Холодный путь к старости

Далее последовало неприличное сочетание из трех букв русского алфавита, обозначающее мужской половой орган. На такой эмоциональный выпад Алика, за который он сам себя корил, Мерзлая, нервно смеясь, ответила:

– Ты думаешь, что меня обидел. Как бы не так, мне даже приятно. Сходила бы и не один раз. Жаль, мало предлагают.

В общем, в редакции газеты маленького нефтяного городка Алик всегда висел на волоске от увольнения. «А если это произойдет, то что дальше? – иногда думал он. – А дальше можно будет рассчитывать только на свои силы, на то, что называется предприимчивость».

Предприимчивость на российской земле многогранна. Это хитрость, изворотливость, подчас полное пренебрежение всеми моральными нормами, способность пройти по грани закона, но вместе с тем это возможность выжить, жить – и порой очень хорошо. Говорить о кристальной честности и полной законопослушности в среде предпринимателей невозможно. Честность накладна. Средь блюстителей закона тоже работают обычные люди. Столкнулись две хитрости…

***

Просторный кабинет начальницы налоговой инспекции впечатлил. Алику показалось, что он вышел на улицу, поэтому на мгновенье по привычке он поискал глазами птиц и уже собирался оценить небеса насчет возможной непогоды, но вовремя прервал сии неуместные изыскания и пошел вперед. Черный мощный стол, телевизор, компьютер, телефоны, множество цветов и емкий аквариум с сытыми толстыми рыбками. И она, Вельможнова – упитанная кудрявая женщина с лицом, подретушированным пудрами, тональными кремами, тенями, и бегающими из стороны в сторону глазами, которые почему-то не могли остановиться на каком-то одном объекте, будь то посетитель или телевизор, и постоянно что-то искали. Она прочла письмо, вполне естественно, не обрадовалась ему и, сыто щурясь, защищала свое ведомство и ругала предпринимателей:

– Мы не можем консультировать людей, когда им захочется. Приемный день каждую неделю во вторник после обеда. При необходимости помогаем литературой. Проводим семинары, но приходят считанные единицы. Самообразование у предпринимателей не вызывает интереса…

Излагала Вельможнова быстро, точно и без сантиментов, как наемные рабочие сбрасывают лопатой землю на гроб, уложенный в свежую могилу. Она улыбалась, двигала головой и руками легко и непринужденно, но зрачки блестели, словно бы хорошо заточенные и обезжиренные острия новеньких гвоздей.

Алик слушал, кивал, избегая прямого схождения взглядов, чтобы не быть пробитым остриями гвоздей, блестевшими в глазах Вельможновой, записал ответ и ушел к следующему информатору. «Всяк, кто обидел налоговые органы, без проверки и штрафов не останется. Слишком велика и неограниченна власть у этих структур. Жаловаться, в принципе, некуда», – размышлял он по дороге к начальнику налоговой полиции Анатолию Ворованю. Офис этого ведомства находился на первом этаже старого двухэтажного дома. Обстановка бедненькая, и крепенький круглолицый Воровань сидел в своей комнатушечке, как крыса в мышеловке. В нем не было ничего зловещего. Милый, добрый дядечка с немного серым уставшим лицом. Он тоже ознакомился с письмом и наговорил на диктофон:

– При Главе города совместно с предпринимателями проходили совещания. Ни один предприниматель не сказал ничего плохого в наш адрес, претензии направлялись работникам милиции. У нас было несколько случаев, когда наши работники подозревались в злоупотреблении служебным положением. Я вызывал службу безопасности. Проведены расследования, опрошены десятки свидетелей. Факты не подтвердились, но все же, если горожанам известны случаи вымогательства со стороны работников налоговой полиции, прошу сообщить мне об этом. Виновные будут уволены.

Алик ушел с чувством исполненного долга, не зная, плакать ему или смеяться. Воровань хвалился тем, что никто из свидетелей не подтвердил злоупотребления налоговых полицейских! Да какая же овца будет жаловать волкам, что те задрали ее подружку или укусили саму? Свидетели сами тряслись от страха, как бы их самих штрафами не обложили.

«Решило раз овечье стадо избрать свой Думский комитет. Без депутатов скучно стало, да и порядка в стаде нет. Кого избрать? В среде собратьев достойных сложно отыскать. Ведь должно жизнь овечью знать им и страх на стадо нагонять. Избрали волка…», – такую басню Алик сочинил своей редакторше к выборам в городскую Думу, и он ее вспомнил, поскольку ситуация проявлялась схожая.

Овечьи свидетели интуитивно чувствуют бойню. С полицией шутки плохи. Но для написания статьи Алику остро не хватало личных наблюдений, явление существовало только в рамках теорий, рассказов. И бывает же такое: только задумаешь – исполняется.

***

В канун Восьмого марта Алик шел пружинящей походкой по улицам маленького нефтяного города и наговаривал пришедшие на ум стихи:

Все впереди – мы знаем это,

Точнее – чувствуем и ждем,

Покуда прошлые рассветы

В душе горят живым огнем.

И эта трепетная сила –

Кораблик на судьбы волнах,

Всего лишь память, но причина

Нетленной юности в глазах.

