Пятый убийца, или Этюд в кровавых тонах

Капитан Карпентер понял, что задремал. Кажется, опять чуть не пришли к нему в голову гарпии – или как их там, – русалки и тот самый кракен, который навсегда оставил отметину на его теле… Получается, этому женскому крику надо быть благодарным за то, что он избавил его от всего этого…

– Капитан Карпентер!

Нет, все-таки такому крику не надо быть благодарным. Он как-то нехорошо отдавался в голове, как будто бил по ней молоточком.

Голос был все ближе. Вот уже послышался топот ног по лестнице, ведущей к нему в каюту. Капитан Карпентер почему-то даже понял, кто это бежит. Ему подумалось, что, наверное, нужно поднять голову со стола и хотя бы сделать вид, что он работает.

С усилием сделав это, он поморщился. «Капитан Карпентер»… Сразу видно, что американка. Почему нельзя просто называть его «капитан»? Он же здесь один, здесь нет никаких других капитанов – Джонсов, Смитов, Боллов – и если сказать «капитан», то не будет целого хора голосов, кричащих «Я!», «Я!», «Это я!», «Ко мне идите со своей чертовой проблемой!» Как будто быть капитаном – это только щеголять в красивой фуражке и многозначительно щуриться, отдавая команды… Если б он умел делать что-то еще, если б за это не платили побольше, чем за какие-то другие работы – да разве б он выбрал себе капитанский мостик… Вот и теперь опять – голос не предвещает ничего хорошего.

Капитан Карпентер едва успел протереть глаза, как дверь распахнулась и в дверном проеме в скупом свете серого дня появилась женская фигура. Сперва она была черной, но по мере того как она шаг за шагом продвигалась по направлению к его столу, чернота отступала, открывая миловидное личико сестры милосердия.

– Капитан Карпентер! Он пришел в себя! – крикнула сестра милосердия, еще раз вызвав бой маленьких молоточков внутри его черепа.

Следовало проявить какое-то участие к ее словам. Он собрал, кажется, все силы организма и выдал:

– Это замечательно! Каково его состояние?

Капитан сразу понял, о ком идет речь – о докторе, который сам был ранен и болен. Его погрузили на корабль из Индии вместе с другими ранеными и недужными.

Вот уже несколько лет Карпентер перевозил их в Англию – доезжало обычно две трети, – но именно такого больного еще не встречал. Он был доктором и, поговаривали, заштопал свою рану сам, затем сам вылечил себя от тифа. Но все-таки остаточные явления болезни давали себя знать: он то спал, то его лихорадило, и в бреду он никого к себе не подпускал. Причем вел себя агрессивно – ему везде мерещились демоны, с которыми он пытался бороться. А однажды одну из сестер милосердия – кажется, именно эту – он, приняв за нечисть, чуть не застрелил из пистолета. По счастью, рядом был помощник капитана с матросом, и вместе с одним дюжим легкораненым они втроем навалились на этого доктора и отобрали пистолет. Доктор потом снова впал в забытье, а пистолет капитан положил к себе в стол.

Пистолет был не современный, однозарядный. Капитан проверил тогда его: он оказался заряжен. Но порох, конечно, отсырел, и вряд ли пистолет смог бы выстрелить. Насторожило тогда Карпентера другое: пуля была серебряной.

Посмотрев после того происшествия документы доктора, капитан Карпентер озабоченно вздохнул: у воинского подразделения, в котором служил этот врач, была довольно специфическая слава. После этого он и наказал сестрам следить за состоянием врача и сообщать ему о любых значимых изменениях.

– Кажется, его еще лихорадит, но он в уме, сэр.

– Отлично, сестра Джейн. Ступайте и поговорите с ним, поймите, в каком состоянии не только его тело, но и бессмертная душа, будьте рядом с ним в это тяжелое для него время, как Вы рядом с другими страждущими. А если что-то произойдет из ряда вон выходящее, то, конечно, незамедлительно сообщайте мне или моему помощнику в любое время. Спасибо Вам, сестра! Я скоро спущусь к нему.

– Спасибо Вам, капитан Карпентер! – почему-то сестра Джейн обрадовалась его словам. – Я пошла к нему!

Карпентер кивнул. Когда она вышла, он достал трубку и закурил.

***

Джейн так быстро побежала по лестнице, что едва не упала, но вовремя ухватилась за перила. Внизу перемахнула сразу через несколько ступеней.

Раненых держали в трюме. Если бы вышло солнце, то их подняли бы на палубу, но такая пасмурная погода никаких просветов не предвещала. Джейн побежала мимо рядов организованных прямо на полу лежбищ, на которых, укрытые одеялами, лежали мужчины – кто тихо, кто продолжая стонать. Чуть не налетела на одну из сестер, которая вела куда-то раненого дедушку с перевязанной головой. Увидела, что у постели доктора кто-то сидит – конечно, сестра Лаура.

Джейн старалась гнать от себя греховные мысли, но почему-то она считала, что этот доктор возбуждал у Лауры греховные мысли. Она так и вилась вокруг него, явно предпочитая его другим больным, которые, на взгляд Джейн, были ничуть не хуже, и многие из которых нуждались в помощи острее, чем этот загадочный доктор. Ворковала ему что-то на ухо, обнимала, когда он вновь начинал видеть демонов и взгляд его становился безумным и страшным. Кормили больных неплохо, но Лаура – Джейн это пару раз видела – нет-нет да и старалась подсунуть доктору что-то из своих порций, хотя вряд ли он мог это запомнить. Вот и теперь сидела и поила его чем-то горячим.

