Амнистия

– Немного же вы вспомнили.

Руденко прочитал и отодвинул от себя исписанную до половины страницу.

– Я постараюсь вспомнить больше, – ответил Локтев. – Дома посижу и вспомню. Только ответьте мне на один вопрос. Если я найду для вас этого человека, то могу рассчитывать на премиальные? Я не о деньгах. Я могу надеяться, что в случае удачного завершения поисков, мое сотрудничество с уголовным розыском навсегда закончится?

Руденко хмыкнул и неопределенно пожал плечами.

– Я найду для вас Тарасова, – сказал Локтев. – Но это будет мое первое и последнее, так сказать, дело. Договорились?

– Сперва найдите, тогда поговорим.

– Мне нужны гарантии.

– А я не представитель страховой кампании, чтобы давать какие-то сраные гарантии, – Руденко начинал злиться. – Тарасова МУР не может найти, а вы говорите: я найду. Вы переоцениваете свои скромные таланты. Идите домой, соберитесь с мыслями и напишите все, что знаете. Как только закончите свой опус, звоните мне, но по телефону не называйте свого имени. Теперь у вас есть только псевдоним: Кактус. Встретимся вот в этой закусочной. Тихое место в центре.

– Так вы обещаете, что в случае успеха отпустите меня с Богом? – упорствовал Локтев.

– Вы ещё ничем не помогли следствию, ничего не сделали, а уже начинаете торговаться, уже выдрючиваетесь, – Руденко поморщился, как от кислого. – Сперва докажите, что вы хоть на что-то способны. Только самостоятельно вы ни хрена не сможете сделать. Ваш друг сильно изменился за то время, что вы с ним не виделись. Из провинциального актеришки он превратился в отпетого бандита и убийцу. Если он только узнает, что вы его ищете… Если только узнает, вы проклянете тот день, когда вылезли из материнской утробы. Все, пишите письма.

На отрывном листке Руденко написал адрес шашлычной, передал бумагу Локтеву.

Глава седьмая

Едва загорелся зеленый свет светофора, Локтев рванул машину с места. Выбирая ближнюю дорогу к трем вокзалам, свернул в первый же переулок, хотел прибавить газу, но тут заметил мужчину в клетчатой рубашке и мятых брюках.

Мужчина стоял на кромке тротуара и с чувством человека, отчаявшегося поймать машину, выразительно махал правой рукой, задирая кверху большой палец. Локтев тормознул, потянувшись к ручке, толкнул ладонью правую дверцу.

– Куда ехать?

– На Каланчевку, к Ярославскому вокзалу. На поезд опаздываю.

– Садись, – сказал Локтев.

Мужчина распахнул заднюю дверь, кинул на сидение огромную сумку из синтетической ткани, но сам в машину не залез. Отбежал в сторону, подхватил на руки стоявший у фонарного столба плотно набитый джутовый мешок, бросил его на пол салона. Забравшись на переднее сидение, с силой захлопнул дверь, промокнул рукавом влажный от пота лоб.

Локтев плавно набрал скорость.

– Товара детского, всякого разного в Москве прикупил.

Мужик самодовольно усмехнулся и, не спрашивая разрешения, закурил зловонную папиросу.

– Трикотаж, обувка.

– Что, много у вас детей?

Локтев, посочувствовав в душе нелегкой судьбе многодетного отца, опустил стекло.

– Трудно с ними, с детьми, одень, обуй, – покачал головой мужик. – Трудно. Хотя лично у меня детей вообще нет. А товар для перепродажи. Моя супруга в совхозе работает, так зарплату ей свиной щетиной выдали. Куда её девать, щетину?

– Хорошо хоть не навозом зарплату выдавали, – ответил Локтев. – А то бывали и такие случаи. Щетина хоть лежит себе спокойно. И даже не воняет.

Мужик, соглашаясь со справедливым замечанием водителя, кивнул в ответ и стал с глубокомысленным видом сосать мундштук тлеющей папиросы. Локтев же через секунду забыл о пассажире.

…Под утро он вздрогнул, как от удара электротоком, и тут же, проснувшись, сел на диване.

Ведь у Тарасова была постоянная подруга. Как бишь её звали? Фамилия Смирнова, это совершенно точно. А вот имя, имя… На фамилии у Локтева хорошая, острая память, а вот имена почему-то запоминаются со скрипом. Кажется, женщину звали Тамара. Или Людмила?

В одной компании они отмечали какой-то праздник. «Моя невеста», – так, коротко и емко, Тарасов представил подругу гостям. Обычная женщина. Лет тридцати, среднего сложения, среднего роста, коротко стриженные волосы.

Позже была ещё какая-то вечеринка, юбилей заведующего постановочной частью, на котором присутствовал все актеры областного театра, и даже операторы сцены, и даже осветители… К тому времени эта Смирнова окончательно вжилась в роль невесты Тарасова. Но не сложилось. Почему? Теперь и не вспомнить. Так как же её звали? Смирнова, Смирнова…

Слишком распространенная фамилия. Надо бы имя вспомнить.

