Древо. Пожиратель

Древо. Пожиратель
Андрей Олегович Рымин

Древо #1
Саша Углов – студент-первокурсник. К сожалению, он запустил себя, набрал лишний вес, и здоровье юноши уже никуда не годится. Однажды у Саши случается сердечный приступ. Герой умирает, но его сознание оказывается в теле другого человека в ином мире.

Теперь он Рэйсан Рэ – наследник известного рода. У молодого аристократа сильное натренированное тело и блестящие перспективы. Девушки просто вешаются на него, о чем Саша и мечтать не мог. Но вокруг богатых и знатных особ всегда масса подковёрных игр и интриг. Вот и на нашего героя вместе с приятными сюрпризами сыпется куча проблем. Например, оказывается, что он участник заговора, но его подробности тому, кто попал в это тело совсем недавно, совершенно неизвестны. Помимо прочего Саша получает талант, о котором гласят древние пророчества. Уж в этом-то повезло? Смотря с какой стороны посмотреть…

В книге присутствует нецензурная брань!

Андрей Рымин

Древо. Пожиратель

Интерлюдия 1

В белой пустоте междумирья:

– Пусть будет этот.

– Этот? Ты издеваешься? Выбери кого-нибудь поприличнее. Этот толстяк ни на что не способен.

– Нет. Я хочу этого. Лёгкая победа – так себе удовольствие. Я хочу насладиться местью сполна.

– Победа с этим убожеством? Ты в своём уме?

– Отвечу тебе поговоркой этого мира – о конфете по обёртке не судят.

– Смешно. Не мне тебе объяснять роль внешности в формировании личностных качеств. Этот – не победитель.

– Ты способен заглядывать в душу? Если так, научи.

– Передумай. Второго шанса не будет. На кон поставлено слишком многое!

– Я выбрала.

– Упрямство достойное… Ты в своём праве. Выбор принят.

– Создатель сущего нам свидетель. Начнём!

Глава первая. Тяжела жизнь жирдяя

Август. Пекло адское, сушит – капец! Долбаная амброзия высосала весь мозг. Сопли, слёзы ручьём, пот рекой, дышать нечем, давление выше, чем у бабули. А она с группой по инвалидности, сердечной недостаточностью и после пары инфарктов. И ещё ей семьдесят два, а мне девятнадцать. Была бы возможность – сваливал бы на этот месяц из Краснодара в тайгу. Или в Абхазию – хоть и другая страна, а гораздо ближе. С моими-то аллергией, диабетом и ожирением третьей степени сидеть на этой сковородке – реальный риск. И если бы я просто сидел.

На улице тридцать семь, внутри маршрутки – все сорок. Урвавшей местечко возле открытого окна старушенции в цветастом платке, небось, хорошо. А я в серединке. Мне и из люка не дует, и дым от водиловой сигареты весь мой. И хоть бы одна сука меня поддержала, когда я ему вежливо намекал, что курение в общественном транспорте недопустимо. Молчат, ссыкуны, делают вид, что им в кайф это нюхать. На камеру, что ли, заснять? Так ведь высадит, быдлофан престарелый.

Одна радость – у девки напротив такой вырез, что дыньки на каждом ухабе пытаются выпрыгнуть из-под полупрозрачной ткани, где их кощунственно прячут. Такие прелести ни один лиф не удержит. Да его там, кажись, и нет. Размер пятый – не меньше. Такими буферами десяток малых можно выкормить. Вот бы помацать…

Размечтался, убогий. Куда мне к такой цыпе яйца катить. Тут бы кто из ровесниц не то что дала за грудь подержаться, а хотя бы взглянула с интересом. На неполные сто восемьдесят сантиметров роста почти полтора центнера веса – не самое сексуальное зрелище. Вместо кубиков на прессе складки, куда можно пивные банки прятать. Реально можно – я пробовал. Зад ни в одни штаны не влезает. Даже магазин «Одежда для больших» пасанул. Приходится на заказ шить. И это я не говорю про три подбородка, что трясутся на кочках не хуже тех дынек.

В общем, красавец-мужчина. Спасибо родителям, которые, сами будучи весьма не худыми, решили подарить свету ещё одного «миленького поросёночка». Эх, мама, мама – земля тебе пухом, небо сахарной ватой, – видела бы ты, как твоему поросёночку «сладко» живётся. Уж сам-то я давно для себя решил, что лучше возьму из детдома какого-нибудь чужого малька на усыновление, чем сотворю ещё одного горемычного слоника, что изо дня в день будет мучиться со своими – вернее, моими – хреновыми генами. Благо, что не долго. Мать-то погибла в аварии – тут неизвестно, сколько ей боженька отмерял, а вот батя по сердцу – в неполные сорок инфаркт. Но он и массивнее был. Самые жирные гены по его линии мне передались. Бабушка, вон, и вовсе ничего – слегка полновата, не более. Потому и живёт так долго.

Но я не в бабулю пошёл. Да и ладно, внешность – это ещё полбеды. Запах – вот мой главный бич. Сколько «Акса» на себя ни вылей, сколько «Фруктиса» в волосы ни вотри, а вонять будет, один хрен, хомячками – так я свой фирменный фан называю. С юморком… Рыдать хочется от такого убогого юморка. Хотя звучит лучше, чем «кошачьи ссаки».

Одна маленькая девочка пару недель назад в такой же, если не в этой же самой маршрутке со всей своей детской непосредственностью громко спросила:

– Дяденька, на вас киса написяла?

