Дон Корлеоне и все-все-все. Una storia italiana

***

Итак, что мы знаем о первых итальянских эмигрантах в Америке? Их было много, были они чрезвычайно бедны, находились в крайне враждебном окружении и обладали теснейшими родственными и общинными связями. Что это даёт? Правильно. Благоприятную среду для зарождения и развития организованной преступности.

Подчеркну: абсолютное большинство итальянцев оставалось законопослушными гражданами. Но всё же для некоторых соблазн оказывался слишком велик. Остальные же, пусть морально и осуждая сделанный ими выбор, не спешили сотрудничать с правоохранительными структурами новой жестокой и негостеприимной родины. Ибо полиция в их глазах не всегда отличалась от бандитов в лучшую сторону. Достаточно вспомнить вызвавшее негодование итальянской общины дело Николы Сакко и Бартоломео Ванцетти: их казнили на электрическом стуле за двойное убийство, якобы совершённое во время ограбления. И полностью реабилитировали полвека спустя. Собственно, вся их вина заключалась в том, что они родились итальянцами.

Мафия не была импортирована в США из Италии. Настоящим мафиози некогда было кататься на пароходах. Да и зачем? В тот момент, пользуясь неразберихой в стране, они увлечённо делили оставшуюся от Бурбонов собственность.

Италоамериканские криминальные синдикаты возникали и развивались автономно, непроизвольно заимствуя, впрочем, знакомую организационную модель и традиции поведения бандитов покинутой родины. Тут выяснилось, что каморристские замашки, отлично работавшие в Неаполе, совершенно не подходят для Нью-Йорка. Вспомним характерные черты Каморры: разобщённость и индивидуализм, расчёт на личную силу и доблесть, нарочитая демонстративность поступков. Здесь же, в Америке, едва завидя неаполитанца, осмелившегося разгуливать в костюме супергероя-каморриста, полицейские без разговоров волокли его в каталажку.

Мало того, это переставало работать и в самом Неаполе. В 1911 году окрепшая и набравшая силёнок конкурирующая организация – молодое итальянское государство – провела недружественное поглощение каморристского бизнеса. Самым примитивным способом: пересажав по пустяшному поводу – какое-то жалкое убийство – чуть ли не всех главарей многочисленных кланов.

Свято место пусто не бывает. На смену арестантам пришли новые бойцы. Но этому племени младому было уже не до супергеройстований, поскольку теперь ко всем заботам добавилась необходимость бегать от полиции. Каморра вырождалась, утрачивала традиции и принципы, постепенно превращаясь в совокупность обычных бандитских шаек.

Сицилийская же мафиозная парадигма упала на благодатную почву. Унаследованная от предков-земледельцев приверженность общинным и семейным ценностям, уважение к старшим по возрасту и положению, недоверие к посторонним, привычка держать рот на замке и не возбуждать подозрений у тех, кто сильнее (пока сильнее) – вот что объединяло сицилийцев. А из единства – рождалась сила, мало-помалу позволившая им обрести власть над всем Нью-Йорком.

Это же способствовало их успеху в Италии. Увлечённое своими проблемами центральное правительство с удовольствием передоверило тихим, скромным и вежливым мафиози часть властных полномочий на периферийной Сицилии. Чем бы, мол, не тешились, лишь бы нас от головной боли избавили. Коза Ностра незаметно росла, обретала структурное единство и постепенно начинала подменять собой государство во всех сферах общественной жизни.

А потом родившиеся или выросшие в США гангстеры потянулись на историческую родину. Кто из сентиментальных побуждений, кто в поисках убежища от полиции или врагов, а кто – в надежде обрести новые деловые перспективы и возможности. Две мафии встретились.

И весьма друг другу понравились. У американцев были деньги и рынки сбыта, у сицилийцев – территория и полный контроль над ней. Через Атлантику протянулись первые мостики международного мафиозного экономического сотрудничества. Правда вот, возникла непредвиденная помеха.

Глава 3. Необыкновенный фашист

1904 год, Лозанна, Швейцария.

За столом в гостиной небольшой квартиры сидит женщина и читает газету «Искра». Дверь открывается, входит молодой человек.

– Ну наконец-то! – восклицает она. – Таки я уже начала волноваться!

