Комбат. Беспокойный

– Ну, соври, если не лень.

– Франкенштейнов выводим, – с удовольствием соврал соскучившийся по свежему собеседнику старший прапорщик. – Боевых упырей для заброски в тыл потенциального противника.

– Тьфу, – сказал каплей и действительно сплюнул в бассейн. Плевок закачался на мелкой волне, отчетливо белея на фоне темной воды. – А если серьезно?

Старший прапорщик Палей поднял пластиковое забрало шлема и внимательно посмотрел ему в лицо. Каплей смущенно отвел взгляд, хотя по его виду было невозможно предположить, что он умеет смущаться.

– Если серьезно, – медленно, веско проговорил Палей, – то я, ей-богу, и сам не знаю. А если совсем-совсем серьезно, то ты не имеешь права мне такие вопросы задавать, а я – на них отвечать.

– И то правда, – согласился каплей, вынул из кармана пачку сигарет, повертел ее в руках и, почему-то передумав курить, снова спрятал в карман. – А не жалко?

– Кого? – искренне не понял прапорщик.

– Их. Люди все-таки.

– Да какие они люди? – изумился Палей.

– И то правда, – повторил капитан-лейтенант и, не прощаясь, ловко, одним прыжком, перемахнул с причала на борт субмарины.

Палубный настил загудел под его башмаками. Вскарабкавшись на крышу рубки по приваренным к корпусу стальным скобам, каплей отработанным до автоматизма плавным движением скользнул в люк и скрылся из вида. Тяжелая крышка захлопнулась; потом зарокотал, плюясь сизым дымком, дизельный движок, вода вдоль бортов подлодки вспенилась, забурлила, и прочный стальной корпус начал быстро погружаться. Вскоре над поверхностью воды осталась только сужающаяся кверху телескопическая труба перископа, потом исчезла и она. Черная, пятнистая от бликов вода с радужными масляными разводами тяжело плескалась о бетонные стенки; потом в глубине опять зажегся размытый свет прожекторов, начал удаляться, меркнуть и через некоторое время исчез совсем.

Палей засек время, выждал предписываемые инструкцией пятнадцать минут и скомандовал караулу строиться. Когда слитный топот двух десятков обутых в солдатские башмаки ног стих в отдалении, в рукотворной пещере дока остался только часовой, который, как всегда, лениво прохаживался вдоль ограждения бассейна, положив руки на вороненый казенник автомата. Примерно через час, строго по расписанию, в отдалении возник нарастающий гул, послышался мягкий перестук колес и из тоннеля выкатилась электрическая вагонетка. Часовой помахал рукой, и водитель в общевойсковом комплекте химической защиты махнул ему в ответ трехпалой резиновой рукавицей. Вагонетка скрылась в проходе, ведущем к похоронной камере, и вскоре оттуда донеслись тревожные крякающие вскрики включившейся сигнализации.

* * *

Подполковник столичной ГИБДД Пермяков был весь округлый, крепенький, как боровик, с большим носом и густыми, любовно ухоженными усами, которые, несмотря на все его старания, не добавляли добродушной физиономии подполковника ни капельки свирепости. Впрочем, Борис Рублев был знаком с ним не первый год и знал, что в случае нужды Павел Егорович бывает достаточно крут. В этом только что имели случай убедиться двое его подчиненных; даже сидя в приемной, за двойной, плотно закрытой дверью, Рублев слышал, как орал господин подполковник и какими страшными карами грозил проштрафившимся инспекторам.

Несколько лет назад Борис Иванович оказал Пермякову, с которым тогда вовсе не был знаком, одну услугу, отвадив от его дочери дружка-наркомана со товарищи. Пермяков оказался памятлив на добро, да и мужик он был хороший, в меру твердый, что позволило ему сохранить нормальные человеческие качества даже на той собачьей работе, которой он занимался. Близкими друзьями они не стали, но встречаться с ним Рублеву было приятно, тем более что Павлу Егоровичу в свое время тоже довелось повоевать, и воевал он, по отзывам, неплохо – не как профессиональный спецназовец, но честно, храбро и достаточно грамотно. И о войне он говорил, как настоящий солдат, крайне неохотно, а когда уж очень сильно донимали расспросами, отделывался пересказом смешных случаев и расхожих войсковых побасенок, так что у собеседника (если собеседник был не шибко большого ума) складывалось впечатление, что подполковник Пермяков целых полгода не воевал в Чечне, а прохлаждался в санатории для сотрудников МВД. Он был Борису Ивановичу симпатичен, да и решать периодически возникающие проблемы с дорожными инспекторами теперь стало не в пример легче. «Полезное знакомство», – подумал Рублев и невесело усмехнулся, вспомнив о дне рождения, на который безнадежно опоздал, новых полезных знакомствах, которыми не обзавелся, и роскошном, многострадальном букете роз, который теперь оставалось только выбросить в первую попавшуюся урну.

