На флоте бабочек не ловят. Морские рассказы

– Саня, теперь твоя очередь, – пожалел девушку Лалетин, – у тебя получится лучше.

Будиш подошел к снаряду, как маэстро к роялю «Стейнвей». Саня закончил музыкальную школу и у него остались прежние навыки. Он картинно раскланялся перед публикой и сделал несколько вялых ударов по кнехту.

– Хорошо, но мало, – сказал Лалетин после повторного замера. – Надо осадить еще на восемь микрон. Давай, руби, Санёк!

Будиш вошел в раж. Тяжелая кувалда с грохотом падала вниз и отскакивала от массивной чугунной тумбы. Нинка с восхищением смотрела на молотобойца. Испуганные чайки увеличили дистанцию, а потом и вовсе пропали из виду.

– Не хочешь поучаствовать? – подкрался ко мне Лалетин.

– Не, я лучше якорь пойду затачивать…

– Кто так бьет? Кто так бьет!? – презрительно сказал подошедший на шум матрос Злобин, – шлёпаешь, как по крышке рояля… ладошкой! Дай сюда, учись, студент!

Шура Злобин, он же Лумумба, он же Шпигат отличался дурной силой. Он был здоров как бык и не очень дружил с головой. Иногда его путали со шкафом.

Злобин поплевал на ладони и ухватил кувалду. Тяжелый молот в его руках смотрелся как резиновый молоточек в кабинете невропатолога. Лумумба развернулся и с плеча, на выдохе, со всего маху, гвозданул по кнехту:

– Раз!!!

– Два!!!

– Стой!

– Три!!!

«Стой!», – крикнул появившийся на корме боцман. Но было поздно. Чугунная тумба не выдержала третьего сокрушительного удара и от её «шляпы» откололся приличный кусок величиной с глубокую тарелку. Обнажилось девственное лоно кнехта. Я не думал, что внутри он пустой.

– Ты чего натворил, лишенец?! – заорал дракон и вырвал из рук матроса злополучный молот. – Зачем?

– Я думал, они кувалду испытывают, – растерянно оправдывался Злобин, – на прочность, с новым топорищем.

– Это мы кнехты осаживали, – сказала Нинка с детской непосредственностью. – Восемь микрон осталось. Теперь, наверное, переборщили…

– И кто ж это вас надоумил? – зарычал дракон.

Все стали искать глазами Лалетина. Того и след простыл. Валера предусмотрительно исчез в румпельной, а она, как известно, соединяется с машинным отделением через туннель гребного вала.

Вероятно, история с кувалдой не отразилась на карьере матроса Злобина, потому что в следующем рассказе речь пойдёт снова о нём.

Не в штанах дело

Матрос Александр Злобин беззаветно любил деньги. Получив зарплату, Шура раскладывал пасьянс из разноцветных бумажек и огорчался, если они были выданы мелкими купюрами. Особенно ему нравилась двадцатипятирублевка. Бордовый насыщенный цвет, хрустящая бумага и портрет вождя вызывали у него душевный трепет и эстетическое наслаждение.

– Четвертак невозможно подделать, – говорил Злобин, любуясь на просвет водяными знаками. – У него классный портрет и хорошая бумага.

Саша часто просил меня разменять мелкие купюры на более солидные.

– Не в деньгах счастье, а в их количестве, – соглашался я и получал за новенькую банкноту стопку подержанных пятёрок и трёшек.

Червонцы Злобин тоже любил и берег для себя.

– Может «рыжими» возьмёшь? – уговаривал меня Злобин и подносил к носу веер лохматых рублей.

У Шурика была привычка обнюхивать все предметы, от апельсинов до портянок.

– Рубли – это уж слишком, – говорю. – Скоро будешь обонять свежие японские йены. Их делают из рисовой бумаги. А лучшую бумагу производят из рисовой каши, которую готовят на древесном угле по старинному рецепту.

– Значит, наши бабки делают из «кирзы», – заключил Злобин.

«Кирзой» Саша называл перловую кашу.

По весне нам выпал рейс на Японию. Это был подарок судьбы. Летом я собирался в отпуск и мне хотелось похвастать своими заграничными приключениями родным, друзьям, а главное, подружкам. Я считал себя моряком «загранзаплыва», имел визу, но за кордоном бывать еще не приходилось.

Не было бы счастья, да несчастье помогло. Линейщик «Омолон» потерял караван прямо в акватории порта Корсаков. С большим креном он виновато стоял на рейде, а вокруг плавали мокрые сосновые бревна.

Чтобы выполнить торговые обязательства, пароходство решило загрузить другое судно и наш старый каботажник оказался в порту очень кстати. Мы перешвартовались на лесной причал и докеры рьяно принялись за работу. Грузчикам была обещана премия и дополнительный выходной день. При помощи ломиков и «такой-то матери» докеры за пару суток забили твиндеки тяжелой лиственницей. На палубу погрузили легкую сосну.

Нам повезло ещё раз. Вместо соседнего Хакодате пароход направили в южный порт Яцусиро. Шлёпать туда по хорошей погоде самое малое – пять дней.

«Больше суток, больше шмуток», – шутили моряки.

В Японском порту Яцусиро мы с Шуриком Злобиным получили на двоих три тысячи йен.

– В городе разменяете и поделитесь, – сказал третий помощник, выдавая валюту. – Мелких денег нет.

– Разделим по-честному, – сказал Злобин и заграбастал наш общий капитал.

– Давай лучше поровну, – ответил я.

В каюте, при ярком свете настольной лампы, Шурик с первобытным интересом разглядывал невиданные до сего купюры. Три бумажки по одной тысяче йен. Потом не поленился и принёс с мостика большую штурманскую лупу.

– Наш Ленин гораздо солиднее, – наконец убежденно сказал Злобин.

– Ещё бы! – согласился я, заглядывая Шурику через плечо.

– Самурай староват и борода у него пучком, – злобствовал Злобин.

– Пиджачок хорошо сидит но, весьма старомодный и, видать, поношенный, – добавил я в тон.

– К тому же бородавка на носу и уши торчком.

– Паршивые деньги, – сказал я, – презентуй их мне.

– Деньги хорошие, но мало, – вздохнул Злобин и с сожалением протянул мне бумажку в тысячу йен. – Остальное завтра, когда разменяю. Куплю себе штаны!

Сказано – сделано. На следующий день счастливый Злобин ввалился в каюту с цветным бумажным пакетом.

– Андрюха, ты живой?! – как обычно заорал он с порога и радостно и вытряхнул на диван свою покупку.