– Проклятые империалистические милитаристы выпустили ордер на мой арест за уклонение от призыва. Пришлось усилить конспирацию. Нет войне!

– Миру – мир!.. – машинально подхватывает женщина. – Но не будем отвлекаться, продолжим наши уроки. Итак, как сказать по-немецки «пролетарии всех стран, соединяйтесь»?..

Её зовут Анжелика Исааковна Балабанова. Она из Чернигова, убеждённая феминистка и социалистка, большая подруга Клары Цеткин и Ленина. Впрочем, товарищ Балабанова – лишь эпизодический персонаж нашего рассказа.

А вот молодой человек… Что ж, знакомьтесь: несгибаемый борец за дело рабочего класса, потомственный пацифист, воинствующий атеист и начинающий журналист на пороге блестящей карьеры. Бенито Амилькаре Андреа Муссолини.

В социалисты Бенито подался не по своей воле. Его покусал собственный папаша. Он, папаша, трудился кузнецом в деревне Довиа, что в Эмилии-Романье, и любил встречать клиентов словами: «Добрый день, уважаемый эксплуататор-мироед, чем могу быть полезен?» Местная буржуазия не умела по достоинству оценить этот пролетарский порыв и спешила воспользоваться услугами других кузнецов. Поэтому семейство Муссолини жило бедно.

Сказывалось это и на юном Бенито. Одноклассники в школе дразнили и обижали его. Однако тот не унывал и уже с десятилетнего возраста обучился при всяком удобном случае втыкать в обидчиков нож. За это учителя его ругали и даже оставляли на второй год.

При виде такого несовершенства мира Муссолини не закрыл очи. Наоборот: решил исправить систему изнутри и по окончании школы возжелал избрать карьеру учителя младших классов, дабы нести детишкам разумное, доброе, вечное. Но итальянскому государству не нужны были хорошие учителя. Ему требовались хорошие солдаты. Ни в одну школу на работу Муссолини не взяли, зато прислали рекрутскую повестку.

В Бенито боролись два противоречивых чувства. С одной стороны, служба в армии претила его твёрдым пацифистским убеждениям. С другой же – горячая итальянская душа требовала подвигов. В качестве компромисса Муссолини сформировал из себя армию одного человека и в июле 1902 года, без объявления войны, вторгся в Швейцарию. Швейцарские миграционные власти грудью встали на защиту рубежей родины. Но силы были неравны. Не успевали они в очередной раз выставить настырного гастарбайтера за дверь, как тот уже влезал в окно.

В перерывах между беготнёй от полиции и занятием вакансий дорожного рабочего и официанта Муссолини исхитрялся отправлять в газеты статьи, в которых обличал тяжёлое положение рабочего класса в целом и мигрантов в частности, требуя предоставления последним субсидий, дотаций и преференций. Бойкое перо начинающего журналиста привлекло к нему благосклонные взгляды местной интеллигенции. Профессорствовавший в Лозаннском университете Вильфредо Парето обучал его закону имени себя.

– Так это получается, – спрашивал у него Бенито, – что если каким-нибудь образом избавиться от бесполезных восьмидесяти процентов людишек, оставив лишь полезные двадцать, то наступление светлого социалистического будущего окажется уже не за Альпийскими горами?

– Слова не мальчика, – отвечал Парето, – но великого государственника!

Товарищ же Балабанова преподавала Бенито основы феминизма и немецкий язык, попутно разбив ему сердце. Придерживайся Анжелика Исааковна более традиционных взглядов на брак и семью, – история Италии, да и всего мира, могла бы сложиться совсем иным образом. Но увы… Огорчённый Бенито попытался найти утешение в тяготах и лишениях военной службы, с каковой целью в декабре 1904 года вернулся в Италию, где присоединился к берсальерскому полку.

Пару лет спустя, уволившись в запас, Муссолини наконец-то получил вожделенную должность школьного учителя. Деятельность его на этом поприще вызывала полярные оценки. С одной стороны, он пользовался большим успех у детишек, которых учил атеизму и прочим запретным – но оттого не менее интересным – словам. С другой же – встретил горячее неодобрение родительского комитета. Тем паче что журналистику он вовсе не забросил, мало того, бумагомаранием не ограничивался, но активно участвовал в акциях прямого социалистического действия, типа организации забастовок и проведения несанкционированных митингов, периодически присаживаясь за это в тюрьму на пятнадцать и более суток.

