Зал ожидания (сборник)

– Не дам. Так… пацанские разборки – не хочу. Дохлый авторитет – ну нет, хватит этого. Секта? Да еще плюс изнасилование – брр, не хочу. Разборки, опять. И снова разборки. Разборки. Опять Разборки. А это что?

Под степлером лежала совсем тоненькая папка – рыжая, с запиской от лаборатории.

Севрский потер шею, нахмурился.

– Да это… какая-то ерунда. Очередная странность после "Отребья". Мне еще с полгода, видимо, за вами хвосты замазкой замазывать.

Золотарев поморщился. Последние четыре года он участвовал в охоте на преступную группировку "Белое отребье". Получил за нее две медали, какую-то прибавку к пенсии, по штырю в ноге, бедре и колене и почетное увольнение. Пиррова победа, которая вызывала отнюдь не радость, а горькую такую, натянутую улыбку.

– Ну-ка.

Золотарев открыл папку и замер, когда Севрский бросил нечто вроде "чушь, огурцам отдадим". "Огурцами" они называли зеленых юнцов, это было в порядке вещей, но Севрский врал, как сивый мерин. Значит, и в самом деле интересное; значит, решил захапать себе.

За эту способность определять ложь – на каком-то бессознательном, почти животном уровне – Золотарева никто и не жаловал.

В папке находилось всего два документа, оба по запросу Севрского: анализ мусора, который собирали во время слежки за штабом "Отребья" – красным обвели "предметы женской гигиены" в категории "соседи слева", и записка групп наблюдения:

"В доме номер 6, слева от объекта, проживают два брата: Кушаков и Марицин. Не работают. За полгода больше никто замечен не был. Никаких гостей. Подтверждено".

Золотарев почувствовал холодок внутри.

– О, как интересно.

– Слышишь? – Севрский нарочито вздохнул и ткнул большим пальцем за спину. – Эти стены говорят, что тебе пора на покой.

– Скажи им… – Золотарев хотел придумать шутку, но так и не нашелся с ответом. – Да ничего им не говори.

***

Штаб "Белого отребья" находился в коттеджном поселке "Британика": стандартный копипастный дом в стиле европейских пригородов. Соседний номер 6 ничем не отличался – те же беленькие стены, тот же гараж, та же идеально красная, ровная черепица.

Золотарева бесило это подражание западу. Сам он полжизни провел в хрущевке, а другую половину – в однушке, с женой и дочерью. Было тесно, неудобно… и лучше бы так оставалось всегда.

На звонок вышел мужчина лет тридцати. Пучеглазый, сутулый, похожий на удивленную обезьянку.

– Из вашего дома звонила женщина, – как можно увереннее начал Золотарев, – сообщила о брошенной машине неподалеку.

Это, конечно была выдумка, но мужчина заме-етно растерялся. Посмотрел внутрь дома, приоткрыл рот, словно хотел что-то сказать, да так и замер.

– Вы, кажись, домом ошиблись. Тут только мы с братом живем.

– Точно? А машины вы не видели?

– Нет, ну… камаз с щебнем тут проезжал. Мусоросборка. Жип этот, двудверный, забыл, как модель называется. Кажись, все.

– Да? Что ж, видимо, адрес напутали.

Золотарев извинился за беспокойство и захромал обратно к машине. В ноге пульсировала боль, а по спине бегали мурашки, словно пытались докричаться: ЛОЖЬ! ЛОЖЬ! ЛОЖЬ!

Если чутье не обманывало – а оно редко давало петуха – в доме, не выпуская уже минимум полгода, но заботясь (средства гигиены), держали некую женщину. Отсюда возникал вопрос: "На кой черт?"

***

Звонки нескольким знакомым дали информацию по дому. Купили его на паспорт Марицина, шесть месяцев назад, как раз, когда организовали наблюдение за "Отребьем". Золотарев отметил для себя совпадение дат и пробил братьев. Безуспешно. Ни в связях с группировкой, ни в какой-либо преступной деятельности Марицин и Кушаков не замечались.

