Шум нарастал, в нем угадывались хруст, скрежет и будто завывания псов. В десяти шагах от своего укрытия путник увидел волчий оскал. Усыпленная, завороженная луной, звериная морда застыла в проеме кустарников, заблестела, и нырнула в ночную темень также незаметно, как появилась. Волк не учуял запаха человека? Нет-нет… морда появилась на высоте не меньше человеческого роста. Что-то было не так. Путник застыл, как вкопанный, от своей догадки. Это был не волк. Существо не имело звериного чутья.
– У страха глаза велики! Господи, помилуй!
Раздался вопль – нет, не поддаваться страху! Сжимая рот от непроизвольного крика, путник думал лишь о том, как остаться незамеченным. Прислониться спиной к чему-то – предупредить нападение сзади, но не к чему… Несколько тварей с неестественно вывернутыми шеями, на задних лапах, вынырнули из тьмы и ринулись в одну сторону. Раздались звериный хрип и отдаленные стоны – и все затихло. Нет! Он не мог ошибиться. В лесу рыскают существа, о которых он знал по-наслышке. Только успокоиться и добраться до людского крова.
…Он шел по старой тропе. В лесу все мерещится, особенно когда ищешь человека, когда в суматохе можешь переломать ноги, а того хуже, шею; когда спешишь, опасаясь не успеть до полуночи, когда городские стражники проведут последнюю перекличку нового дозора, и потушат факелы. За затворенными воротами наступит кромешная тьма, и поди-разбери, где спасительный лаз в стене. За стенами кишат разные твари, и стражники часто слышат ужасающие звуки стенаний, скрежета и стонов, привыкли – утром не останется ни одного из признаков беспокойной ночи.
Куда деваются те, кто не поспевает к сроку? Чаще укрываются в ближнем перелеске, подкапывают старые корни – влазят в их тесные проемы. Сожрет голодный зверь – собирай к утру кости. Но благо, если запоздавшие ехали на телеге, да еще везли сено или солому; хуже пешим – для них покрывало – рубаха и плащ, а подстилки – молодые ветки придорожных кустарников.
В своих нехитрых раздумьях путник миновал заросли боярышника, хватанул горсть ягод и на ходу пережевывая, пересек косогор. Он замедлил шаги под стенами старого заброшенного особняка. Шла молва о какой-то истории с домом: когда-то там жила семья, муж, жена, дети. Но жена обернулась ведьмой погубила мужа, утопила детей – всех сгубила и сама пропала. Ларс мало верил таким россказням, он слышал их еще в отрочестве, да никто тех людей и не видел.
Тишина. Свет полнолуния выхватывает лишь часть фасада, где зияют пустые глазницы окон. Под лестницей – гипсовая голова одного из львов, гордых стражей центрального входа в дом, который стоит севернее в троице схожих архитектурных сооружений, воздвигнутых более ста лет назад в этих прилегающих к городу лесах. Два других подобных дома неподалеку растворились в черных пятнах ночи, там, за кладбищем. В одном из них живет приходской пастырь, а в третьем – выжившая из ума старуха. Говорили, если провести на карте линию между домами – получится треугольник, замкнувший в себе городское кладбище, поле и озеро.
Путник подошел ближе – белеющая гипсовая голова льва лежала на постаменте как отрубленная, и от того зловещим казался ее оскал.
Несмотря на внешнее сиротство, заброшенный дом давно жил своей жизнью, и сплетни о шабашах, устраиваемых ведьмой, немало волновали суеверных жителей Кодена и окрестных селений.
Вдруг где-то под самой крышей раздался треск, шуршание, и стая черных существ отлетела от дома, они резко, зигзагами, разрушали ночную тьму. Когда из под ног медлительная жаба прыгнула в кусты, он догадался о летучих мышах, которых в народе давно кличут ночными ведьмами. Ларсу было за пятьдесят, он многого навидался, но привыкнуть к этим мерзким тварям, снующим ночами под крышами и взрывающими небо своими шерстяными плащами, не мог.
Да что там, на каждом сборище горожан он убеждался, что высоченные дворцы правителей, неприступные замки и монастыри, пылающий огонь факелов, вооружение всадника и даже молитва не вытеснили из людей первобытного страха перед ночью, в которую появляется зарево.
На земле есть то, что неведомо человеку, но вершит его судьбу. Может оно за отрогами Гундеборду – может еще где.
Путник выдохнул воздух, сжал голову в плечи и взобрался на ступени этого дома. Он понял, ясно как никогда, что если ему суждено было бы умереть в когтях зверя, то это бы уже случилось…
А может зверь ведет его куда-то или к кому-то, притаился и выжидает? Под сапогами заскрипела штукатурка – теперь каждый шаг путника на площадке дома разрезал тишину хрустом обсыпавшейся со стен штукатурки.
Донесся человеческий голос – кого-то осторожно позвали.
– Ларс! – он явственно услышал свое имя, не успел сообразить ничего, весь напрягся, подобрал живот, и ждал, затаив дыхание, пока снова тонкий голос, будто из глубины дома, не прозвучал с новой силой. Как он не хотел его слышать вновь и вновь.
Так повторялось неоднократно. Голос настойчиво звал его, умолял, потом раздались плач и крики. Он надавил на двери, но они были накрепко заперты изнутри, а между тем крики то приближались, то удалялись. В какой-то миг ему даже показалось, что голос был немного заискивающим и жалостливым. Как будто голос Марты…
Но когда шум удалялся, то можно было расслышать детское многоголосье.