Ага, киса. Грёбаный тигр всего обоссал. Только-только рубашка подсохла. Разве ж я виноват, что мой пот так отвратительно пахнет? Я, что ли, специально? А потею я – сцуко – всегда. И в дождь, и зимой, и раздетый. Но летом сильнее, конечно. Вот сейчас в чёботы натекло по поллитра на каждый. Руки мокрые, рожа блестит. Какое там дыньки помацать. Тут бы «доброе» слово не прилетело – уже хорошо. Вон, как носиком крутит. Имеется нюх у бабы. У всех, кто меня окружает, имеется. И нюх, и глаза, и уши. Голосок-то у меня тоже премерзкий – тоненький, словно у киношного евнуха, и с моей мега-тушей совершенно не вяжется.

Но что это я всё о грустном, да о грустном? Подумаешь, жара; подумаешь, слёзы из глаз, сопли из носа. Человек – тварь живучая, ко всему привыкает. И я со своей долей тоже свыкся давно. Жирный, воняю… и что? Главное – башка варит, как большинству и не снилось. На потоке я лучший. Профессора в рот заглядывают. Первый курс на пятёрки закрыл. Все зачёты на автомате. Миром правит не красота. Капитализм у нас победил? Победил. В почёте власть и бабло.

Причём одно всегда тянет другое за собой, с какого конца ни возьмись. Блата и связей у меня нет, но достигнуть высот сейчас и без них вполне можно. Карьеру я себе в какой-нибудь корпорации обеспечу башкой и упорством. Последнего у меня тоже с избытком. Да и с людьми при всех своих физических недостатках нормально схожусь. Давно для себя уяснил, что добыть уважуху в моём положении можно только через язык и смелость.

Смеются? Да похер. То есть нет, конечно, но я никогда виду не покажу, что словами меня можно задеть. Я сам над собою шучу лучше всех. И отказы. Главное – не бояться отказов. Я к кому угодно легко могу подойти и спросить что угодно. Стеснительность – для обычных парней, а я – сцуко – особенный! Оно ведь прикольным толстяком в сто раз круче быть, чем толстяком замороченным.

– Попу, как у Ким. Попу, как у Ким…

Бля! Забыл в маршрутке мобилу на вибро поставить. Кому там неймётся?

– Привет, ба.

– Санечка, едешь уже?

– Ага, в тридцать девятой. По Октябрьской, Сенной проезжаю. Купить что?

– Да, котя. Зайди в овощной. Возьми картошки немного. Я тебе на сбер денюжку скинула.

– Хорошо, возьму.

Продвинутая у меня бабуля. Наликом с моей подачи совсем пользоваться перестала. Но каждый рубль считает. Раз скинула стольник, на всю сумму придётся грести. Это кило пять точно потянет – мы только самые дешёвые продукты берём. Пенсия плюс стипендия – так себе доход на двоих, когда один из этих двоих жрёт, как лошадь. И дело не в булимии. Я бы и рад на какую диету подсесть, но чёртов организм протестует: попробуй калорий не добрать – сразу криз словишь. Упадок сил и всё такое прочее. Приходится хлебные единицы считать… Диабет – сцуко. Ну его нафиг!

– На Монтажников остановите, пожалуйста.

Приехали. Фестик – мой район. Выбраться из маршрутки – отдельное приключение. Тут всем между дверью и мной либо выскакивать, либо плющиться. Разойтись кораблями в океане не вариант. Четверых стоячих и одного сидячего пришлось выдворить. Бля… Я думал, внутри жарко, а снаружи вообще пипец. А мне до светофора на Табрисе, потом через Тургенева и по Атарбекова ещё метров триста. Я крякну. Реально крякну.

Дошёл. С остановками, с передышками, с тенистой лавочкой в сквере, но я это сделал. Теперь только к тёте Карине за картофаном, и можно до хаты. А там сплитяра… Там телек и мой козырный, продавленный чуть ли не до ножек диван. Бабуля, небось, борщеца наготовила – знает, что уставшему внучку нужно для счастья.

В цоколе прохладно. Кайф…

– Тёть Карин, насыпьте вот этой на стольник.

Добродушная армянская женщина, что у нас в доме овощами монопольничает, сколько себя помню, принялась шустро накидывать немытую картоху в бесплатный пакет.

– Вот, Саша. Для тэбя по васемнадцать. Никифаравне привэт. Ты телэфоном? Сюда вот.

Номер, накорябанный чёрным фломастером на мятой картонке, был лишним. Типа, у меня в записной её нет. А кулёк-то тяжёленький. Попрощался – и скорее ко входу в подъезд. Сплитяра, встречай – я иду!

Железная дверь, скрипя, отошла в сторону. Одиннадцать ненавистных ступенек – и вот я на площадке первого этажа. Какого… Жёлтый огонёк на стене – это плохо. Это очень плохо! Это значит, что какая-то сука сломала наш старенький лифт. Что за день-то сегодня такой? Записка от старшей по дому уже висит. Ну-ка, узнаем свой приговор. Так и есть – починить обещают лишь вечером. Это конец! Я же сдохну от голода, я же испарюсь в ноль, сидя на лавочке у подъезда. На калечной, перекособоченной лавочке, на которую помещается только треть моей задницы. Возвращаться в сквер? Ну, уж нет! Я хочу жрать! Я хочу на диван и под сплит! Я сделаю это!