Вракли-3. Записки «пятьюшестьвеника»

Итак, рано утром самолёт приземлился в Ташкентском аэропорту. Я вошёл в кассовый зал и вдруг услышал объявление: «Начинается регистрация на рейс номер… в Бухару…» Я без особой надежды сунулся в кассу. К моему удивлению, билеты были. Да и вообще, зал выглядел как-то пустынно, совсем не так, как у нас при вылете. Позже я узнал, что лучшего периода для поездки трудно придумать. Хлопок. Это почище, чем у нас картошка. На его уборку сгоняли чуть ли не всё население. Города пустели, самолёты и поезда были полупустыми. Через пару часов я стоял на площади перед Бухарским аэровокзалом и дико озирался. Ничего особенного. Желтая земля, пирамидальные тополя, арык журчал рядом и жарко. Очень. Небо белесое, солнце не яркое, но жгло. Я вернулся в зал и, как опытный путешественник, обратился к какому-то сотруднику в виде узбечки лет 30—60. Вопрос был прост: где можно устроиться на пару дней. По моим планам на Бухару я отводил 2—3 дня, потом Самарканд, потом Пенджикент, там автостопом, ночуя в красивых местах по тракту через Анзобский перевал в Душанбе – и домой.

Женщина внимательно выслушала и стала расспрашивать меня, кто, откуда, зачем. Удовлетворившись ответом, она сказала: «Студент – денег-то немного. В гостиницу лучше не соваться. Тут автобус до города. На нём через две остановки выходите. Слева, рядом с остановкой двухэтажное здание. Это общежитие лётчиков. Сейчас не сезон, хлопок, и может, даже комнату отдельную дадут. Придёте, спросите тётю Фариду. Скажите ей, что от Гульчахры. Это я. Поселит. Ну, а если вдруг нет, возвращайтесь. Придумаем что-нибудь ещё».

Я поблагодарил. Подоспел автобус. Я зашёл, сел и задумался. К этому времени я поездил немало, но нигде не встречал такого отношения к совершенно незнакомому человеку. Случайность, просто повезло. Общежитие было действительно рядом с остановкой и смотрелось довольно прилично. Изнутри здание выглядело ещё лучше. Чисто, тихо. На звук моих шагов из комнаты выглянула пожилая узбечка.

– Вам кого? – спросила она с заметным акцентом.

– Мне бы тётю Фариду. Я от Гульчахры. Женщина улыбнулась и сказала, что она и есть, та, к которой меня отправила её, как выяснилось, племянница. Действительно, комната нашлась. Отдельная! С холодильником! На столике стоял древний фарфоровый чайничек, странные чашечки без ручек. Пара тарелок, вилка, ложка, нож. Ну, просто мечта. Потом я отвечал на вопросы, выслушивал охи и ахи, потом был ознакомлен с краткой историей самой тётушки Фариды, а также её многочисленного семейства. Заняло это не более часа. Наконец беседа окончилась, дело было уже к полудню, я бросил вещи, закрыл дверь и спустился вниз.

– Ключ можете не сдавать, – сказала Фарида, – мало ли когда вернётесь, а я тут недалеко живу и бегаю туда-обратно. Внуки из школы вот-вот вернутся. Они ещё маленькие и на хлопок не послали. А вот родители их там. Аж до ноября обещают.

До центра города тот же автобус довёз меня минут за десять. Я вышел, прошёл как пьяный метров пятьдесят и окончательно обомлел. То, о чем я мечтал, что представлял в своём воображении, не шло ни в какое сравнение с действительностью. Такое бывает нечасто. По крайней мере, со мной в большинстве случаев было всё наоборот: действительность разочаровывала. Так было через много лет, когда я впервые попал в Париж. Взращенный на Дюма, я увидел город, не имеющий ничего общего со славным временем мушкетёров. То же произошло и с Лондоном, да и многими другими местами, впечатление о которых основывались на художественной литературе. Легенды о городах создавались людьми в соответствии со своими вкусами и редко бывало, чтобы мои ощущения совпадали с писательскими. Да и не только я, но и любой другой человек создаёт себе образ, присущий только ему, и нет смысла оспаривать этот образ. Любит моя жена Париж, ну и бог с ними обоими. Не люблю я этот город, так не надо на меня пальцем показывать…

Я стоял на берегу Ляби-хауза, старинного водоёма в самом сердце города. Огромная, почти целиком засохшая шелковица над водой потрясала своей древностью. Рядом с ней словно стайка детишек расположились незнакомые деревья. Сквозь листву просвечивали какие-то строения непривычной формы, покрытые ярко-синими изразцами. В тени деревьев стояли странные помосты, на них сидели люди, как из сказки. Благообразные седобородые старики в халатах и тюбетейках, женщины в роскошных цветастых одеждах – то ли платьях, то ли сарафанах и таких же цветастых шароварчиках. Они сидели на этих помостах по турецки, сбросив обувь рядом. Перед каждым стояли эти странные чашечки, чайнички, подносы с какими-то сластями и толстыми блинами….. Пахло чем-то жаренным, пряным и необыкновенно вкусным, но абсолютно незнакомым. Сколько я стоял не помню, но, наконец, решился и подошёл к навесу. Пелена с глаз сползла, и я вспомнил всё: что помост – это топчан, а стоит он в чайхане, а это не блины, а знаменитые лепёшки и не чашки, а пиалки…

Толстый, ну впрямь, как в книжке, чайханщик не спрашивая, тут же налил чайник, поставил на поднос вместе с пиалкой, бросил рядом небольшую кучку сладостей и бережно положил небольшую лепёшку.

– Садитесь, уважаемый, вон там, – сказал он и показал на свободный топчан.

– Сколько с меня? – я достал кошелёк с лёгким испугом в душе. Денег у меня было достаточно, но всё-таки… Чайханщик назвал смехотворную с моей точки зрения сумму, и я с облегчением устроился с подносом на своём топчане. С соседних же топчанов, особенно с тех, где сидели женщины, катила волна любопытства. Как пить из пиалок, я представлял смутно и исподтишка стал наблюдать за соседями. Вскоре я всё понял, как держать пиалу, как разливать и как «женить» чай, наливая немного в пиалку и из неё опять в чайничек. Лепёшка оказалась фантастически вкусной, сладости тоже, а чай… Странное дело – там, в Средней Азии, зелёный чай номер 95 (самый лучший!) был изумительным. Я пил его по несколько раз в день, по чайнику, а то и по два. Но, привозя этот же чай домой, с глубоким разочарованием ощущал лишь вкус перепревшего сена.

Я сидел и наслаждался. Звучала странная для моего слуха музыка. Женский голос пел на незнакомом языке что-то непривычное, но мелодичное и завораживающее. Подошёл чайханщик. Присел на край топчана и стал спрашивать всё то же самое, что и те женщины в аэропорту и общежитии. Спрашивал он довольно громко, видимо, чтобы слышали соседи. Я понял и стал также громко отвечать. Я рассказывал о себе, о своём городе, о том, как и почему попал сюда. Я не говорил про книгу, а лишь упомянул о том, что мечтал всю жизнь увидеть своими глазами благословенную Бухару, Бухару-и-Шариф.

Чайханщик восхитился и зацокал языком. Он спросил ещё, сколько дней я собираюсь пробыть в Бухаре и где остановился. Если жить негде, то он приглашает пожить у него. Я смутился, поблагодарил и сказал, что устроился нормально.

– Слушайте, уважаемый. Приходите завтра сюда к обеду. Тут праздник будет, не пожалеете, – завершил разговор чайханщик.

Я автоматически пообещал, думая, конечно же, что не приду. Тот удовлетворённо кивнул головой и побежал к другим топчанам. Я встал и двинулся вглубь города. Я шёл как зачарованный по узким улочкам, вдоль длинных глинобитных стен с редкими низенькими резными деревянными дверями. То слева, то справа на перекрестах стояли небольшие мечети, у них сидели такие же старики, как в «Белом солнце пустыни». Дети играли на улице. Увидев меня, одиноко бредущего по этим, явно не туристским местам, они сбивались в стайку и, молча провожали меня взглядами, потом вдруг взрывались смехом и кричали что-то не обидное на узбекском. Я проходил мимо удивительно красивых медресе, знаменитой мечети Чор-Минар с её четырьмя голубыми куполами, вышел к цитадели, Арку, похожему скорее на какой-то рыцарский замок. Недалеко шумел базар. Чай и лепешка – хорошо, но в животе заурчало и затребовало привычной пищи, мяска бы, овощей свеженьких.

Базар в Средней Азии. Это поэма. Бесполезно его описывать тому, кто этого не видел. Горы дынь и арбузов, прилавки ломятся от помидоров, сладкого перца, разной зелени, овощей, риса, орехов, сухофруктов и др. и др. То тут, то там в огромных котлах кипело и шкварчело, запах шёл одуряющий, и желудок немедленно откликнулся таким взрывом эмоций, что я испуганно оглянулся – не слышит ли кто ещё этих воплей. Под навесом на мангале пожилой узбек жарил что-то напоминающее шашлык и котлету одновременно. Я подошёл и стал ждать, купит ли кто-нибудь. Хотелось понять размер и стоимость порции. Очень быстро я выяснил, что порция – это лепёшка, сверху пять небольших палочек с котлетоподобным шашлычком. Всё это покрыто кольцами лука и сбрызнуто прозрачной жидкостью. Стоило по нашим меркам немного, и я рискнул заказать то же самое. Получив эту роскошь, я огляделся и решил прикупить пару больших сочных помидоров. У первого же прилавка с помидорами спросил, сколько стоит. Ответ обескуражил – 5 копеек килограмм. Я смущённо спросил, могу ли купить пару штук и сколько это будет стоить. Продавщица, узбечка в том же национальном наряде удивлённо посмотрела на меня.