Наговаривал он их потому, что никак не мог понять, почему средь встречавшихся ему глаз, большинство было уставших, спокойных, равнодушных, но не было горящих, какие он видел как-то у молодой женщины, спускавшейся по лестнице в подземный переход с огромным букетом в руках. Он ее часто вспоминал и жалел, что не придумал повод подойти к ней и поговорить… Собственно Алик даже не понимал, почему сложились именно такие рифмованные строки, которые он повторял. На эту же тему можно высказаться бессчетное число раз и все по-разному. Он шел и придумывал новые варианты стиха и за этим совершенно глупым занятием приблизился к ступенькам в парфюмерный магазин «Штиль», где работала его знакомая директорша Серафима, у которой он собирался приобрести подарки женщинам, работавшим в редакции.

Имевшая округлые формы, но не толстая, шустрая и всегда улыбчивая Серафима от многотрудной подпольной торговли водкой и самогонкой во времена сухого закона выросла до полноправной хозяйки и директора и сблизилась с Аликом на почве составления рекламы для своего ароматизирующего и цивилизующего мелкоштучного товара вроде парфюмов. Алик с Серафимой в торговом зале неторопливо разговаривали, как звякнул маленький колокольчик и в двери зашли двое убойных налоговых полицейских. Серафима улыбнулась самому здоровенному, как близкому другу, и, попросив Алика подождать, удалилась со здоровяком в подсобку. Оттуда полицейский вышел с множеством разноцветных коробочек, покоившихся на руках, скрещенных на животе, и придавленных сверху его двойным подбородком. Серафима мило помогала нести ему то, что не уместилось в охапке. Их беседа была мелодичной и легкой, но только служивые исчезли под тихий звон колокольчика и хлопок входной двери, как лицо у директорши внезапно приобрело черты сильнейшей усталости, частично ответив Алику на его недавний вопрос относительно множества встречающихся безжизненных глаз. «Все запутались в мелочах, придавлены неопределенностью, напуганы беззащитностью», – решил Алик и подначил:

– Бойко у тебя торговля идет!

– Какая торговля? Забрал все самое лучшее, ходовое и, естественно, со значительной скидкой, – с тихой грустью пролепетала директорша и ехидно добавила. – Они же бедные.

– А что отдаешь?

– Не отдай! Так они завтра с проверкой нагрянут, а у меня и так долгов полно…

***

Когда сам не болен, кажется – все здоровы. Это молнии видны издалека, а, например, венерические болезни или СПИД скрытны, больные не рассказывают о них каждому встречному, и лишь по сообщениям узнаешь, что таковые существуют. Чтобы внести в статью последние, но самые главные фрагменты текста, отражающие народное возмущение, Алик отправился к герою, переболевшему встречами с чиновниками, написавшему скандальное письмо и обещавшему помочь.

Гараж, превращенный в автомастерскую, находился в сером грязном ряду других гаражей. Из приоткрытой двери изливался бледный поток света. Алик потянул тяжелую стальную дверь на себя. Открылось небольшое помещеньице, почти полностью занятое автомобилем. По узкому проходу между гаражной стеной, инструментальными стеллажами и лаковым кузовом Алик осторожно прошел боком, чтобы не запачкаться, и в дальнем углу гаража возле открытого капота разглядел трех настороженных мужчин, помеченных темными пятнами смазки. Свет исходил от маломощной настольной лампы, но его было достаточно Алику, чтобы понять: он не желанный гость, а большая помеха, вроде нахально ввалившегося в квартиру незнакомца.

– Здравствуйте, я из газеты. Ищу Юрия, написавшего в редакцию письмо. Он должен работать в этой автомастерской, – быстрее объяснил Алик, чтобы не получить гаечным ключом от настороженных.

– Я Юрий, – ответил один из мужчин, худощавый, молодой и в самой грязной робе.

– Надо переговорить. Отойдем в сторону, – попросил Алик.

Они встали у выхода из гаража, на границе вечерней тьмы, и Алик принялся за объяснения:

– Я работаю с вашим письмом. Материал почти готов. В нем учтены все мнения. Необходимы ваше окончательное согласие на публикацию и помощь, которую вы обещали: подтвердить те случаи…

– Я передумал и отказываюсь от публикации, – жестко ответил Юрий.

– Как? – только и смог произнести изумленный Алик.

– А так! Мне не нужны неприятности. Докопаются и прикроют нашу автомастерскую, а так, хоть и без регистрации, мы здесь худо-бедно управляемся. Письмо я на нервах написал. Отправил, а потом мы с отцом поговорили. Систему не изменить… а жить надо…

– Вы же письмо прислали в газету, а не бросили в урну! Мы работали по нему. Не было сомнений в вашей решимости, и мы радовались, что хоть один смелый человек нашелся, – кинул леща Алик, мысленно справлявший панихиду по своему труду, потраченному на человечка, желавшего только выговориться и успокоиться, как на исповеди у попа…

– Я не герой и связываться не хочу…

***

Мысленно ругая тихушников, Алик ушел в препоганом настроении. В голове царил полный кавардак и кто-то начитывал стихи:

Шторы задернул Господь,

И посерело небо,

Словно засохший ломоть

Белого раньше хлеба.

Мне не по нраву грусть,

Не по душе тление,