Локтев отбросил одеяло, не одеваясь, зажег свет, сел на стул, раскрыл дверцу секретера. Он выгреб изнутри все старые записные книжки, все исписанные крупным неразборчивым почерком ежедневники, ветхие еженедельники, желтые от старости блокноты.

Серые рассветные сумерки медленно вползли в комнату, а Локтев все сидел на своем стуле терпеливо, страница за страницей, перелистывая старые записи. Половина восьмого утра он отправился в ванную, затем прошел в кухню, заварил в чашке растворимый кофе и, выпив его залпом, снова вернулся к своему скучному занятию. «Смирнова – это точно», – бормотал себе под нос Локтев, медленно переворачивая станицы бесчисленных блокнотов. Реплики из пьес, черновые наброски сцен, чьи-то полузабытые имена, телефоны, снова реплики…

Ведь где– то он записывал имя, и даже отчество этой Смирновой. С какой целью записывал? Вот в этом весь фокус. Года три назад он отправлял из Петрозаводска в Москву посылку другу отца Мухину. Картонный ящик, перехваченный клейкой лентой, содержал в себе стандартный наборчик северных гостинцев: орешки, мед, ещё какая-то ерунда. Не в посылке дело.

Главное, с кем Локтев передавал свои небогатые дары. А передавал он их с проводницей скорого поезда «Петрозаводск – Москва», несостоявшийся женой Максима Тарасова, со Смирновой передавал. Но вот только имя женщины… И почему он такой беспамятный? Впрочем, и без имени найти Смирнову можно. Человек не иголка… И все-таки имя следует знать.

Ровно в десять утра Локтев угостил сам себя ещё одной чашкой кофе. Закурив, он открыл дверь на балкон, плотно уселся на стул, твердо решив не вставать с него, пока не будет перевернута последняя страница последней записной книжки. Он взял в руки маленькую записную книжку в яркой обложке из кожзаменителя, перевернул пару страниц.

И вот она запись красной шариковой ручкой: «Смирнова Лидия Константиновна, седьмой вагон, „Петрозаводск – Москва“. Все-таки Лидия. „Никогда не выбрасывай старые записные книжки“ – сказал вслух Локтев. Подумал секунду и сам себе вслух ответил: „Я и не выбрасываю“.

Он полистал толстый московский справочник, нашел номер справочной службы Ленинградского вокзала, поднял трубку. «Бывает такое, люди работают несколько лет на одном месте, – подумал Локтев. Такие недоразумения сплошь и рядом случается. А вдруг». Через двадцать минут он дозвонился диспетчеру направления Ленинградской железной дороги. «Помогите, пожалуйста, мне нужно найти родственницу, – Локтев заговорил слабым придушенным голосом. – У нас в семье горе. Она проводник поезда… Ее зовут…»

Невероятно, но Смирнова, как и три года назад, работала проводником на том же самом поезде, в том же вагоне. Мало того, её поезд прибывал в Москву сегодня в тринадцать сорок пять. Ну и дела. Локтев положил трубку и взглянул на часы. Можно не торопиться со сборами. Время ещё терпит. Когда Локтев, уже одетый, отпирал входную дверь, зазвонил телефон, пришлось вернуться.

Голос режиссера Старостина звучал бодро:

– Ну, старик, ты все-таки родился в рубашке. Худсовет прошел на ура. Все говорят: появился второй Вампилов. Поздравляю. Но ты не радуйся, впереди второй худсовет. Решающий. Придут чиновники, драматурги и всякая такая вшивая публика. А пока начинаем читку твоей пьесы. Роли распределяем, прикинем. Но есть кое-какие замечания. Надо их исправлять на ходу.

– Какие ещё замечания? – спросил Локтев.

– Пресноватая пьеса, – вздохнул режиссер. – Надо бы перчику добавить. Для остроты вкуса. Приходи к часу и не дай тебе Бог опоздать.

Локтев воспринял доброе известие болезненно, решив, что в его отсутствие любого, самого положительного персонажа пьесы, запросто превратят в сексуального диссидента или просто-таки в опущенного козла.

– Я не смогу опоздать на читку, – сказал Локтев. – Потому что вообще не приду. Я заболел, не встаю с кровати. Человек ведь имеет право заболеть?

– Имеет, но не в решающие моменты своей жизни.

Выяснение отношений с режиссером отняло добрых четверть часа.

Едва Локтев положил трубку, аппарат разразился новым звонком.

– Мать-перемать, полчаса не могу дозвониться, – сказал Руденко вместо приветствия. – Сегодня в три часа тебе нужно быть в городской больнице по адресу… Поднимешься на второй этаж, там, на одном из кабинетов табличка «ординаторская». Вот там я буду ждать.