– Ведьма! – Ларс застыл на месте, уже не сомневаясь, что слухи о ведьмовстве старухи оправданы. Тяжелели ноги, на руки будто повесили мешки с солью, каждый по десятку фунтов. Он опустился на колени – голова уперлась в грудь, потом всем телом распластался на широкой каменной ступени.
– Ларс, дурачина, подойди… – вдруг он обнаружил, что обратился к самому себе чужим голосом, и его стало крутить в разные стороны, как чумного, и швырнуло на плиты.
Ларса объял ужас:
– Боже! Кто это? Кто? Марта?! Ты? – он вопил чужим голосом, вытаращивая глаза.
– Ларс, дурачина, подойди – снова вырвалось из него.
И тогда он увидел ее глаза – глаза Марты. В них был чистый порок.
Но когда все исчезло. Он нчиго не видел кроме лунного свечения на ночных предметах.
И тогда, в лунном сиянии он явственно увидел силуэт высокого человека в рыбацком плаще, отполз к стене – шаги приближались, кто это? – не разобрать – не поднять глаз – веки стали свинцовыми. Ларс поднялся и бревном рухнул со ступеней.
Сколько времени длилось наваждение? Он не знал. Но враз его отпустило – и он стоял уже на четвереньках, выл по собачьи, а над ступенями повисло монашеское одеяние, раздуваемое ветром. И никакой опоры. Никого!
Глава 2
Он бежал, как раненый зверь, обливаясь потом и задыхаясь от безудержного бега, пока не засеменил до дальней поляны, где упал, сраженный колющей болью в груди… Через какое-то время, он, преодолевая страх и боль, стал подниматься, хватаясь за трухлявый пень, как хватается тонущий в море за плавающие ошметки корабля. Руки вязли в гниющей массе, и на плечи Ларса тучами взбирались мелкие жуки, растревоженные столь вероломным нападением.
– Я задыхаюсь… Сколько вас налипло! С кладбища набежали?
Он немного успокоился, когда стряхнул всю нечисть, восстановил дыхание:
– Кто там был? Кто стоял надо мной? А? Голос… голос был не мой, не Марты… Кто издевается надо мной, старым человеком? Упасть на колени и молиться… упасть и молиться. Упасть и молиться.
Он бился головой о землю: –Марта! Марта! Куда же тебя понесло? Уйти с поляны… от греха подальше… от греха… Как ноги зудят! Крапива! Нет! Это чертовы жуки! У-у – у! Черт! Рука!
Он смахнул набежавшее скопище насекомых, облепивших его, они ерзали как бешеные, заставляя Ларса сбрасывать рубаху и кататься чурбаном… Наконец он нашел другое место для привала, раскинул руки в разные стороны, потряс ими, пока звездное небо над головой не стало таким спокойным и сочувствующим, пока не исчезло под небом все, что придумала земля. Он почувствовал полет, среди туч и не испугался, что такое может быть только после смерти.
– Чертов лес! И понесла меня нелегкая! Кто звал меня? Кто в развалинах дома…? Э-э-э! Нельзя одному тут лазить.
В горле заперчило, ухватившись двумя руками за горло он все пытался откашляться…
– Чертово место!
Медленно, как перепивший пива, он плелся, пытаясь совладать со своей тяжелой одышкой, к дому викария городской церкви, чей особняк был окружен могучими кедрами, садом и цветником.
«Где этот любитель цветов и чужих баб? Поселился за кладбищем, подальше от глаз людских. Скоро переселю его на кладбище. Закопаю, живьем закопаю… Мне его священство по боку. Пусть бабы ходят на литургию, а я ему не верю! Он еще меня не знает. Черт его возьми, сморчка… Пусть подойдет к моей жене хоть раз, исповедник хренов. Обрадую рогатиной».
В туманной дымке, поежившись и вздохнув, он вошел в высокие заросли ковыля, сырого от росы, и вышел весь в промокшей рубахе.
Спустя какое-то время тишину разорвал отрывистый крик. Это Ларс выкрикивал имя своей жены:
– Ма-а – рта! – а потом еще настойчивей и громче: –Ма-а – рта!
Вокруг потемнело из-за набежавших туч, в горле опять заперчило.
– Вот еще напасть-то, тьфу, черт. Ори – не ори, толку мало….
Он вдруг вспомнил, прошедшей весной, где-то в этих местах Марта увидела аистов, они свели гнездо на одном из лесных домов. Да! На доме священника. Так она не могла оторвать взгляда, смотрела на птиц и вдруг сказала: «Мы все умрем!»
– Скажет же, чертовка!
…Устав биться в массивную дверь, обитую медью, он застонал, скорее от бессилия, чем от потери сил. Сжимая грудь, опустился на ступени. Кулаки опухлидверь крепостью своей не отличалась от каменных стен.
Чего стоят его намерения, когда он так слаб и никчемен? Разве мог он подумать, что его Марта станет уходить по ночам? Да еще не тайком, не скрывая этого от него, от мужа. Да никогда! Ничего нет оскорбительнее жизни с потаскушкой. Весь город судачит, будто она бегает к священнику, и каждый с издевкой тычет в тебя пальцем, насмехаясь беззубым ртом.
Изгнать! Предать проклятию! Наказать! – да сколько ж мыслей уже его прожгло. Но где-то, в далеких уголках его порушенных чувств гнездились сомнения и надежды. Может все пройдет и будет как раньше как в те года, когда они поженились. Он так к ней привык; так привык верить в лучшее. И уговаривал себя, в который раз махнув рукой. А вот как разогнать насмешников? На ступенях заблестел железный диск, размером с монету. Он скребанул пальцами раз-другой.
– Тонкий! Не подденешь.