О том, что повод для встречи у них нынче не самый приятный, лишний раз напоминала побагровевшая от гнева лысина господина подполковника, которую тот периодически вытирал мятым клетчатым носовым платком.

– Зря ты на них так набросился, Пал Егорыч, – сказал ему Рублев. – Ну, переусердствовали, ну, дали маху, так ведь без злого умысла! Ведь была же, наверное, ориентировка или как там это у вас делается…

– Мне виднее, зря или не зря, – проворчал Пермяков, понемногу остывая, и снова вытер платком лысину. – Ориентировка… Конечно, ориентировка была, как же без ориентировки! Зеленая такая, и портрет на ней – не твой, а президента Соединенных Штатов Бенджамина Франклина. Симпатичный такой старикан – лысый, как я, но в буклях. И без усов. Очень популярная во всем мире личность, за его портреты люди друг другу глотки рвут. А бывает, объявляют в розыск абсолютно чистые, купленные на законных основаниях, не числящиеся в угоне автомобили.

– Хочешь сказать, что это была подстава?

– По-моему, уже сказал. Кому-то ты, Борис Иваныч, крепко насолил. И я, кажется, даже догадываюсь кому. У тебя в последнее время неприятности с ФСБ были?

Рублев слегка опешил.

– Эк ты, Егорыч, хватил, – сказал он растерянно. – Я кто, по-твоему, – террорист? Наркобарон?

– Ну, может, я не совсем правильно выразился, – согласился подполковник. – Необязательно с ФСБ как организацией. А с отдельно взятыми сотрудниками – было?

Борис Иванович пожал широкими плечами.

– С теми, кого лично знаю, не было, – уверенно заявил он. – И быть не могло. А от прочих я стараюсь держаться подальше. На кой ляд они мне сдались? Ты, вообще, к чему клонишь?

Пермяков подвигал усами, потеребил кончик носа и снова вытер платком лысину, которая уже приобрела нормальный оттенок. Он пребывал в явном и решительно непонятном Борису Ивановичу затруднении. Хотя, когда речь заходит о неприятностях с ФСБ, в затруднительном положении может оказаться любой, особенно человек в погонах.

– Видишь ли, – наконец заговорил подполковник, – машина твоя, как ты знаешь, все эти дни находилась на штраф-стоянке. Так вот, уже в первый день около нее был замечен какой-то тип – ходил вокруг, приглядывался, принюхивался… И, главное, никто до сих пор не понял, как он туда попал. Когда к нему подошли, он предъявил удостоверение сотрудника ФСБ, причем, заметь, подлинное, а не из подземного перехода. Объяснить цель своего пребывания на штрафной стоянке ГИБДД он отказался, и его оттуда выдворили…

– Причем с удовольствием, – рискнул предположить Рублев.

– Не без того, – согласился Павел Егорович. – Мы в твой огород не лезем, и ты в наш не суйся. Сначала получи санкцию, уладь вопрос с нашим руководством, тогда и поглядим, имеешь ли ты право здесь находиться. Короче, обычным порядком, все как всегда. Но дело не в этом. В конце концов, можно предположить, что парень забрел туда, чтобы присмотреть себе приличные колеса из конфиската по остаточной стоимости, и твоя тачка ему просто приглянулась…

– Сомнительно, – задумчиво произнес Борис Иванович. – Это ведь не «бентли» и даже не «БМВ»…

– Вот, – утвердительно воскликнул Пермяков, – зришь в корень! Не «БМВ», верно. И это, братец, еще не все. Те два олуха, которые тебя задержали и которых ты тут пытаешься оправдать, только что признались, что наводку на твою машину получили по каналу ФСБ. И после этого ты мне будешь рассказывать, что у тебя с ними никаких трений? Давай, Боря, вспоминай, кому в последнее время соли на хвост насыпал! Может, толкнул кого-то ненароком, или на дороге подрезал, или еще что-нибудь?.. У человека ведь на лбу не написано, из ФСБ он или из жилконторы…