Он, конечно, не был красавцем – да и кто тут из больных и раненых красавец? – но определенно что-то в нем было. Что-то волнующее и притягательное читалось в его молодом, но изможденном болезнью и прочими испытаниями лице. Какая-то тайна. Вот и Джейн, когда узнала, что он очнулся, очень обрадовалась. Несмотря на заунывные стоны больных и раненых, на всю эту кровь, кашель, утки, на это бесконечное плавание, на сырость, унылую погоду, весть о том, что доктору стало лучше, подняла ей настроение. Джейн сама не заметила, что, кажется, даже начала что-то напевать себе под нос. Хотя почему-то именно на нее доктор в бреду реагировал агрессивно: однажды закричал, что она демон и наставил на нее пистолет. Джейн тогда почему-то не начала молиться – а ведь в последние минуты положено молиться? И жизнь почему-то не пробежала у нее перед глазами – а ведь, вроде бы, так, говорят, бывает перед смертью? Она просто очень испугалась и застыла. И как будто со стороны наблюдала за тем, как она стоит словно столб и смотрит, как один мужчина прыгает на руку с пистолетом, а еще двое на больного, такого худого и беспомощного…

– Вы пришли в себя, доктор! – выпалила она совершенную глупость, когда подошла к его постели, и застеснялась сказанного.

– Да, сестра, – голос был довольно слаб, но чувствовалось, что доктор пытается бодриться. – Доброго Вам дня, сестра! Я благодарю Вас за все то, что Вы для меня сделали, и особенно прошу прощения за свои выходки. Поверьте, разум мой был затуманен болезнью тогда так же, как сейчас Вашей и Вашей – он кивнул Лауре – красотой.

Ах, не такая уж и вредина эта Лаура, раз рассказала про то, что доктор целил из пистолета в Джейн.

– Ну что Вы, и не такое бывает, – сказала глубоким голосом Лаура – явно старалась ответить быстрее, чем Джейн.

– Конечно, – вторила ей Джейн, забрав свои мысленные слова про «вредину» обратно.

– Мы рады, что теперь Вам полегчало, – продолжила своим чарующим голосом Лаура.

– Да, это все благодаря вам. Но не могли бы Вы рассказать поподробнее, что со мной произошло?

Он был довольно молод – ему, наверное, было в районе 30 лет. Видно было, что из-за выпавших на его долю испытаний доктор исхудал – но в обычной жизни он имел, наверное, довольно плотное телосложение. На обветренном осунувшемся лице неестественно выделялись усы.

– Ах, доктор, – Джейн присела рядом с Лаурой, – Вы были ранены, доктор… В руку, после этого переболели тифом.

***

Странный прилив головной боли внезапно на миг парализовал доктора. Он постарался не подать вида, чтобы не напугать этих милых девушек, которые наперегонки что-то ему пытались рассказать.

Чтобы из его груди не вырвался стон, он произнес:

– Джон… Меня зовут Джон… Ватсон.

– Джейн! Лаура! – хором ответили сестры милосердия.

При этом их лица вдруг почему-то исказились и стали черными, из ртов вылезли клыки, с которых начала капать кровь…

Спокойно, Джон, спокойно…

Все как будто застила кровавая пелена. Как будто брови его рассекли и глаза залила кровь… Абсолютно голое человекоподобное существо с белесой, почти прозрачной кожей, туго обтягивающей худой скелет, прыгает на лейтенанта О’Рейли. За ним еще одно такое же, и еще. Они дерут О’Рейли в клочья, съедая плоть. Нечеловеческий крик О’Рейли заставляет стынуть жилы. Но тут же на помощь людям приходят ружья и пушки: их шум на миг заглушает стоны съедаемых заживо солдат. Но союзники они ненадолго: вдруг что-то – да чертова пуля, конечно! – отбивает щеку сержанта Кейса и тот на секунду замирает с непониманием в глазах, а затем падает…

Ватсон энергично замотал головой, все-таки напугав сестер милосердия, чьи лица опять стали нормальными. Кажется, эти воспоминания о жуткой бойне – единственное, что у него сейчас есть. Кажется, те жуткие демоны – единственный его багаж…

– Вам нехорошо, доктор? – встрепенулась молоденькая.

– Остаточные явления, – Ватсон выдавил улыбку. – Милые леди, я, слава Богу, здоров… Хотя, конечно, высох, как щепка, и пожелтел, как лимон, – добавил он громче, стараясь своим голосом заглушить шум той битвы в голове, и снова заставил себя улыбнуться.

Затем огляделся:

– Здесь много страждущих. Мой долг, как врача, помочь им!

– Ну что же Вы, доктор, – сказала та, что постарше, – Вам еще нужно отдохнуть. Наберитесь сил, а после этого, конечно, мы будем рады, если Вы нам поможете ухаживать за больными.

– Нет-нет, здесь много людей, которым требуется моя помощь! – Ватсон начал вставать, но руку пронзила резкая боль и он хлопнулся на пол.

Обе сестры оказались еще ближе.

– Что Вы… Как Вы… – что-то такое ничего не значащее они, кажется, спрашивали у него.

– Все хорошо… Отвык от вертикального положения, видимо…

Ватсон подумал, что лучше ему пока не вставать. Он закрыл глаза и спросил только чтобы не молчать: