у всех были прямо-таки гигантские). Ложки мелькали, глаза следили за уровнем каши, который быстро понижался, и уже спустя каких-нибудь пять минут послышался скрежет по дну котла. Глеб успел зачерпнуть всего лишь четыре раза, но чувствовал себя почти сытым. Вообще говоря, каша в походе – большая роскошь, больше такое пиршество не планировалось. Котелок выскребли до первозданной чистоты и сунули в мешок – понадобится еще, если будет время наловить рыбы. Кашу запили простой водой. Явился откуда-то Молчун с куском мяса, он принес его для раненой подруги. Жорка в один миг сглотила всю порцию, и ее глаза повеселели.

Потрескивал костер. Хвойные ветки давали так много дыма, что троглодитам ничего не стоило обнаружить беглецов и возобновить погоню. Ближе к полудню в небе показались вороны, а это означало, что враги близко.

Лещане не стали искушать судьбу, затоптали костер и двинулись в путь. Осталось их одиннадцать (не считая лешего и мальчика), а невредимых лишь семеро. Рассчитывать на помощь леса было, конечно, можно, но как бы не просчитаться, потому что одно дело – сплошной бурелом, и совсем другое – светлые березняки и сосняки, где деревья вольготно располагаются на просторе, не мешая друг другу. Да и враги должны бы поумнеть – вряд ли сунутся в чащу.

Только снялись, прилетел Живчик. Он разведал два больших отряда, пробиравшихся обособленно. Дозорный сильно рисковал попасться на глаза воронам, поэтому не мог взлететь повыше и осмотреть местность подальше. Неудивительно, что он увидел не все. Но были и другие помощники – зайцы высмотрели третий отряд, который обходил далеко справа. Хорошо, что в том отряде не было волков, а то несдобровать бы зайчишкам.

Вслед за Ясенем лещане уверенно уходили от погони, направляясь к заболоченным низинам в северной части леса. Теперь главное было – держаться на ногах. Шли почти без остановок, перекусывали на ходу черствым хлебом и вяленой рыбой. Оставляли за собой хорошо заметную полосу взъерошенных листьев. Торопились, чтобы выгадать себе хоть пару часов ночного отдыха. Во второй половине дня погода испортилась, небо обложили тяжелые тучи, и зарядил мелкий реденький дождь вперемешку со снегом. Лес выглядел чужим и неприветливым, казалось, деревья недовольны, что их потревожили накануне долгой зимней спячки. Тем хуже для троглодитов: на них отыграются рассерженные ветки.

На закате спустились в глубокий овраг и устроились под корнями поваленной сосны у крошечного ручейка. Развели костер. Первым делом сменили повязки раненым. Золот надолго задержался у Весняны – ее рана загноилась, девушка чувствовала себя все хуже, у нее был жар. В последние часы ее несли по очереди, а она часто теряла сознание и жалобно стонала. Лещане хмуро поели и устроились на ночевку, за весь вечер они не перемолвились и десятком слов. Ноги гудели от постоянной ходьбы. Глеб вяло сжевал свой кусок и забылся тяжелым сном, в котором ему тоже пришлось от кого-то убегать.

Ясень поднял отряд до зари – погоня была близко. Идти оставалось еще полдня, а то и больше. Запасы кончились. Нашарили какие-то крохи и отдали раненым, а здоровые попили водички и потуже затянули ремни. Поначалу двигались резво, и к тому времени, как солнце поднялось над деревьями (насколько можно было судить в такую пасмурную погоду), вышли к лесной реке. Сколько-то прошли вдоль левого берега, отыскивая ближайший брод, переправились и сделали привал, чтобы просушить на себе мокрую одежду. Ясень быстро наловил рыбы (он в этом деле не знал себе равных), и Ольшана сварила уху. Опять были извлечены забытые ложки, и голодные желудки наполнились ароматным горячим бульоном. Хорошее дело – уха, даже такая пустая, сварганенная на скорую руку, и даже когда погоня поджимает, а над головой каркают до смерти надоевшие вороны.