Борис Иванович понял все еще до того, как подполковник кончил говорить. Ему отчетливо вспомнилось утро того злополучного дня, когда патрульные отобрали у него машину на том основании, что она якобы числится в угоне: «тойота», из-за которой он не мог попасть в свою машину, ссора с ее хамоватым и не совсем трезвым хозяином, заброшенный в мусорный бак травматический пистолет… И слова сидящего на асфальте толстяка, в тот момент показавшиеся пустыми угрозами, попыткой махать кулаками после драки: дескать, не на того руку поднял, как бы тебе после об этом не пожалеть. И расплата, последовавшая всего через час после инцидента – то есть практически мгновенно, причем, если верить Пермякову, по линии ФСБ… Ну, а то по какой же! Кто еще мог так оперативно, буквально одним звонком по телефону, все это организовать?

– Черт, – сказал он огорченно. – А я-то думал, что это просто ошибка, недоразумение…

– Ага, – сказал Пермяков, – вспомнил? Давай выкладывай. Да без утайки, как семейному доктору или адвокату. Дело-то серьезное, с этой конторой шутки плохи!

Рублев и сам понимал, что дело серьезное. Даже случайное недоразумение, ставшее следствием путаницы в базе данных ГИБДД, вполне могло обернуться конфискацией автомобиля. А «недоразумение», организованное чекистами, могло обойтись намного дороже – насколько именно дороже, даже страшно было подумать.

– Черт, – повторил он. – Надо было сразу его прикончить. Или хотя бы врезать гаду как следует. Тогда хоть знал бы, за что страдаю.

– Да, – сочувственно покивал лысой головой Пермяков, – это как в одной книжке сказано: раненый полицейский хуже дикого кабана, его надо либо сразу убивать, либо вообще не трогать.

– Хорошая книжка, – вздохнул Рублев. – И наверняка со счастливым концом.

– Ну, мы-то не в книжке живем, – напомнил подполковник. – Так что выкладывай по порядку.

Борис Иванович нехотя стал выкладывать все по порядку: про день рождения, про букет, про заблокированные двери, предложение забраться в машину через багажник и все, что за этим предложением последовало, вплоть до трогательной сцены прощания с сидящим на земле толстяком.

– Ты в своем репертуаре, – дослушав до конца, проворчал подполковник. – Сила есть – ума не надо. Так, говоришь, номера смоленские? А поточнее припомнить не можешь?

– А чего припоминать, – сказал Рублев. – Я на этот его номер до тошноты насмотрелся, пока вдоль стоянки прохаживался. Пиши, если это поможет.

Он продиктовал регистрационный номер «тойоты». Павел Егорович снял трубку телефона и стал, держа ее в руке, тыкать указательным пальцем в кнопки, набирая номер. Свободной рукой он открыл тумбу письменного стола, извлек оттуда початую бутылку водки и показал ее Рублеву, вопросительно приподняв брови: будешь? Борис Иванович в ответ лишь пожал плечами: почему бы и нет? Пермяков удовлетворенно кивнул: правильно, наш человек, – поставил бутылку на стол и полез в тумбу за рюмками.

Отдавая по телефону необходимые распоряжения, касающиеся установления личности владельца «тойоты», он продолжал, перекосившись набок, свободной от трубки рукой доставать из тумбы и выставлять на стол немудреную закуску: бутерброды с колбасой и домашними котлетками, огурчики, помидорчики и прочую петрушку. Прервав соединение, он сейчас же набрал новый номер и стал уже совсем другим, отнюдь не приказным тоном расспрашивать какого-то Петра Игнатьевича о здоровье и семейных делах. Попутно он извлек откуда-то складной нож и протянул его Рублеву, красноречиво кивнув на закуску. Борис Иванович кивнул в ответ, раскрыл лезвие, оказавшееся отточенным до бритвенной остроты, и принялся крупно, по-мужски, строгать зелень. Зелени было немного; бутербродов тоже оказалось всего четыре штуки, и он, чтобы не сидеть без дела, разрезал каждый из них пополам, с неловкостью думая при этом, что не только эксплуатирует полезное знакомство, но еще и оставляет это самое знакомство без принесенного из дома, заботливо собранного женой обеденного перекусона.

