Зал ожидания (сборник)

Золотарев до сих пор думал, что его и Шитиков подбил один и тот же паренек, который прятался в душевой кабине, – но вдруг не так?

"В меня-то стреляли не из "УЗИ"! Обычный "Ярыгин"!".

Тогда преступник дождался от Шитикова нужной реакции.

Конец дня ушел на опрос сотрудников. Ничего странного за сослуживцем они не запомнили, работал в обычном режиме, не нервничал.

– В архиве долго копался, – бросили невзначай, и, несмотря на дикую усталость, Золотарев взбодрился: оно. Большинство документов вносили в компьютеры, а, значит, Шитикова интересовало нечто о-о-очень старое или скрытое. При этом интересовать его ничего не должно было – поскольку те, кто занимался "Отребьем", занимались только одним – "Отребьем".

Впереди ждало разочарование – дело, которое и называлось "Черная вода", после возврата Шитиковым бесследно исчезло. Сотрудники, конечно, содержания не знали, и известна была лишь категория – особо тяжкие преступления; населенный пункт – Черная вода и год – 1995.

– Перед вами только недавно спрашивали, – сообщил работник архив. Кто именно, он не знал: лицом не знакомый, не запоминающийся, документов не предъявил. – Сказал, что позже бланк занесет, ему бы только посмотреть дело.

У Золотарева возникло ощущение, будто невидимые щипцы тянут из сердца жилы.

"Рядом. Все это рядом. Незнакомый – новенький? Нет, в архив многие не ходят годами. Хотя все друг друга знают".

Золотарев покостылял к себе и вбил в поиск по картам Черную воду. Поселок из одной улицы и нескольких домов нашелся в 97 километрах от Москвы. Через пару часов Золотарев уже трясся на ухабистой дороге, черти где, черти как, черти зачем, и нога вновь дергала от боли. Золотарев терпел сколько мог, наконец, остановился и полез в сумку, за анальгетиком. Баночка оказалась пуста.

– Долгий будет денек, – прошептал Золотарев. Глаза в зеркале заднего вида сделались узкие, красные; на лбу выступил пот. Ослабевшая нога с трудом вдавила педаль газа.

Хотелось не то спать, не то выть от этого сверления в костях, а вокруг лежало только седое от снега поле, и столбы ЛЭП убегали, убегали, убегали за горизонт.

Черная вода существовала на картах, но не в действительности. Место, которое было центром поселка по координатам, предстало перед Золотаревым ровненькими холмами с полусгнившими космами пижмы. Он прошелся по округе, чертя от боли все и вся, несколько раз провалился по колено в толстую подушку снега, но ничего не нашел. Брюки и носки промокли, Золотарев шатался от холода, усталости и никак не мог собрать мысли воедино.

Дорога обратно промелькнуло в тумане. От тепла салона (или вторых суток без сна?) Золотарева разморило, он то и дело проваливался в дремоту, а машина ехала вперед – точно сама по себе, точно верная лошадка, которая пыталась возвратить хозяина из загробного мира.

Видимо, сработали рефлексы – потому что Золотарев вернулся в управление, а не к себе. Поднялся в кабинет, потыкался по сторонам и решился поехать к жене. Он именно так подумал – не домой, не отдыхать, не выспаться – просто к жене.

У подъезда Золотарева творилось какое-то столпотворение. По грязному асфальту разметало ботинки, брюки, пиджаки; на боку валялся утюг, будто кит, сбитый гарпуном; рядом, лицом вниз, дремал маленький телевизор, похожий на тот, что Золотарев некогда подарил дочке. Золотарев несколько минут рассматривал это светопреставление, пока не узнал свои вещи. Щеки и шея вспыхнули, сердце ухнуло, сделалось душно, как в гробу… но вот удивления не было. Совсем. Золотарев будто знал, что так и случится. Он молча, под хохот молодых девиц, переодел пиджак, взял утюг и поехал обратно в управление.

На столе ждал отчет по второму вскрытию. Золотарев прочитал пару абзацев, но ничего не понял. Открыл форточку, съел растворимого кофе, и сердце забило пуще прежнего, голова прояснилась.