По этой причине он был вынужден часто менять школы и переезжать с места на место. До тех пор, пока в феврале 1909 года судьба не занесла его в Тренто. Где мировоззрение Муссолини в первый, но далеко не последний раз сделало крутой поворот. Ибо там, в Тренто, водились ирредентисты.

Тут нужно пояснить политико-географическую ситуацию. Как мы уже знаем, Италия – государство очень молодое. На момент описываемых событий было ему всего-то около пятидесяти лет от роду. Ещё живы были те, кто воочию видел дней Гарибальдивых прекрасное начало. У остальных же – имелись даже не деды, а отцы, воевавшие за освобождение от иностранной оккупации. Потому национально-патриотические настроения в итальянском обществе, как, думается, и в большинстве новорождённых государств, были крайне сильны. Что же до Тренто, то его Гарибальди, увлечённый идеей фикс об освобождении Рима от пап, присоединить к Италии то ли не успел, то ли позабыл. А посему область Трентино—Альто-Адидже всё ещё входила в состав Австрийской империи под названием Южный Тироль.

Во времена приезда Муссолини бо?льшая часть тамошнего италоязычного населения хоть и ворчала слегка на австрийцев, но присоединятся к Итальянскому королевству не рвалась, полагая, что при австрийском владычестве есть какой-никакой орднунг и стабильность. Имелась, однако, пусть и малочисленная, но весьма шумная группа активистов, которая размахивала итальянскими триколорами и заявляла, что Тренто – это terra irredenta – «неискупленная», то есть не освобождённая ещё исконно итальянская земля. Вот они-то и именовались «ирредентистами».

Интересно, что сорок с небольшим лет спустя ситуация развернётся на сто восемьдесят градусов. По теперь уже итальянскому Тренто с криками: «Отдайте наш Зюдтироль!» – будут бегать другие активисты, немецкоязычные. И не просто бегать, а устраивать маленькую партизанскую войнушку со взрывами, перестрелками и трупами. Собственно, они и до сих пор там бегают, правда, стрелять прекратили в конце 80-х годов. Короче, не везёт как-то этому Тренто. Но вернёмся к нашей истории.

– Ага! – сказал себе свежеприехавший Муссолини. Сел за стол и в промышленных масштабах принялся строчить корреспонденции, в которых его обычные абстрактные и интернациональные капиталисты-эксплуататоры вдруг превратились во вполне конкретных «австрийских капиталистов-эксплуататоров».

– Ага! – сказали ирредентисты, ознакомившись с муссолиниевской писаниной. – Движение наше за национальное освобождение велико и обильно, но так хорошо ругать оккупантов в нём никто не умеет. Приходи, Бенито, и будь нашим вождём!

– Да я как бы не претендую, мне за державу обидно… – скромно шаркая ножкой, отвечал Муссолини. – Ну ладно, уговорили… Побуду немножко вашим Дуче, так уж и быть.

В общем, идея эта страшно понравилась всем заинтересованным сторонам. Кроме австрийских властей. Которые в сентябре всё того же 1909 года последовали доброму примеру швейцарских коллег и вышвырнули Муссолини из Тренто за антиправительственную агитацию. Тут уж возмутилась вся Италия. Негоже, мол, с нашими гражданами так обращаться! Что эти австрияки себе позволяют?!.. Дело о депортации Муссолини дошло аж до парламентских слушаний.

Из скромного заштатного журналиста Бенито в одночасье превратился в имеющего всеитальянскую известность патриота-государственника. На волне этого успеха он усилил свою антигосударственную деятельность, приобретая всё больший вес и влияние в Итальянской социалистической партии. Так, например, осенью 1911 года Муссолини активно участвовал в манифестациях против итальяно-турецкой войны за Ливию, которую именовал не иначе как, цитирую, «актом международного бандитизма», а итальянский государственный флаг обзывал «тряпкой, которую следует воткнуть в кучу навоза».

