Сталинград. Том третий. Над нами мессеры кружили

– Я! – винтовочным затвором лязгнул ответ.

– Ефрейтор Зорькин.

– Я! – не повышая голоса, сухо, будто в кулак, кашлянул лучший пулемётчик «Зоря».

– Рядовой Черёмушкин.

– Я! – Магомед Танкаевич заметил, порывисто повёрнутое к нему заострённое, голубоглазое лицо Черёмы, похожее на лисью, испуганную мордочку.

– Рядовой Сметанин!.

– Я-у! – обиженно и тихо, как телячье мычание, вырвалось из груди.

– Ты чо-о? Всё о мамкиных пирожках тоскуешь, мимоза? Может, тебе ещё сиську дать? Сметани-ин! – чётче и злее выкрикнул старший сержант.

– Я-у! – громчк, но так же обиженно, вторил Сметана.

– Ну, я тебе сосунок,.. – скрипнув зубом, погрозил у бедра кулаком Марат. – Рядовой Федорчук!

…Всё видел, всё подмечал майор Танкаев. Ничего не упускал его зоркий орлиный взор. Но палки в колёса совать не стал. Знал по опыту, по окопной правде: «Солдаты обязаны знать – уважать своих старшин и сержантов. Они их опора, устав и поддержка. Иначе, какой прок от их лычек в бою? Прав был старый Танка, когда говорил нам, босоногим: «Худо дело, если у отары много чабанов»».

Но не только это сейчас когтило сердце майора. Исправный старший сержант – одноверец Нурмухамедов, обращаясь к бойцам выкрикнул «взвод»…»Эх, кабы взвод…Всего-то жалкая горсть, чуть более отделения» – под тёмной бронзой скул катнулись желваки. Немец, в который раз, как волк овцу, порвал – изнахратил его роту, оставив – «ножки да рожки и шерсти клок»…

На душе Магомеда, будто приглохла погостная тишина. На суровом лице лежала печать командирских раздумий. Что тут скажешь. Он чертовски устал привыкать к новым лицам бойцов, коих день через день – забирала костлявая смерть…

– Федорчук!

– Я. Расчёт окончен.

– Товарищ майор, – Нумухамедов крутнулся на каблуках.

– Вольно, бойцы.

– Взвод вольна-а! – вторил командирскому сержант.

– Почему вверенные тебе бойцы шляются без дела? – пошёл на опережение Танкаев. Тон его голоса не давал отступных.

– Виноват, товарищ майор. – Рысьи глаза Нурмухамедова вспыхнули; злобясь на себя за то, что не хватало нужных слов – аргументов, буркнул под обгоревший на солнце нос: – Так ить сами знаете…Ждём пополнения. Выпал случай отдохнуть малость, това…

– Отставить. Лично меня такой «случай» не устраивает. Возражения есть, бойцы? – Магомед Танкаевич сверкнул глазами из-под чёрных крыльев бровей.

– Никак нет!

– Вот это…правильно.

– Был в вашем расположении…Стыд и срам, бойцы! Повсюду грязь, хлам…Подсолнечная шелуха и окурки по щиколотку, консервные банки – портянки…Свиньи вы или стрелки – легендарной Краснознамённой 100-й дивизии? Разве так должны содержать своё жильё воины? Ну, что молчим? – Заложив руки за спину, он, придирчиво оглядывая стрелков, медленно двинулся вдоль шеренги, как вдруг услышал позади сухой хохоток, ровно фасоль из кулька, и тихо, как вздох замечание:

– А вы это у фрицев спросите…Они гадюки там до нас хозяйничали….

– Кто сказал? – чёрный всполох глаз обжёг строй. – Шаг вперёд.

– Ефрейтор Зорькин. – Пулемётчик выдвинулся на дуговатых ногах, замер перед майором небритый, худой, с воспалёнными, как при трахоме, глазами; мелкая морось острых коричневых скул выдавала его волнение.

– Наряд вне очереди, – обрезал Танкаев.

– Товарищ майор! За что-о?..Зоря низал глазами чисто выбритого до синеватой дымки, перетянутого ремнями, непреклонного командира.

В голове пулемётчика Зорькина клубился кипящий ком мыслей…Пенная злоба поводила губы. А в тёмно-песочных, с пороховой искрой, глазах читалось:

«Ето ж, как прикажешь понимать, командир? Мы кровь проливая, товарищей боевых теряя…Ещё за етой немчурой поганой, дерьмо должны выносить? Да насрать на них сволочей, засыпать вшами и растереть! Ето ж, кто на чью радость…нас выгнал из родных краёв и кинул на смерть! Мы али они – фашисты пр-роклятын? Не из-за них ли крестовых сук, мы вторую годину на брюхе под пулями ползаем? Оторванные от своих баб и детёв…Чужую пшеницу – рожь сапогами да танками давим! Не из-за них ли паскуд рыжих, мы второй год в окопах гнилой хлеб с червивым мясом жуем…И за етой нечистью ещё говно разгребать?!.»