Не прерывая разговора, со стороны выглядевшего просто дружеской болтовней, Павел Егорович пощелкивал кнопкой компьютерной мыши и неумело тыкал указательным пальцем в клавиши. Он оторвался от этого занятия лишь один раз – вопросительно взглянул на Бориса Ивановича, кивнул на бутылку и сделал круговое движение над рюмками, предлагая посетителю не сидеть просто так, глазея по сторонам, а заняться делом, – после чего снова уставился в монитор.

Рублев наполнил рюмки, а потом, не дожидаясь особого распоряжения, прогулялся к входной двери и запер ее на ключ. Это самоуправство было встречено одобрительным кивком хозяина; потом его устремленный на монитор взгляд стал внимательным и цепким, глаза забегали из стороны в сторону, явно читая какой-то текст. При этом подполковник продолжал разговаривать, громогласно и довольно язвительно высказывая сомнения в правдивости слов какого-то Кузяева, утверждавшего, что в прошлое воскресенье выловил из Оки семикилограммовую щуку.

– Да брешет, брешет, как последний дворовый кобель, – посмеиваясь, говорил он в трубку, маня Бориса Ивановича пальцем. – Он же сам из прокуратуры, а значит, на слово даже родной жене не верит… А? Жене – в последнюю очередь? Да, тоже верно… – Он рассмеялся. – Ну, так я же и говорю: была бы щука, он бы ее непременно предъявил. Так и бегал бы с ней по знакомым, пока она у него не протухла бы. А то – ни щуки, ни фотографий, ни свидетелей… Уху он, видите ли, из нее сварил! Раз свидетелей не было, значит, рыбачил один. А сколько ухи можно сварить из семикилограммовой щуки? И какое брюхо надо иметь, чтобы в одиночку все это умять? Врет как сивый мерин, даже слушать не хочу!

Повинуясь призывному мановению его толстого указательного пальца, Борис Иванович встал, обогнул стол и посмотрел на монитор. На мониторе красовалась хорошо знакомая ему щекастая физиономия – правда, трезвая, без апоплексического румянца на щеках и с серьезной, значительной, немного глуповатой, как это всегда бывает на фотографиях в официальных документах, миной. Золотую цепь скрывала белая рубашка с широким галстуком, но человек был точно тот самый, с которым Рублев повздорил на стоянке. «Михайлов Василий Андреевич», – прочел он, утвердительно кивнул в ответ на требовательный взгляд Пермякова и вернулся на свое место за столом для совещаний.

– Послушай, Петр Игнатьевич, – недобро щурясь на монитор, прежним легким, праздным тоном продолжал подполковник, – ты извини, конечно, но у меня к тебе дело. Ничего особенно важного или, упаси бог, криминального, но хотелось бы навести справки об одном человеке. Да, по вашему ведомству…

Рублев слушал, как он воркует и сыплет прибаутками, уламывая собеседника поделиться с ним не подлежащей разглашению информацией, и опять испытывал растущую неловкость. Было без очков видно, что Павел Егорович в данный момент не просто напрягает, а, пожалуй, даже перенапрягает одно из своих собственных полезных знакомств, рискуя раз и навсегда его потерять. Так и подмывало сказать: «Да плюнь ты, Егорыч, само как-нибудь рассосется», но Пермяков был прав: судя по всему, дельце вырисовывалось не из тех, что рассасываются сами собой. Толстопузый Василий Андреевич Михайлов оказался мстительным и злопамятным и, не имея возможности справиться с противником в честном бою один на один, начал использовать для сведения личных счетов свои весьма широкие служебные полномочия. Борис Рублев уже давно перестал быть настолько наивным, чтобы в подобной ситуации надеяться на защиту закона. «Закон – что дышло: куда повернул, туда и вышло», – говорят в народе, а Михайлов, если и впрямь служил в ФСБ, был как раз из тех людей, которые это дышло ворочают – когда по приказу сверху, а когда и по собственному разумению, как в данном случае. Незаметный со стороны поворот на сотую долю градуса мог стереть Бориса Ивановича в порошок, а ему, как ни странно, по-прежнему хотелось жить – и по возможности на свободе.