Сталинград. Том третий. Над нами мессеры кружили

– Оттуда, товарищ комбат.

– Так зачем ты, глупой, удрал из него? Ах, ты горе… – сокрушённо покачал головой Арсений Иванович. – Тебе же надо было, как следует вылечиться., Михаил. У тебя. Помню, ранение в лёгкое, так?

– Да как же я буду валяться на койке, когда война?! Вы тут…Наш полк в тяжёлом положении…А я буду бока нагуливать? Нэт! – Магомед возмущённо округляя, как армейские пуговицы, орлиные глаза, ответил, берясь за солдатскую кружку: – Я воин, брат. Нэ мог я там оставаться. Чэстно и ясно скажу…Вэришь, боялся, что полк наш бэз меня расформируют…где потом вас искать? Нас же осталось то…после Чижовки, кот наплакал.

– Это так… – мрачно согласился Воронов.

– Вот и я о том. Нэ выдержал и вернулся. Чтоб вместе фашистов бить!

Вэрно, Арсений Иванович?

– Давай за твою верность и выпьем, Михаил! – Арсений повернул широколобое, открытое лицо к новоиспечённому майору, сидевшему напротив за круглым столом.

Глядя на его мужественное, красивое в своей кавказской суровости лицо, отогнал негожие мысли о смерти, но что-то тревожно-враждебное, против его воли, вновь шевельнулось в его груди, больно кольнуло сердце.

– Ты чего так глядишь, брат? На мне узоров нет. Соскучился, что ли? – Магомед испытал замешательство под его внимательным взглядом.

– А, как ты, думал? Ну, давай, будем!

Они опрокинули кружки.

– Эх, крепка зараза-а! – Воронов крякнул, сырея белками глаз.

– Как Совэтская власть! Как слово товарища Сталина! – Магомед обтёр губы тылом ладони с такой тщательностью, как будто ему хотелось уничтожить и след своей позорной уступчивости – касательно выпитого.

– Что, вера мусульманская поперёк горла встала? – дружески усмехнулся комбат, жась в улыбке. Уж кто-кто, а он, больше года знавший Танкаева, прошедший с ним бок о бок не одну сотню огненных фронтовых вёрст, побывавший вместе с ним в зубах самой смерти хорошо знал…Магомед Танкаевич, высокий, широкоплечий горец, всегда вспыхивал факелом и спорил ожесточённо, если разговор касался достоинства – чести Кавказа, особенно Дагестана. Всосались с молоком матери и проросли сквозь каменную клетку его крепкого, как булат, тела горские, аварские традиции и устои. Он до мозга костей любил свой Дагестан, свою Аварию, свой Гидатль, свой родной аул Ураду. Везде и всюду старался соблюдать традиции горцев, если того требовала и заслуживала ситуация., обрушивался на обидчика, сверкая выпуклыми горячими, как огонь, очами.

Но право дело, это не были «бездумные, оголтелые всполохи горластого, базарного землячества», так сказать «слепого, бешенного зова горской души и клокочущей крови».

Праведный гнев и суровое командирское наказание могли быть равно обрушены и на горца из любого рода и племени, если только в нём гнездилась причина не исполнения приказа, нарушения воинской дисциплины или священного окопного братства.

Арсений искренне дорожил их фронтовой дружбой, которая не раз и не два прошла проверку «на вшивость» в жестоких боях, где у героя есть только одно лицо, а у труса – как блох на собаке…И эта неподкупная духовная позиция, эта бескомпромиссная ратная справедливость, эта врождённая порядочность, честность невольно завоёвывали сердца окружавших, знавших его по делам и поступкам людей, будь то начальство дивизии или его подчинённые.

Однако, при всей его жестокой, очень строгогой требовательности по службе, Танкаев был совершенно другим вне её рамок. На привалах, за линией фронта или просто в перерывах между боями, когда солдаты у походных кухонь давали послабку нервам, оттаивали сердцами; когда над касками и пилотками плыл голубой дымок самокруток и папирос, звучал трофейный патефон или гармошка, его ровно кто-то подменял. Был он очень общительным и весёлым собеседником, опять же: хоть с офицерами, хоть с рядовыми стрелками. При сём был остёр на язык, любил поискрить горским юмором, а уж как в круге, под плеск ладоней жёг лезгинку! Вах! И впрямь – порох с перцем. Настоящий джигит. Истинный сын гор. Орел, да и только!