Зоря, до глубины души задетый за живое, остановил мёрклыё взгляд на чисто выбритых щеках майора и надавил:

– За что, командир? Кому я виноват?

– Три наряда вне очереди, – ломая взгляд Зорькина, обрубил Танкаев.

– Есть три наряда вне очереди, – вставая в строй, в хмурой тоске процедил Зоря, и зло усмехнулся: – Только, если можно, на кухне…

Стрелки гоготнули божьими жеребцами, но тут же притихли, как тополиный колок, перед грозой. Знали с «Абреком» шутки плохи. Командир Танкаев дюже суров, коли вопрос касается воинской выучки и дисциплины. «Тяжело в ученье – легко в бою» – этот суворовский постулат, всегда был руководством к действию в подразделениях Магомеда Танкаева.

– Это что ж получается, товарищи бойцы? – Он резанул взором всех сразу. – Нынче наша дивизия будет укомплектована свежими силами. Я получу батальон. В нашу фронтовую семью…вольются сотни новых воинов…А вы-ы!..Моя опора – истребители танков…Моя гордость, мой щит и меч…Вах! Какой примэр вы покажете им? Рэмэнь на яйцах, сапоги в смятку, каска набекрень?

– Да уж покажем…

– Разговорчики! – цепно рявкнул старший сержант, на загудевших шерщнями стрелков.

– Нет, товарищи бойцы, – едко усмехнулся майор, – такой «пулемёт» не пройдёт. Хо! Пэрвая встреча с вами, после санбата…и что же я вижу? На первом же построении исключительная расхлябанность и разгильдяйство! А между тем, командование, направляя меня сюда, поставило задачу. Чтобы будущий 2-й батальон, стал примером для всего нашего 472-го ударного стрелкового полка! Примером во всём: в боевой и политической подготовке, в дисциплине и в ношении формы. В боевой подготовке батальона нэ будет решительно ни-ка-ких поблажэк. Ни смотря на ваши боевые заслуги…Впереди нас ждут отчаянные бои, ночные броски и боевые трэвоги, товарищи! Война, сами знаете…не прощает ошибок. Я же хочу, чтобы все вы остались живы, дошли до Победы…Но уж если…суждэно погибнуть за Родину, то погибнуть геройски, как подобает воину с оружием в руках, глядя смэрти в глаза, забрав с собою, как можно больше фашистов…а не поджав хвост, умоляя врага о пощаде. «Предателям и изменникам, – говорили мои прэдки, – лучше лежать под землёй, чем находиться на земле.» теперь это, вам, говорю я.

Ну, а с фрицев, – Магомед Танкаевич по-свойски подмигнул ефрейтору Зорькину, – мы, конечно, спросым! Клянусь землёй, за всё спросым… Они шакалы, за это и так собственной кровью – мясом платят. Но, вы то – советские бойцы, по какому праву позорите Красную Армию? Короче: привести себя в надлежащий вид! Постираться, постричься, побриться. Надраить пряжки и сапоги, и быть похожими на солдат. И чтоб на постое – ни шелухи, ни окурков! Лично проверю. Старший сержант! – майор поймал рысий прищур Нурмухамедова, по-горски цокнул зубом. – Давай, брат, исполняй приказ.

Глава 4

Стрелки, пришпоренные командирским наказом, живо разобрали, стоявшее поодаль в двух «пирамидах», и ходко потянулись к полуразрушенному казачьему куреню.

Магомед проводил их взглядом и уже собрался наведаться к связистам, как вдруг, от общего движения военных грузовиков отделился глазастый «виллис» и, вынырнув из кудлтых клубов пыли, пружинисто запрыгал на ухабах и ямах обочины.

– Мишка-а! Танкаев!! Стоп машина! – не дожидаясь водительских тормозов, комбат Воронов перепрыгнул через ребристую дверцу «американца» и зарываясь мысами хромовых сапог в жёлтую пыль бросился навстречу другу. – Вот тебе-а! Скажи на милость, откуда тебя черти принесли, орёл? Я думал ты в госпитале, раны штопаешь…Еду, мать – перемать…Глядь через плечо, а тут ты…джиги-ит!

– Здравия желаю, товарищ комбат! – не в силах сдерживать чувств и улыбки, по уставному доложился Танкаев.

– Да пошёл ты!..Будешь тут мне козырять! Мишка-а!

Фронтовые друзья – офицеры крепко-накрепко обнялись. Оба путались в чувствах; здесь была и горечь невосполнимых потерь их личного состава, и гордость за возложенную на них честь, и терпкая радость внезапной встречи…Ах, ты судьба – индейка! Снова вместе! Значит, снова, плечом к плечу, бить фашистов, чтоб отомстить за своих, чтоб сломать хребет хищному зверю, и чтоб в конце-концов победить…

Оба не скрывали искрившихся на глазах слёз… Сильные, смелые духом воины их не стесняются. Оба хлопали друг друга по плечам, давили в объятиях, словно желали передать друг другу свою ратную силу, молодость, боевой пыл и задор.

– Рад, рад, до слёз, Арсений Иванович!..