Абортарий

В точь, как мошонка у зеленой мартышки.

Единственное, что не бирюзовое – это светоотражающая разметка и дорожные знаки. Они бронзовые. И как только женщины додумались.

Ну да, еще названия улиц. Мой дед, Андрей II Валух, рассказывал отцу, что малым карапузом застал их переименование. В честь цветка, растения, дерева. Главная теперь – улица Роз. На ней запрещено движение транспорта, а дорога сплошь утыкана розами и усыпана лепестками. Когда гуляешь по ней, особенно в ветреную погоду, лепестки так и норовят влезть в рот. А вообще, конечно, красиво. Можно целый день напролет топтаться по ним и кайфовать.

Вот какой Киев теперь – пестрый и разукрашенный. Будто подвергся акварельной бомбардировке.

Да, именно бомбардировке. Сравнение из прошлого, знаю. Непонятное и странное сейчас. Как ни борись, а дремучие мужланские гены иногда дают о себе знать.

***

А вот Киев прошлого являл собой достаточно жалкое зрелище. Обильное нагромождение безликого бетона, окутанного сизым дымом. Люди только тем и занимались, что лихорадочно бегали туда-сюда, толкались, ругались. Заняты они были одним – деланьем денег. И деньги у них водились. Но далеко не у всех. Люди карабкались к хорошей жизни, но зачем она им – и сами не знали. Им было привычно в старом грязном болоте, коим значился город.

Не то, что сейчас. Цветастое загляденье.

Не считая жуткого «Пенисного кольца со штопором-закруткой» и Дома Матери.

***

Киев раньше напоминал дряхлую прокуренную грымзу. Сосуды дорог в изломах и трещинах. Покосившиеся дома, как видавшие виды, подгнивающие зубы. А небоскребы в центре имели вид побрякушек, не столько необходимых, сколько ради моды – раз в других городах есть, то и в Киев нужно. Грымза боролась со своим естественным оволосением, безжалостно сравнивая с землей парки и скверы.

А все потому, что населяли город люди тупоголовые и примитивные. Они не понимали, не любили, не ценили его. И вместо того, чтобы быть милой и добродушной бабулькой, город был придирчивой и ворчливой грымзой.

***

Исторические сведения я почерпнул из папиных бесед. Он любил рассказывать о прошлом. Но еще больше он любил напоминать о теперешнем положении вещей.

Папа не упускал случая повторять, что на сегодняшний день любая беременная баба вместо выпуклого пуза может с таким же нагло-отрешенным видом носить пояс шахида.

По статистике, из ста беременных баб рожают около сорока. Рожают, понятное дело, девочек. У некоторых через неделю-вторую случается самопроизвольный выкидыш. И это еще считается везением.

У второй половины беременных случается так, что начиная примерно со второго месяца – плод вдруг погибает. По до сих пор не выясненным причинам.

И всегда выходит так, что плод этот – мужского пола.

– Насколько мне известно, – говорил папа, – те бабы не предъявляют никаких претензий по поводу того, что носят в животе мертвого зародыша. Не бегут сломя голову к акушеру-гинекологу в Дом Матери. Не жалуются на судьбу. В определенный момент они перестают вообще что-либо делать. А вот с ними, наоборот, уже можно делать все что захочется. Лучше всего, конечно, – это удобрять ими почву.

Какой бы папа ни был историк, но язык не поворачивается назвать его культурным и воспитанным представителем эксклюзивного мужского рода.

Часть третья. Оковалок

***

Если вышло так, что все мужчины одним махом переселились на другую планету, могу себе только представить, с каким злорадством они бы предвкушали фиаско женщин. Ставших вдруг независимыми и беспомощными.

По логике событий – фиаско неминуемое.

Но, спрашивается, с каких это пор женщина стала существом логичным и последовательным?

Цивилизация не пришла в упадок. Женщины очень быстро сообразили, что отныне задаривать и покупать их некому. Вместо оружия, машин и техники мировое производство переориентировалось на совершенно другие потребности. Магазины битком набили всякой дрянью – косметикой, парфюмерией, шмотками и бижутерией. На поверку – Золотой век феминизма оказался возможен только после практически полного истребления мужчин. И слово «практически» здесь очень важно, потому что крайне показательно, чтобы один да остался.

Смотрел, обалдевал и просил пощады.

Под чутким руководством женщин и мнимым командованием деда город Киев стал закрытым. Сегодня в нем проживает около пяти миллионов населения, а ежедневные утраты рожениц восполняются с остальных городов планеты.

В радиусе пятисот километров от Киева нет ни одного завода, фабрики или дымящей трубы. Снабжается город извне, по электрическим магистралям, пронизывающим окрестности во всех направлениях. Огромный гипермаркет, в котором я чешу загривок – заброшен, полуразвален и находится на отшибе городской черты. Сколько горючего хватило, туда и доплелся.

Впрочем, об этом тоже позже.

Ну как, тушки, снова заинтригованы?

***

Еще до того, как усесться своим калорифером за письмо, я решил следующим образом: первая тетрадь – это описание причин, по которым мне наследственно предначертано поселиться в холодильнике и зажить беспечной отшельнической жизнью; а вторая – рассказ, почему я наконец-то сделал это. Рассказ о том, что стало последней каплей.

Третья – теперешний быт. Мое заслуженное заточение и наказание.

Ну, туши, смею надеяться, по ходу дела вы втемяшите. Хоть и слишком уж выпотрошено вы выглядите, не в упрек будь сказано.

***

К тому же, от вас не убудет, если я буду повторяться или забываться, перескакивая с темы на тему, как резвящийся горный козлик.

***

В непосредственной близости от «Пенисного кольца» находится Дом Матери. Главное акушерское, гинекологическое, неонаталогическое и фетологическое учреждение страны. Много умных слов, но, по сути, там занимаются женским здоровьем в связи с беременностью и родами.

Папа и тут едко пошутил, окрестив Дом «Патан-кабаком».

– Ничего не скажешь, зданьице масштабное, – насмешливо замечал папа. – Так и давит своей монументальностью. Все, что есть новейшего для сохранности бабьего передка – собрано здесь. Не удивлюсь, если штатом числится треть Киева.

К слову, Иена тоже там работала. Вылавливала моих прихвостней и сортировала по степени полноценности.

Еще когда дед был жив и заправлял «батончики нугой», стали ходить слухи, что в Доме изобрели некую сыворотку вечной молодости и красоты.

Папа долгое время пытался выудить информацию об этой сказочной сыворотки. Но так ничего и не узнал. Чему я ни капельки не удивлен, учитывая его методику расспросов и общение с женщинами в целом.

– Ладно, пес с ними, – заявил он однажды, махнув рукой в сторону Дома. – Все равно половина обрюхаченного состава до сих пор мрут, как мухи.

***

Папа часто любил повторять, что в мире нет абсолютных бездельников. Потому что само безделье – тоже немалый труд. Особенно, если находишься в постоянном окружении женщин. Пардон, баб.

– И тем более, – добавлял он, – если нет даже надежды, что, кроме баб, может появиться кто-нибудь еще. Мужчина, например.

Наше с папой относительное ничегонеделание использовалось на воспитание и болтовню. По известным причинам я не учился в школе, репетитором и наставником числился отец. Отчего я и ходил постоянно в синяках и ушибах. И нахватался всяких гадких словечек.

Но вот уже более пяти лет, как папы нет. А мертвые, как известно – не словоохотливы. Впрочем, я чувствую, что многое из наших бесед отлично отложилось в моей памяти, и вам, туши, это будет не безынтересно.