– Вы посмотрите, – всплеснув руками, громко сказала она, обращаясь к товаркам. – Пару помидоров. И спрашивает сколько стоит. Ха! И тут история повторилась. Она стала расспрашивать меня о том же, что я уже трижды рассказывал сегодня. Соседки придвинулись, заохали, заахали.

– Иди сюда, сынок, – сказала старшая.

Я зашёл за прилавок.

– Подожди, я сейчас вернусь.

Она быстро ушла и вернулась через минут пять, неся на газете несколько штук похожих на большие пельмени.

– На, попробуй. Это манты, Очень вкусно. Захочешь ещё, бери вон у того старика, у него настоящие и самые вкусные, сказала она, показывая куда-то вдаль. От смущения я не запомнил, а жаль. Манты были восхитительны, котлетообразный шашлык (люля-кебаб) ещё лучше. Про помидоры умолчу. Куда до них херсонским. Пока я уминал всё это, попутно рассказывая байки про себя и свою жизнь, на прилавке появилось несколько кусков дыни. Скажу сразу, может быть потому, что впервые, а может в связи со всеми этими событиями и впечатлениями, но никогда более в своей жизни я не пробовал такой дыни. С трудом оторвавшись от гостеприимного прилавка, я двинулся дальше. Купил на вечер пару лепёшек, ещё помидоров (целый килограмм, чтобы не вводить в транс продавца), за гроши винограда, изюма и кураги, орехов. Всё это за смешные деньги и отправился бродить по городу. Дело шло к вечеру. Небо из белесого стало сначала голубым. А потом таким синим, что на его фоне потускнели купола мечетей. Жара спала, в лучах солнца золотилась легкая пыль в воздухе, город почти обезлюдел. Я ходил в лабиринте улочек, переулков, утыкался в тупики, возвращался, опять утыкался. Солнце садилось, сумерки наступали быстро. С огромным сожалением я вернулся к автобусу и уже почти в темноте добрался до своего жилья. Из комнаты выглянула Фарида:

– Ну, что, нагулялся. Вот возьми кипятка. Чай завари. Есть что покушать? А может, давай к нам сходим.

Я поблагодарил. Сбегал за чайничком. Она щедро сыпанула чаю, я добавил кипятка и поднялся к себе. Спать не хотелось. Я был так возбуждён, что не то, что спать, сидеть не мог. Выпил чаю с лепёшкой и сухофруктами. Было ещё сравнительно рано, хотя и окончательно стемнело. Я вышел на улицу. Сел на скамейку у входа, закурил. Стало неожиданно прохладно. Что говорить, пустыня. Необычные запахи и странные звуки завораживали. Уходить не хотелось. Вдруг раздался рёв – не рёв, вой – не вой. Ничего подобного я не слышал. Орало совсем рядом. Я поднялся и пошёл на звук. Оказалось, что этот необыкновенно громкий, пронзительный, похожий на скрип вилки по стеклу вопль издавал маленький серый ослик, точнее ишак. Сколько потом я не сталкивался с этим удивительным существом, не переставал умиляться и восхищаться. Взгляд его был такой печальный, что навевал мысли о многовековых страданиях этого ишака и всех его многочисленных предков. Маленького росточка, если сесть верхом, то ноги почти волочились по земле. Хрупкие ножки с миниатюрными копытцами казалось с трудом выдерживают собственный вес. Но надо было видеть, как это на вид тщедушное существо тянет за собой огромную арбу, гружёную чуть не до неба всякой всячиной. А зачастую сверху его хозяин, да не один, с целым семейством. И идёт ишачок в гору быстро-быстро, перебирая копытцами. Если бы только не его голос…

Я сидел, курил и пытался привести в порядок первые впечатления. Не первый раз мне пришлось путешествовать по стране. Европейская часть не в счет. А вот Сибирь… Когда в составе стройотряда я впервые попал за Урал, то был потрясён полным несоответствием жизни у себя в городе, в Питере и Москве у родственников с тем, что я увидел в Тайшете, в посёлках и деревнях вдоль знаменитой трассы Абакан-Тайшет. Какой там социализм, да ещё развитой! Казалось, что я попал в какую-то чужую, убогую, просто страшную страну.