Такого отношения к государственной символике власти не стерпели и на год упекли его в каталажку. Но поскольку Муссолини был един в двух лицах – одновременно и антипатриот (см. «флаг») и патриот (см. «Тренто»), – суд высшей инстанции сократил срок наполовину. Да и вообще, из отсидки Бенито извлёк сплошные выгоды, ибо его антипатриотическая ипостась, а именно её, ипостаси, способность столь цветисто выражаться, – вызвала бурные восторги коллег-социалистов. Настолько бурные, что едва освободившегося Муссолини уже ждало тёплое местечко главного редактора газеты Avanti! – «Вперёд!», официального печатного органа всея Социалистической партии. Первым же распоряжением на должность своего заместителя свеженазначенный главред выписал из Швейцарии товарища Балабанову. Увы, но исторический шанс был вновь упущен. К тому моменту Бенито уже пару лет как сожительствовал со своей будущей женой, Ракель Гуиди. Так, в духе тихой семейно-рабочей идиллии, оно бы и продолжалось, если бы июльским днём 1914 года Гавриле Принципу не захотелось поохотиться на эрцгерцогов.

С началом Первой мировой войны в итальянском обществе развернулась широкая дискуссия на тему «стоит ли в неё, войну, влезать?» Будучи пацифистом старой закалки, Муссолини в статьях и высказываниях последовательно отстаивал тезис «мир хижинам – война дворцам!» Что вполне соответствовало общей политической линии социалистов. Пускай, мол, капиталисты там друг друга поубивают, нам, пролетариям, потом больше достанется.

Всё изменилось в октябре 1914 года. В «Аванти» появилась статья за подписью главреда Муссолини. Суть её была такова: «Вы знаете, я передумал. Война – это модно, прогрессивно, молодёжно! Глупые капиталисты дадут нам оружие, которым мы сначала поубиваем всех иностранных врагов, а потом, чтобы два раза не вставать, поубиваем и самих капиталистов». Социалистическая партия такому переобуванию на ходу страшно удивилась, все бегали и вопрошали друг друга: «Что это за ерунда в нашей собственной газете?» Адресовать вопрос им стоило бы человеку по имени Шарль Дюма, французскому депутату, который по поручению французского правительства и вручил Муссолини ту самую ерунду в размере десяти миллионов франков, дабы тот слегка порекламировал вступление Италии в войну на стороне Антанты.

Но спросить Шарля никто не догадался, хотя упорные слухи, что Муссолини купили, ходили уже тогда. Всё ограничилось его вылетом из редакторского кресла «Аванти». Впрочем, расстроило это Муссолини не сильно, ибо предприниматель Филиппо Нальди, ещё один французский эмиссар, выдал ему денег на открытие собственной газеты Il Popolo d’Italia – «Народ Италии». Вас всё ещё удивляет, что итальянцы французов недолюбливают?..

В новой газете Муссолини продолжил с увлечением расписывать прелести и радости войны, а заодно – обрушился с критикой на недавних коллег-социалистов-пацифистов. Настолько обидной, что ещё один бывший главред «Аванти», Клаудио Тревес, не выдержал и вызвал его на дуэль. Состоялась она в марте 1915 года. Рубились на саблях, аж целых двадцать пять минут. Тревес получил ранение предплечья, Муссолини – ранение уха. Обеспокоенные состоянием этого жизненно важного органа будущего Дуче, секунданты их растащили, хотя оба дуэлянта выражали горячее желание продолжать. Что характеризует их как мужественных, но совершенно не умевших фехтовать людей. С целью повышения фехтовальных навыков расстроенный Муссолини добровольцем записался в армию. Благо в мае 1915 года Италия всё же объявила войну Австро-Венгрии. Пусть он там пока повоюет, а мы ненадолго вернёмся в октябрь 1914 года.

Когда речь заходит об этимологии слова «фашизм», традиционно вспоминают древнеримские ликторские фасции. Да, это верно. Но лишь отчасти. В итальянском языке слово fascio означает «связка, пучок, охапка». В более же широком смысле – «союз (людей), группа, ячейка». Впервые в этом значении fascio начали употреблять ещё в XIX веке. Так, например, существовали Fasci siciliani dei lavoratori – «Сицилийские союзы трудящихся» – организация, боровшаяся за права пролетариата. Сомнительно, что нищие сицилийские землепашцы испытывали пиетет перед древнеримской имперской эстетикой. Позднее термин стал общеупотребительным для обозначения радикальных групп вне зависимости от их политической ориентации и принадлежности.