Передовые троглодиты, выйдя к реке, взревели, когда почуяли запах дыма, но все, что им досталось – это кучка теплой золы. Они в ярости разметали кострище и ускорили бег – голодные, изможденные и злые.

К вечеру беглецы добрались, наконец, до болота, и их усталым взорам открылась безрадостная местность: покрытые чахлым лесом пригорки перемежались мрачными ложбинами, в которых покоилась полузастывшая жирная грязь, едва прикрытая увядшей травой. Вернее, это еще не само болото, а лишь его мрачная «передняя», войдя в которую, случайный прохожий должен одуматься и поскорее повернуть назад. Тут еще нет страшной трясины – просто вязкая земля, чавкающая под ногами. Коряги и поваленные ветром дряхлые стволы здесь не тонут бесследно, а медленно гниют в грязи, выставив наружу черные ветки, словно старые кости.

Ясень вел отряд по сужающемуся лесному клину, вдающемуся глубоко в болото. Когда вышли на последний низкий пригорок, увидели сплошную топь, такую обширную, что деревья на дальнем ее конце казались не больше спички. В редких местах из болота выступали небольшие островки, поросшие хвойным лесом, до ближайшего из них было не очень далеко. Справа от того места, на котором они стояли, открывался вид на березовую рощу – единственное светлое пятно на этом унылом полотне осенней природы. Как объяснил Ясень, в том месте из болота вытекает ручей, впадающий в лесную реку. Только там, да еще кое-где у самых берегов встречается живность – лягушки, тритоны, болотные птицы, да заплывают иногда вверх по ручью лихие ерши. Заросли камыша проверяют в подходящее время местные лисы, когда есть надежда наткнуться на кладку яиц или на беззащитных птенцов. Само же болото живет отдельной от леса, собственной таинственной жизнью: то полусгнившая тина и грязь вдруг зашевелится как живая, вырвутся из глубины пузыри болотного газа, закачаются зыбкие кочки и откроется прозрачным оконцем бездонный колодец, то ни с того ни с сего закрутит мутный водоворот, будто внутри неведомые змееподобные чудовища водят свои хороводы. Древнее это болото, Поддубной Топью называют его, хотя дубов в окрестностях осталось мало – почти все они утонули в трясине, когда в темные годы гнилая грязь вышла из своих берегов, затопив ближние низины.

– А в незапамятные времена, говорят, в этом месте было логово темных тварей, каких давно уж на земле не видели. Если верить этим словам, то где-то в недосягаемой глубине сокрыты страшные силы, – поведал Ясень. – Может, эти твари давно истлели, а может, только ждут своего часа.

– Как же мы пройдем здесь? – с сомнением спросил его Гаврила.

– Тут заправляет болотный дух Вурлог. Хотя болотные духи считаются самыми зловредными, но нам их бояться нечего, они нас пропустят. Скройтесь пока что в соснах, я поговорю с Вурлогом.

Все отошли немного и сели на землю, спрятавшись между кочками. Обмануть могущественного духа таким образом, конечно, невозможно, но все же не стоит лишний раз попадаться ему на глаза, принимая во внимание его раздражительность.

А Ясень спустился к самой болотной жиже и негромко воззвал:

– Вурлог! Вурлог! Ясень зовет тебя. Явись, Вурлог, заклинаю тебя вечными силами земли!

Прошло немного времени, и ответил тихий вкрадчивый голос, каким болотные духи любят заманивать неосторожных и доверчивых путников:

– Не зови больше Вурлога, Вурлог здесь. Он слышит лешего, но не явится, пока ночь не задушит бедное солнце, пока холодная темнота не объемлет мое несчастное болото. Чего ты хочешь? Говори, мы подчинимся твоей воле, если она исходит от нашего Хозяина Григория.

– Воля Григория, чтобы ты пропустил меня и тех, кто со мною, через твое болото.