Жилье в виде развалюх, бараков, чуть ли не землянок. Пьянь и рвань, женщины с пустыми глазами, золотушные дети в грязи, полууголовные мужики и лагеря, лагеря вдоль железной дороги. Никаких развлечений, продукты по карточкам. Ящик китайской тушёнки – как праздник. Оказалось, что эта знаменитая дорога вовсе не была комсомольской стройкой, о чём победно трубили газеты. Строили её в основном заключённые или деклассированные элементы, которым в их родных местах ставили условие – или по комсомольской путёвке туда или тюряга здесь. Это был изнанка социализма, великая страна с чёрного хода, прямое доказательство преступности большевиков по отношению к собственному народу. Здесь же тоже всё было иным, но иным совершенно по-другому. Своя жизнь, совсем не убогая, скорее непонятная, но потрясающе привлекательная и даже чуть волшебная, как будто выхваченная из сказок тысячи одной ночи. Просто другая страна, со своими правилами и законами, людьми, чье дружелюбие и гостеприимство было неожиданным и приятно непривычным. Всё было непохоже – люди, архитектура, природа, звуки и запахи. Мой предыдущий опыт был ни к чему, нужно было просто постараться прожить здесь, увидеть всё изнутри, попытаться беспристрастно понять эту страну, её культуру и людей.

Впечатления. Люди

Владимир Фаворский. Арба. 1944

Заснуть я долго не мог, но потом вдруг провалился и очнулся лишь почти к десяти часам. Сказалась разница во времени. Быстро перекусил, выскочил из общежития. Было ещё совсем нежарко. Небо ослепительно синело, утреннее солнце окрасило золотом даже землю. Автобуса долго ждать не пришлось и вот, я опять в центре. Придя в себя, я, наконец, достал старенький путеводитель, повесил фотоаппарат на шею и решил посвятить день ознакомлению с достопримечательностями. В те времена я любил делать фотоотчёты о своих поездках. В альбом я вклеивал фотографии, вписывал комментарии. Что-то вроде самодельного иллюстрированного путеводителя. Даже в разгар дня город казался совсем пустым. Старики, детишки. Почти не видно молодёжи, да и людей относительно среднего возраста было совсем немного. Да, уборка хлопка была государственным делом, и здесь к этому относились строго.

Впервые я увидел памятники, созданные тысячи лет тому назад. Мавзолей Самманидов своей простотой, стройностью и совершенством напоминал церковь Покрова на Нерли, но был неизмеримо старше. Я стоял рядом, прикоснувшись ладонью к тёплой стене и не верил, что более 10 веков стоит здесь это чудо в своей первозданной красе. Казалось, время не только остановилось, а покатилось назад. Сначала я старательно следовал указаниям путеводителя. Щёлкал фотоаппаратом, кое-что записывал в блокнот. Но чем дальше, тем меньше мне хотелось следовать обычным туристским правилам и традициям.

Как и вчера, я спрятал карту и стал бродить по городу, подчиняясь лишь внутреннему чутью. Я проходил мимо древних стен, знаменитого источника Иова, многочисленных мечетей, медресе. Минарет Калян и медресе Мир-и-Араб, старинное кладбище и опять лабиринт улочек старого города. То ли случайно, то ли влекомый пустым желудком, но, так или иначе, я оказался опять у Ляби-хауза. Там царило оживление. На прилегающей улочке стоял грузовик с надписью по-узбекски на кумаче натянутом вдоль бортов. Из всех слов на кириллице было понятно лишь «колхоз». Вообще, использование кириллицы в узбекском и таджикском языках в то время приводило к странным результатам. Помню, гораздо позже, уже с женой и сыном мы шли по проспекту в Душанбе. Вдруг наше малолетнее чадо удивленно остановился, дёрнул меня за рукав и громко прошептал: «Па, почему они на каждом доме пишут матное слово?». Я посмотрел, куда он указывал и с изумлением прочитал: «Ленин Хиёбани». Оказалось – ничего страшного. Просто бульвар Ленина. Или, уже в новые времена, надпись на пивной в Ташкенте – Пивохана! Группа женщин расположилась на земле у самого навеса чайханы. Перед ними стояло несколько больших тазиков, лежала гора репчатого лука, морковки, в одном из тазов огромный кусок мяса. В стороне от них над большим казаном колдовали несколько мужчин. Остальные устроились на топчанах, женщины на своих, мужчины – на своих. Чайханщик метался между топчанами, разнося бесчисленные чайники, лепёшки, фрукты. Я, было, собрался убраться подальше, как тут чайханщик заметил меня и радостно замахал рукой, дескать, иди сюда. Испытывая неловкость, я подошёл к навесу.