Лаборанты, как выяснилось, ничего не нашли. Золотарев вновь наткнулся на гликлазид, изучил описание препарата и через вечность сообразил, что его применяют при диабете, а настоящий Марицин, скорее всего, состоял на диспансерном учете. Спустя еще пару часов Золотарев добился статуса терроругрозы и выслал запрос в Минздрав – на больных диабетом в населенном пункте Черная вода. Больше (кроме всей России) проверять было негде.

Ответ пришел с небольшой припиской, мол, возможно, подойдет это:

"Населенный пункт Черные вдовы (до 1995 – Черная вода).

Состоят на диспансерном учете:

Никитский Валентин Павлович, 1979 год рождения…"

Сердце замерло. Золотарев, который вновь плыл между сном и явью, очнулся и пробил Никитского по базам.

Пусто.

Не привлекался…

Не замечен…

Не был…

Программа услужливо подсказала пользователей со схожим запросом – Шитиков, Шитиков, Ши…

– Слышишь, Золотарь? – на плечо легла тяжелая рука Севрского. – Стены говорят, что документы на тебя пришли. И вообще-то спать не только в гробу надо.

Золотарева пробил озноб. Глупо было надеяться, что увольнение не подпишут, и все равно хотелось верить в чудо. Сыщик обреченно, будто последний раз, оглядел кабинет и буркнул:

– Я еще помню, как водить машину.

– С такими мешками под глазами, Золотарь, ты и дерьма на носу не разглядишь. Идем, это приказ.

– А я уволен, мне не прикажешь.

Золотарев возражал из последних сил, хотя сам чувствовал, что они на исходе. Домой, впрочем, не хотелось по-прежнему.

– У меня переночуешь, – точно прочитал мысли Севрский, – пока теща в Египте революцию устраивает.

Золотарев сдался. Вскоре машина друга уже неслась по удивительно свободной трассе. Пахло освежителем, сиденье расслабляло поясницу, в колонках звучала песня из "Мушкетеров":

"И кони ржут, и кровь рекою льется,

И вновь земля уходит из-под ног".

Золотарев хотел подремать, но бедро заныло. Он достал телефон и на дурака ввел поиск в интернете: "Черные вдовы никитский".

– Я, может, Золотарь, не умею, как ты, брехню чуять, но вижу, если человека дома не ждут. Дерьмово там все? Как у Карамбона твоего?

Золотарев не стал поправлять и только кивнул. Запрос выдал несколько результатов, первый же отправлял на заметку из новостного ресурса:

"… сообщению анонимного источника в ходе зачистки чеченского села Черные вдовы (бывшие Черные воды) 17 июня 1995 года подразделениями МВД было убито около двух десятков мирных жителей. Среди них ученики 7 класса местной школы Лидия Никитская, Виталий Пахрушин…". Под статьей было несколько фото. На первом – похороны: скорбящие родители, среди которых виднелись два недобрата, будущие Кушаков и Марицин, и невзрачная женщина, крайне похожая на системного администратора Валерку. У Золотарева бешено забилось сердце, он переключился на соседнюю картину, и та издевательски медленно начала загружаться.

– Эх, Золотарь, – покачал головой Севрский, – когда мы перестали друг друга рассказывать обо всем? Паршиво это. И чего он мне мигает? О, ща мы этого патруля припечатаем. Долго ему еще мои корочки сниться будут.

Севрский не по возрасту захихикал и свернул к обочине, но Золотарев не слушал – на экране проступили кадры разрушенного поселка. Улица, танк и несколько бойцов, среди которых узнавались молодой Шитиков и Севрский.

"Но ангел не дремлет, и все обойдется,

И кончится все хорошо".

– Вот, Золотарь, точно про тебя песня. Читай между строк: рано или поздно любая, самая здоровущая задница просрется, и дерьмо кончит тебя заливать. А?

Мимо прогремел трамвай, в салоне запахло табаком. Золотарев откинул голову на спинку сиденья и прикрыл глаза. Сердце бешено било в ребра, он пытался придумать, что сказать товарищу, а не мог. Обвинить? Убедить? Потребовать? Сбоку рыкнула машина, Сервский выругался, мол, "и чего мигал-то?". "Мушкетеры" все не замолкали:

"И кончится все хорошо,

И кончится все хорошо,