– Ясень, хоть и не Хозяин, волен ходить по болоту, когда ему вздумается, на то и дана ему власть над лесными землями, травами и тварями. И спутников твоих мы пропустим, не чиня им препятствий. Тина живая, стань неживой! Вейся, трясина, верной тропой! Идите с миром. И отрок из Пустого мира пусть идет с вами, только пусть держит при себе свой жгучий Дар.

Ступая след в след за Ясенем, лещане двинулись вглубь болота, направляясь к ближайшему островку. Тропа петляла между кочками, щедро усыпанными спелой клюквой (только позарься, сойди с тропы – тут тебе и конец), и окнами чистой воды, в которых как в зеркале отражаются серые тучи (множеством родников питается это болото, но черпать тут воду – безумие, хоть она и прозрачна на вид). Леший и Глеб, идущие первыми, шли как посуху, а под другими тропа проминалась, источая густую грязь. Последние шли уже по щиколотки. Волки, замыкающие вереницу, извозились по самую грудь, но за ними тропа вновь поднималась, избавившись от лишнего веса. Ясень нес на руках Весняну, которая уже несколько часов не приходила в себя. Шли медленно, нащупывая края тропы, кто палкой, кто копьем.

Они еще не достигли середины пути, как сзади послышались вопли. Троглодиты высыпали на пригорок, и на головы уходящих беглецов посыпался поток ругани и проклятий. Снести такой позор солдаты никак не могли, к тому же за неудачу их ожидала жестокая кара, поэтому их командиры решились идти в болото, благо, тропа была у них перед глазами. Торопливо и опасливо троглодиты-следопыты ступили на тропу, и тина смачно зачавкала и заворочалась, предвкушая богатую добычу. Вороны расселись по соснам, трясина для них была страшнее троглодитской мести, и они решили отказаться от преследования.

– Занимайте позицию! Стрел не жалейте! Перебьем передних и дальше – на тропу, – распорядился Гаврила, как только отряд выбрался на островок, и тихо добавил: – Хорошо бы миновать это болото до сумерек.

– Время еще есть, поспеем, – ответил Ясень, посмотрев на небо. – Однако и в темноте нам здесь ничто не угрожает. Этой ночью мы избавимся от погони.

Троглодиты растянулись по всей длине тропы, было их великое множество, и на пригорок прибывали все новые и новые отряды. Задние напирали, передние старались поскорее достигнуть островка, и время от времени то один, то другой, потеряв равновесие, оказывался в трясине. Упавшим не помогали, наоборот, топтали и спихивали тех, кто пытался выбраться на тропу, и сотрясался тогда неподвижный болотный воздух от протяжного троглодитского крика. Крик переходил в отчаянный визг по мере того, как несчастный погружался все глубже, а потом тина затягивалась над его головой, еще несколько секунд виднелись скрюченные руки, и жертва исчезала навсегда. А мимо жуткого водоворота бежали и бежали другие солдаты, торопясь к своей смерти.

У островка их встретили градом стрел. Троглодиты заорали и бросились в атаку, попирая своих же павших товарищей. За каких-нибудь десять минут множество врагов было убито и ранено (а это в данной ситуации одно и то же). Трупы не успевали увязнуть, как по ним уже бежали следующие троглодиты, и таким образом тропа как бы расширилась – солдаты шли по три, по четыре в ряд, чем еще больше увеличивали количество жертв, потому что раз сойдя с узкой тропы, выбраться назад было уже невозможно.

– Все, уходим! Все на тропу, быстро! – приказал Гаврила, выпуская последнюю стрелу.

Троглодит рухнул с пронзенным горлом не более чем в двадцати шагах от твердой земли. Следующего Гаврила поразил уже копьем, с которым расставаться не следовало, и поспешил за уходящим отрядом.