"И почему у них фамилии разные?"

Как обычно невовремя подошел новый сисадмин Валерка и затеял проверку компьютера. Паренек был непонятного возраста и образования, но в машинах разбирался неплохо. Золотарев иногда ловил себя на мысль, что хотел бы такого зачуханного сына.

– Эх, Валерка, недолго тебе меня мучить. Вот скажи, тебе твоя работа нравится?

Паренек неопределенно кивнул, и Золотарев ощутил неправду.

– Врешь ты все. Мне вот нравится, а не разрешают. Нельзя и все.

– К семье хоть вернетесь.

Золотарев немного удивился таким словам от молодого человека, а потом подумал, что тот сам, скорее всего, женат и с детьми.

– Да какая там семья… – Золотарев махнул рукой и вспомнил документы на развод, которые уже несколько месяцев лежали в столе.

Свидетельства рождений у братьев оказались на разных родителей. Золотареву это совсем не понравилось: двое возможно неродственных мужчин в загородном коттедже, там же где-то – таинственная гостья, там же "Белое отребье" – и все это в течение почти полугода. В голову полезли слова "похищение", "рабство", и Золотарев для успокоения решил поесть. Бросил сосиску в чашку, залил кипятком и сел наблюдать, как появляется испарина – сначала на ободке и стенках кружки, затем на самом мясе. Пахло аппетитно.

Мысли вернулись к отчету лаборатории, и Золотарев вновь его просмотрел. Мусора для двоих получалось многовато – значит, ее хорошо кормили.

"Почему она не выбирается из дома? Боится? Запрещают?"

Ответа не приходило, и Золотарев решил просмотреть остальной мусор, который насобирали в ходе наблюдения за "Отребьем". Список лежал у Севрского, и тот долго ворчал на тему "людей с шилом в одном месте", но отчет все же дал.

Подозрительных совпадений с отходами из 6 дома не нашлось. Еда, коробки, банки, пакеты – горы стандартного урбанистического барахла. Из того, что выделила лаборатория, запоминались короткие записки со словами "Черная вода", но и они лежали только в баках "Отребья". Никакой явной связи.

Вечером Золотарев вновь поехал в "Британику".

С неба сыпал снег, воздух синел, и загорались рыжие фонари. Дом номер 6 не вызывал подозрений, как и его хозяева. Меловое пятно, которое терялось в наступающих темноте и холоде. Золотарев выключил подогрев, замерз и включил снова, когда начал ловить себя на паранойе – в здании до сих пор не зажегся свет.

"Оба не работают".

"Очень подозрительно!".

Заныло изувеченное бедро, и Золотарев подумал, что куда больше не хочет ехать к себе, чем следить за братьями. Кольнула вина, и рука схватила телефон, но муки совести вскоре кончились – уже на втором писклявейшем гудке. После того, как жена призналась, что завела другого мужчину (она сказала именно так, "завела", точно говорила о домашнем питомце), а дочь уехала волонтером, Золотарев чувствовал себя дома виноватым. Как преступник, который возвращался на место непредумышленного убийства и рассматривал белый силуэт. В данном случае взамен трупа была неудавшаяся семейная жизнь.

"Почему всегда в таких случаях переехать должен мужик?"

Некоторое время Золотарев ждал, что супруга перезвонит, но телефон молчал. Золотарев набрал дочь – тишина. Ровно гудел мотор, и сиденье кряхтело при каждом движении. Хотелось напиться и спать.

Около восьми, когда давно уже стемнело, а щит над поселком замигал неоновой рекламой, у Золотарева начало крутить кишки – окна братьев так и не засветились. Он заерзал на сиденье, проклял дурную натуру, и немного спустя поковылял к дому.

Неплотно закрытая дверь поскрипывала на ветру, и за порогом намело холмик снега. Кушаков и Марицин нашлись в гостиной и ванне соответственно. Оба с изуродованными до неузнаваемости лицами, с обожженными подушечками пальцев и вырванными зубами. А вот крови натекло мало. Собственно, ее почти совсем не было.