Так вот, в октябре 1914 года появился манифест под названием Fascio rivoluzionario d’azione internazionalista – «Революционный союз интернационального действия». Ни к собственно фашистам в современном понимании этого слова, ни к фашистской эстетике он отношения не имел. Муссолини перестанет быть пацифистом лишь через две недели после его выхода в свет. Манифест был провоенным, а среди подписавших его находились представители левых профсоюзных и социалистических организаций. Отдадим Муссолини должное: он не был единственным переобувшимся. На основании этого программного документа в декабре 1914 года родилась организация под названием Fascio d’azione rivoluzionaria – «Союз революционного действия». Вот к её созданию уже активно подключился и осваивающий французские деньги Муссолини. Но это были всё ещё не фашисты, а социалисты и синдикалисты, только за войну. Да, позднее, в 1919 году, они практически в полном составе перетекут в Fasci italiani di combattimento – «Итальянский союз борьбы», переобувшись ещё раз, теперь уже в истинных фашистов, о чём мы поговорим ниже. Этим же запутанным абзацем я лишь пытаюсь сказать, что фашисты подогнали свою будущую эстетику под уже имевшееся слово, а не наоборот – придумали самоназвание исходя из эстетики. Ладно, вернёмся к нашему герою. Как-то ему там воевалось с австрийцами?

А воевалось ему весело и задорно. Во всяком случае, такой вывод можно сделать из его собственных фронтовых корреспонденций. Стиль и содержание которых способен с лёгкостью представить любой из читавших «Бородино» Лермонтова. Есть там и «да, были люди в наше время…», и «не смеют, что ли, командиры чужие изорвать мундиры…», и «полковник наш рождён был хватом…», и «вам не видать таких сражений…», и даже «забил заряд я в пушку туго», поскольку Муссолини был миномётчиком. Увы, но миномёт его, как и соответствующая мина, были сделаны в Италии. И потому кончилось это плохо: туго забитый заряд рванул прямо в стволе.

Раненный итальянской промышленностью в ногу (буквально) и в сердце (фигурально) Муссолини оказался в госпитале. Там поверженный герой удостоился визита короля Витторио Эмануэле Третьего. Внимание, не путать с его дедом, Витторио Эмануэле Вторым, которого мы встречали в главе о Гарибальди! Этот новый Витторио – мало того что не обладал столь же замечательными усами, так и вообще был плохим, никудышным королишкой. Приезжал он не лично к Муссолини, а просто в госпиталь и потому вряд ли запомнил ту первую встречу. Но вот Бенито встречаться с монархом понравилось, и он решил предпринять все возможные шаги к скорейшему возобновлению знакомства.

В июне 1917 года излеченный и демобилизованный Муссолини вернулся к руководству «Народом Италии». И принялся штамповать статьи о том, что лишь раненные на германских фронтах герои достойны называться будущей элитой и правящим классом страны. Впрочем, отдадим должное: жадным он не был и стремился предоставить место в элите как можно большему числу соотечественников. Читай: отправить их всех на фронт. Для этого же война должна была продолжаться так долго, как это вообще возможно.

– Йес, йес! – соглашался с ним глава римской резидентуры английской разведки МИ-5 и будущий министр иностранных дел Великобритании Сэмюэл Хор. – Вы есть рекламировать война, а мы есть давать вам за это сто английский фунт в неделя!

– Хочешь мира – готовься к войне! – поддакивали жиреющие на военных контрактах итальянские промышленники и вытаскивали из карманов бумажники.

Необходимость как-то оправдаться перед собой за то, что он эти деньги охотно брал, вынудила Муссолини переобуться в очередной раз. В либерала и ревнителя свободы слова. Он писал, цитирую: «Прежде всего, мы – либералы, то есть люди, которые любят свободу для всех, в том числе и для противников. … Мы сделаем всё возможное, дабы предотвратить цензуру и сохранить свободу мысли и слова, кои представляют собой одно из величайших достижений человеческой цивилизации». Конец цитаты.