СССР – 1979

– Значит, надо быть готовыми!

Глава 5. Последствия

Дома у меня дико разболелась голова. То ли от пережитого, то ли это просто были последствия таких… скачков? Я не знал, как это еще можно было назвать.

Но с друзьями мы договорились, что никому не расскажем об увиденном. Понятно, что скажи кто-то один из нас – так посмеялись бы, ну, психом бы назвали. А когда о таких путешествиях во времени заговорят четверо… попахивает больничкой.

Как говорил один мой хороший знакомый – не надо искать у себя признаки шизофрении, непременно найдешь. После такого безумства найдешь все, что угодно.

И все же, лежа на кровати с тремя таблетками анальгина в желудке, я старался не слушать мать, которая тихонько бубнила над ухом. Громко говорить она не могла, жалела – ведь все же голова болит. Но это не отключало ее привычку монотонно пилить каждый раз, когда я возвращался с пьянки.

Объяснить ей, что произошло? Что мы не перепили, что голова болит от странных событий, из-за всяких Вась, товарищей и резисторов? Скорее всего, она бы тоже не поверила, списала бы все на белочку и посоветовала пить меньше.

– Ты что, меня совсем не слушал? – спросила мать даже практически не строго.

Я решил воспользоваться моментом и перейти на новую тему, которая меня интересовала куда больше, чем очередная взбучка за гулянку.

– Ма, а что вы все на союз так молитесь?

– Молимся? – мать уже приготовился рассердиться, но отчего-то задумалась, сбилась с мысли, а потом спросила еще: – И кто это «мы»?

– Ну, вы. Твое поколение. Вот бабуля как-то не очень отзывалась. А вот ты постоянно говорила, что лучшего места нет. Мороженое вкусное. Всякие детские лагеря были, – я попытался припомнить что-то еще, но не получилось. Только голова разболелась еще сильнее.

– А чего бабушке-то хорошо отзываться? – удивилась мать. – И не вздумай меня сейчас по имени-отчеству назвать! По лицу вижу все твои намерения, – она немного повеселела.

Да уж, моя привычка так говорить ее иногда развлекала. Порой, по правде говоря, раздражала, но куда реже.

– Хорошо, – я потянулся под одеялом, взял стакан с водой и опустошил его. – Но так чего с бабушкой?

– Почему ей хорошо отзываться?

– Ну так работала, на пенсию еще в то время вышла, – попробовал вспомнить я. – Вроде бы не на что жаловаться. У нее было то же мороженое.

– Она из-за своих родителей, – вздохнула мать.

– Из-за своих родителей – что?

– У нее родители пострадали… ой, не хочу об этом говорить.

– Нет уж, ма, начала – говори. Ты сама мне постоянно этому учила.

– Яйца курицу… Ладно, – немного помолчав, добавила она. – Что бабушка – поздний ребенок, ты знаешь. Не маленький вроде.

– Кхм, – выразительно кашлянул я.

– Вижу-вижу, – она снова вздохнула. – И в кого ты такой у меня.

– Ма, бабушка. Ты начала про нее рассказывать. Поздний ребенок.

– Да. Поздний. Она у нас тридцать седьмого года.

– Вроде бы ничего такого, – я попробовал лечь поудобнее, но боль тут же стуканула в висок. – Ай…

– Анальгина больше не дам. Терпи, как можешь. Вчера покутил – сегодня принимай последствия, – нравоучительно произнесла она. – А у нее – да, ничего такого. Но ее отец и дядя по пять лет провели в лагерях.

– За просто так? – спросил я.

– За просто так! – воскликнула мать.

– Но ведь… Не верю, ма, правда. За просто так и на пять лет? Вот одноклассника моего помнишь, Женька? Он два года получил, только в прошлом мае вышел. А за что, помнишь?

– За что? – нахмурилась она. – Честно, не очень любила твоего одноклассника, чтобы помнить о нем такие вещи.

– Ну, он и не другом мне был. Но он украл из магазина выручку, пока там работал. Вернул часть. Больше не смог. И получил два года.

– Туда ему и дорога. Ворам, – презрительно произнесла мать, – надлежит сидеть в тюрьме. А деда твоего и его брата оговорили. Якобы они с завода болты вынесли. Всего лишь болты!

Как бы у меня не болела голова, не заметить странностей в речах матери я не мог.

– Так их же оговорили, но ты говоришь «всего лишь болты». И когда это было?

– В тридцать девятом, – ответила мать и на глазах ее блеснули слезы.

– Ну так… – я глубоко вдохнул. – Только не воспринимай мои слова близко к сердцу, но мне кажется, что ты и сама не веришь, что их просто оговорили.

– Нет, их оговорили! – напористо произнесла она. – Оговорили! Ты там не был и не знаешь.

– Как и ты! – вырвалось у меня. – Извини, мам. А вдруг Женька тоже оговорили?

– Ты хотел узнать, почему бабушка ничего хорошего не говорила? Вот, узнал.

– А твоего отца, ее мужа, не оговорили, поэтому все хорошо и ты хвалишь?

– У меня было хорошее детство, – мгновенно переключилась на другую тему мать. – И садик. И школа. И мороженое тогда настоящим было. Без пальмы, как сейчас. Лагеря были детские. Бесплатные.

– И ничего плохого не было? А чего же люди тогда злые были?

– С чего ты решил? – удивилась она, но все же неловко поерзала на стуле, что стоял рядом с кроватью. – Раньше-то все добрые были. Двери не запирали.

– Да? – я позволил себе улыбнуться. – Вот у нас вторая дверь в квартире. Деревянная. И на ней – три замка.

– Третий мы только в девяносто пятом поставили, – попробовала оправдаться мать. – Да у тебя вообще голова болит, с чего ты такие разговоры начал?

– Да мы с ребятами вчера, когда сидели, разговорились про то, где лучше жилось…

– Конечно, раньше! – раздался возглас еще до того, как я успел мысль завершить.

– Но вот злые люди же все равно были? – спросил я, понимая, что вопрос звучит как-то вообще по-детски.