Тропа пролегала через три островка, и тот, к которому они теперь направлялись, находился в самом центре болота. Миновали его без остановки, потом перебрались через третий, совсем маленький и безлесный, и вышли на последний отрезок. Погоня следовала в ста шагах позади, постепенно отставая, но и лещане уже тяжело дышали, заляпанные грязью, уставшие и одуревшие от постоянного страха перед трясиной. Глеб то и дело запинался о собственные ноги, которые решительно отказывались повиноваться, и если бы не держался за пояс Ясеня, то давно бы уж свалился в болото. Сгустились сумерки. День стремительно угасал. Но уже близко был спасительный берег, и взгляды людей загорались надеждой.

Ясень жестоко усмехался, проговаривая про себя заклинание „Неживая топь, оживи! Верная тропа, утони!“, которое он произнесет, как только отряд выберется на сушу. Замыкающий Гаврила уже перестал оборачиваться назад, следя за троглодитами. Уже отчетливо слышны были звуки вечернего леса, и доносился запах сосен. Уже предвкушала Ольшана радость друзей, когда она заварит в котле клюквенный чай, который можно будет неторопливо с наслаждением выпить перед долгим ночным отдыхом.

Им оставалось пройти расстояние вполовину меньше, чем летит стрела, выпущенная неумелым ребенком, который только учится натягивать тетиву, как последний солнечный луч, отраженный низкими тучами, погас, и сзади раздался ужасный крик, разом вырвавшийся из сотен троглодитских глоток. Болото вокруг тропы забурлило, выпуская отвратительное зловоние, сама тропа закачалась и пошла буграми, которые лопались, источая туман чернее темноты.

– Бегите скорее! – раздался голос Вурлога. – Скорее, а то не поможет вам ваш Дар, унесите его от моего болота!

Они рванулись вперед. Тропа прыгала под ногами. Дубняга и Прохор упали, им протянули руки. Но вытащить их было невозможно – словно камни привязаны были к их ногам.

– Бегите! – крикнул Дубняга. – Бросьте нас, спасайтесь!

– Врешь! – хрипел Микола, напрягая мышцы.

Он хотел во что бы то ни стало вытянуть товарища, но вскрикнул от острой боли и, оторопев, отдернул руку, а на его запястье остались следы зубов – так Дубняга спас его от неминуемой смерти. А сам он страшно закричал – ноги его оказались в чьей-то гигантской пасти. Какая-то чудовищная сила рванула его вниз и увлекла в бездну. Так же закричал и Прохор, когда его схватили невидимые челюсти.

В ужасе лещане побежали вперед и потеряли еще одного – Степана, который и без того был ранен в голову. Они не смотрели по сторонам – старались удержаться на тропе. А Ольшана обернулась, потому что была уже на берегу. Она хотела бросить взгляд на Гаврилу, который бежал последним, но вдруг увидела вокруг себя глаза и зубы, закричала и в страхе закрыла лицо руками. Болотные твари не выносят шума, глаза всплывших чудовищ обратились на девушку, пасти нацелились на новую добычу.

С безудержной яростью бросился Гаврила на помощь подруге, размахивая ножом. Под руку попалась ему зубастая морда и откинулась назад, обливаясь черной кровью. Он успел оттолкнуть Ольшану, и челюсти, нацеленные на девушку, сомкнулись на его ноге. Тогда он повернулся и всадил нож точно в горящий глаз. Чудовище разжало зубы и безмолвно погрузилось в тину, но его собратья набросились на потерявшего равновесие Гаврилу с двух сторон: одно схватило его за руку, а другое вонзило зубы прямо поперек спины. Смертельно раненный, Гаврила не издал ни звука, он видел, как друзья с берега рванулись ему на помощь, но понимал, что это уже бесполезно. Последний взгляд он отдал Ольшане, когда чудовища тащили его в мерзкую трясину. Он не узнал, как бились за него лещане: как первым подоспел Микола и проткнул копьем скользкую мокрую тварь, как Золот и Василько свалили чудовище, вылезающее на берег, и как Ясень с Авгеем вернулись на тропу, чтобы спасти хотя бы мертвого своего вожака. Началось настоящее побоище, и хотя никто из лещан больше не погиб, но вскоре они вынуждены были бежать от напирающей из болота нечисти. Рыдающую Ольшану силой увлекли вглубь леса. Потрепанный отряд спасли только сильные ноги, да еще то обстоятельство, что твари предпочли вернуться к недоеденным троглодитам, чем гоняться по лесу за людьми.