Много интересного и поучительного можно было у него подчеркнуть. И бойцы, крепко любившие и уважавшие своего храброго «Абрека» в задушевных беседах с ним, бойко черпали эти познания, ей-ей, как кашу ложкой из солдатского котелка.

Бывалым ветеранам особенно нравилось в нём безупречная личная дисциплинированность – всё лыко в строку. Каждая пуля в цель. В делах военных, он не любил «толочь воду в ступе», всегда был, по-армейски точен и строг, как винтовочный выстрел.

Арсений Иванович если случалось «оконце» в батальонной путине, любил присутствовать на его служебных «летучках» со взводными офицерами. Задачи ставились лаконично, понятно и кратко. Легко и в радость было служить с таким командиром любому подчинённому, и потому он заслуженно пользовался в полку высоким уважением.

«Скажи на милость, и впрямь порох с перцем наш джигит, – удовлетворённо хмыкал в русый карниз усов Воронов. – Зазря требушить не станет, но если непорядок какой…враз в сукно закатает. – Оно, копает, как волк хориную нору. Знает службу. Устав от зубов отскакивает. Бравушки!»

На протяжении всей службы Магомед Танкаев неизменно проявлял присущие горцу мужские качества: смелость и оправданный риск, твёрдость духа и силу воли в любой обстановке, решительность, редкое, а потому особо ценное умение – предвидеть и доводить начатое дело до конца.

* * *

Разведённый один к одному колодезной водой спирт брал своё. Магомед хрустнул мослами пальцев, вольно выдохнул воздух, словно освободился от чего-то тяжёлого, давившего душу. Лёгкий хмель мазнул краской жесткие скулы, выпрямил мускул щеки, сведённый судорогой. В ушах его раздольными бубенцами разливались звоны, которые прежде состояли из какофонии моторов грузовиков, ржания лошадей, скрипа тележных колёс и грохота солдатских сапог. Неизъяснимо родным, тёплым повеяло на Магомеда от знакомых, застарелых запахов дома, которые цепко держала память. Щиплющий холодок покалывал окаём воспалённых век, теснил грудь. Жадно вдыхая горький кизячный дым, залетавший в расколотое бомбёжкой окно, он мысленно будто проходил по узким и кривым улочкам родной Урады.

– Скажи на милость, пуста фляжка!..Вот засранец! Горохов, где бес тебя носит! Что ж ты, развёл, как украл?..Валерка-а!

Комбат Воронов раздражённо громыхнул пустой фляжкой об стол.

Нет ответа!

Арсений грозно поднялся с колченого стула, привычно одёрнул гимнастёрку; сунув большие пальцы обеих рук за ремень, провёл их от пряжки к спине.

– Ты погодь мальца, Михаил. Налегай на картошку с тушёнкой, огурчики свежие похрумсти с сольцой…Я живо. Покажу балахвосту кузькину мать…Это ж, надо! Развёл нам спирту, как родимцам в люльках.

Гремя каблуками, собирая чертей в узел, Воронов, накинув фуражку, вышел во двор.

Танкаев усмехнулся во след пыхтевшему, как самовар, комбату, расстегнул на горле душивший крючок, вытянул ноги. Ему было славно. Занозистый хмель подобрал ключ к сердцу и, накатываясь тёплой властной волной, разворачивал душу. В голове, сменяя друг друга, звучали их прежние разговоры:

– А помнишь, – с жаром подхватывал его Арсений и его моложавое лицо, обрамлённое седыми висками, преображалось, в луговой зелени глаз загорелись золотые точки, словно отражение вечернего солнца. – Помнишь, как в 41-ом дрались за Клин? Как потом корячились, выводили полки из этой кровавой каши?..Моя артиллерия завязла в грязищи по самое не горюй…И тут ты со своим взводом…Ты ж. тогда был старлеем, взводным? Ну, да-а…И тут ты, как ангел-хранитель пришёл на выручку! Впрягся со своими бойцами…И по колено в грязи дотянули в ручную орудия до семёновских тягачей.

Надо ли говорить? Майор Танкаев отлично помнил вывод полков из-под освобождённого от фашистов города, как держал в памяти и каждый другой день войны, если он стоил большой крови и невосполнимых потерь.