До глубокой ночи бежали, а точнее, плелись из последних сил, стараясь уйти подальше от болота. На какой-то поляне рухнули вповалку, еле дыша, но даже лежа на земле, казалось, что бег продолжается, и дыхание не поспевало за лихорадочным стуком сердца. Глаза слезились от долгого бессонного напряжения, не было сил даже повернуть голову, и Глеб, уткнувшись в холодные листья, мучительно слушал, как стонут натруженные мышцы.

Кое-как отдышавшись, развели костер и пересчитали друг друга. Ольшана, еле живая Весняна, Микола, Василько, Авгей, Ермила, Золот, Ясень да Глеб – вот и все, что осталось от отряда. Выжили и оба волка, не говоря уж о Живчике. Живчика леший тотчас отослал к Григорию с вестью о разгроме большой орды врагов и о плачевном положении нашего отряда.

Спать никто не мог. Отогрелись, передохнули с часик и двинулись дальше. В лесу стояла зловещая тишина. Ночь была темная – небо затянуто тучами. Земля замерзла, листья шуршали под ногами.

Ближе к утру сделали очередной привал, но долго отдыхать не пришлось. Ясень услышал какой-то неясный шум, вроде бы сзади. Волки забеспокоились. Лещане вскочили и побежали дальше, но шум приближался, его слышали теперь все, всем было страшно. Утром стало ясно, что за ними двигается какая-то большая толпа или масса. Люди выбились из сил, и поскольку уйти от погони не могли, укрылись в подходящем овраге. Ясень позаботился, чтобы ветви деревьев надежно укрыли беглецов. Сидели молча и ждали своей судьбы. Шумная волна накрыла их и покатилась дальше. Оказалось – это звери и птицы, увлекаемые страхом. Ясень хотел знать, что случилось в лесу.

– Болото идет на лес! – ответили ему. – Гиблая топь напала на нас. Позади – смерть.

Выбрались из убежища и поспешили следом за животными, но быстро отстали. Волки бросили было отряд, однако вскоре вернулись, видно, они решили связать свою судьбу с людьми.

До Лещинных Хором оставалось еще далеко – еще день и ночь ходу, – когда спереди донесся глухой стук копыт. Среди деревьев мелькнул всадник – Прокл Отшельник, на плече его сидел Живчик. Старец осадил коня рядом с Глебом, коснулся его головы, как в первый раз, и грустно поведал, что нет больше спасения в Лещинном лесу: четыре дня уже минуло, как орды троглодитов двинулись на Хоромы, и все эти четыре дня и четыре ночи идет кровавая битва, а с севера наступают неведомые болотные твари, растревоженные отрядом лещан.

– Эх, мальчик, мальчик! – послышался знакомый голос, и усатая мордочка высунулась из-под плаща старца. – Заварил ты похлебку, а кому расхлебывать? Но я лучше с тобой буду, чем в Хоромах. Может, пригожусь, помогу советом, если разум подведет тебя еще раз. А так, наверное, и будет: добрый ты, да глупый. Зачем, спрашивается, полез в болото?

Каждый по-своему отреагировал на полученные известия. Некоторые бессильно опустились на землю и молча понурили голову. Кто-то с надеждой смотрел на старца и ждал, что он ободрит и предскажет трудную победу. А другие ожесточились, проклиная свой недавний выбор, и, желая отомстить, поддержали Ясеня, который бросил горькое слово:

– Разум мой помутился, не отговорил я Гаврилу от той неверной затеи. Пагубное дело сделали мы для родного леса. Нет нам спасения, и нет прощения, только кровью врагов и своей смертью сможем искупить вину. Я иду в Хоромы, авось, успею еще до разгрома.