А кровь тогда под Москвой лилась страшная, жуткая, снег и окопная грязь были красными от неё. Немцы остервенело рвались к Москве. По глубокому убеждению германского командования: «…восточный колосс готов был рухнуть под сокрушительными ударами Вермахта. Стальные жернова германского наступления перемололи первую, и, пожалуй, лучшую регулярную армию русских, с чудовищными потерями откатывавшуюся всё дальше и дальше на восток. И тут возникает логичный вопрос: какая ещё армия в мире смогла бы устоять после таких убийственных ударов, не приди ей на помощь бесконечные русские просторы, неисчерпаемые людские резервы и дьявольская русская зима?»[3 - Вильгельм Кейтель, начальник Верховного командования Вермахта, был потрясён тем, что Советский Союз не только оказался в состоянии продолжать борьбу после операции «Тайфу», в которой участвовали 2-я, 3-я, 4-я танковые армии, а также три полевые армии, но и нанести армии Германии тяжёлый урон]

Всё так, но надо помнить и отдавать отчёт в следующем…

К осени 41-го, т.е к началу операции «Тайфун», – Вермахт находился в зените своей боевой мощи. Это была лучшая в мире, великолепно обученная и проверенная в сражениях армия, во главе которой стояли прекрасно знавшие своё дело, военные профессионалы. На острие главных ударов

операции «Тайфун» действовали танковые корпуса, в которых бронетехника, моторизированная пехота, моторизированная артиллерия, сапёры и моторизированные, мобильные разведывательные части при мощной поддержке с воздуха самолетами Люфтваффе, – представляли собой единую смертоносную силу – железный кулак.

Да, «наступившая осень принесла с собой бесконечные проливные дожди, и океаны грязи заполнили дороги», – справедливо говорил генерал-фельдмаршал Гейнц Гудериан.

Что правда, то правда. Дожди полностью расстроили великолепно отлаженную немецкую транспортную систему; особые трудности возникли с использованием колёсных механизированных средств. В течении недели всякое движение в зоне группы армий «Центр» решительно прекратилось.

Да, именно наступление «русской зимы» сделало для немецко-фашистских захватчиков проходимыми замёрзшие после осенней распутицы дороги. Однако тут же возникла новая проблема – изрытые колеями дороги оказывали самое негативное воздействие на подвески немецких автомашин.

Да, вопрос о том насколько серьёзное, «роковое» влияние оказала погода на ход операции «Тайфун», до сих пор является предметом яростных споров военных историков и аналитиков.

Да, резкое понижение температуры в декабре 41-го и снежные заносы, сильно повлияли на моральное состояние и здоровье находившихся на Восточном фронте немецких солдат. История повторялась…Суровые холода – морозы заставляли их, как и солдат Наполеона в 1812 году, судорожно искать закрытые убежища…

Всё так…Но, ведь, положительно со всеми этими сложностями столкнулась и Красная Армия. Её бронетехника, артиллерия, конница тоже не летали на крыльях. Не было ковров – самолётов и у её пехоты. А лютый мороз, продиравший до костей, так же равнодушно убивал советских солдат в снегах и стылых окопах, как и немецких, абсолютно не делая никакой разницы между воюющими сторонами.

Жестокие холода точно также принуждали и наших обмороженных бойцов искать укрывища, хотя в свою очередь позволили советской пехоте и коннице заходить за линию фронта и совершать дерзкие з отчаянные манёвры по окружению вражеских частей, которые прекратили поддерживать непрерывную линию обороны.

Между тем, самое серьезное влияние «русские» морозы оказали на операции в районе канала Москва – Волга, где советским войскам посредством огромных потерь удалось осуществить прорыв на Клинском выступе.

И если уж говорить о тех факторах, кои всерьёз повлияли на провал операции «Тайфун» и последующее советское контрнаступление, то фактор погоды, следует подвинуть в сторону…

Главным фактором был, конечно, моральный и боевой дух наших солдат-офицеров; их невероятная самоотверженность, ошеломляющая неприятеля готовность русских умереть за Отчизну, восхищающий и пугающий одновременно массовый героизм, непоколебимая убеждённость в своей правоте и яростное желание уничтожить врага, отбросить фашистов от любимой Москвы – решили исход дела.

Самым слабым местом группы армий «Центр» с начала кампании были организация снабжения и состояние линий коммуникаций. Она располагала всего двумя железнодорожными полками для восстановления разрушенных советских железных дорог. И, увы, очень скоро выяснилось, что эти полки явно не справляются с объёмом, выпавших на их долю работ, ощутимо чувствовалась и нехватка профильной инженерной техники.

Другой проблемой была низкая эффективность немецких линий коммуникаций в Польше, обусловленная возникшей там ведомственной конкуренцией между службами, отвечающими за железные дороги, транспортные перевозки и складское хозяйство.