Сталинград. Том первый. Прощайте, скалистые горы

– Так точно, товарищ капитан.

– Это хорошо. Рядовой Косых. Здесь армия, фронт…Запомни это раз и навсегда. Боец. Смерть целует лишь один раз. Встать в строй.

– Есть, встать в строй!

– А с этим что? – Магомед Танкаевич, перевёл взор, на опиравшегося на СВТ-40, – полуавтоматическую винтовку Токарева, – бойца Павла Сметанина.

– Да тожить…гусь бедовый, товарищ капитан, – недовольно буркнул в усы старшина. – Рядовой Сметанин. Не понос, так золотуха…Жалуется рана у него, дескать, давняя открылась. Чёрт бы побрал его, не солдат, а баба. Как в бой, так у него…

– Я попрошу вас помолчать, старшина! – повысил голос ротный. – Почему не приняты меры? Мне хромоногие и больные в бою не нужны. Немедленно проводить бойца к санитарам. Общее выступление через пятнадцать минут.

– Есть проводить! – гаркнул замкомвзвода и призывно мазнул взглядом по сержанту Петренко.

Растерянный Сметанин, встретив неожиданную поддержку со стороны грозного ротного Магомеда Танкаевича, оживился, благодарно заалел скулами, и командир улыбнулся ему одними глазами, словно сказал: «Лиха беда начало…Мы ещё повоюем с тобой боец Сметанин. Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом».

Сумеречный рассвет был тёмен, но Магомед видел, а больше чувствовал природным, каким-то звериным чутьём, что у деревьев, справа и слева следит за ним множество напряжённых, налитых ожиданием и решимостью глаз. От солдат исходил едва уловимый уксусный запах пота, кожаных сапог, ремней и подсумков, полусырых шинелей. Телогреек и несвежего белья. Так горкло пахли обугленные развалины и прогоревшие пепелища селений, так пахла передовая, пах фронт, уличные бои. Сожжённая техника. Разбитые снарядами подводы, жилые подвалы и чердаки, места погребений.

Капитан, заложив руки за спину, не спеша прошёлся туда-сюда в ожидании своих командиров, задержавшихся у политрука батальона Тихомирова. Магомед по-прежнему продолжал ощущать на себе цепкие взгляды бойцов, видел: у огневых точек, на сторожевых постах, у деревьев, за стволами которых, в минуты возможного обстрела могли бы укрыться стрелки, – повсюду были видны совсем молодые, мальчишеские лица, исхудавшие, утомлённые, но с блестящими живыми глазами, жадно и преданно озиравшими его, ротного командира.

Своего отчаянно смелого капитана, солдаты любили, побаивались, но больше уважали. Нравилось бойцам в нём решительно многое: в какой бы ситуации-переделке, бою не доводилось ему быть, он всегда оставался образцом подтянутости, аккуратности и исполнительности. «Приверженность дисциплине, воинской выправке для него были не уставной формальностью, а истинным выражением отношения военного человека к состоянию своего взвода, роты, а позже полка, дивизии…Отношения военного человека к состоянию вооружённых сил Отчизны, к уровню обороноспособности страны. Такова была его духовная суть, гражданская, человеческая ориентированность.

Эти достойные качества воина, – видели, как рядовые бойцы, младшие командиры, так и вышестоявшее начальство, и, право, не раз отмечало в своих раппортах: «…Весь его боевой опыт был обретён им личным трудом, а признание – завоёвано личным подвигом. Не было за его спиной «толкачей» и впереди не было «тягачей». Прежде всего, был он сам, и путь он одолевал свой, собственный».

И то правда: это была натура особой ковки, склада, призвания. «Личность самой высокой, чистой пробы, сильная, красивая, гармоничная. При всей строгости, порой жестокости кавказского характера он был жизнелюбив, жизнерадостен и, что особенно запомнилось, ироничен в восприятии окружающей действительности, равно как и собственной персоны. А это, как известно, черта, свойственная людям с самым высоким и осознанным чувством независимости и внутренней свободы».[3 - Г. Гамзатов, член-корреспондент Российской академии наук.]

* * *

Стрелки повзводно, жались под стылыми соснами, хлопали друг дружку по плечам и спинам, на которых, как железные костыли, леденели

винтовки и автоматы. За ворот бойцам залетал влажный снежок, по спинам гуляла дрожь: огонь разводить было строжайше запрещено, да и попробуй спроворь его в такой хляби…

От близкой реки тянуло сырью, прелой хвоей и талым льдом с примесью ила. Солдаты, подобрав полы шинелей, подобно большим чёрным птицам, гнездились на корточках, курили в кулак, смаковали последние минуты. Кое-где расплеталась серая рвущаяся нить разговоров.

– Цыть, кобели! Разгавкались. Нашли время кость грызти! На смерть идём. А конец света, сынки, у всех завсегда один, – с суровой твёрдостью низал слова старшина Трофимов, окружённый бойцами третьего взвода. – Каждый из нас, когда-то закроет глаза. Нынче, завтра…от пули, али так сам по себе, кодысь срок, значит, придёт…Вот это и будет, вам, – конец свету.

Иван не докончил свою мысль, команда: «Станови-сь!» – сорвала стрелков с мест; обжигая задубевшие от холода пальцы и губы, они на ходу докуривали свои самокрутки, махорка была в цене, да и у каждого билась натянутой лесой в висках мысль: «…быть может, это его последняя в жизни цигарка…»

Прибрежный лес, будто ожил. Общее построение полка, разогнало в жилах, загустевшую было кровь. Смешанное чувство страха и решимости вновь охватило сердца бойцов. Перед выходом, ротные командиры, политруки по приказу комбатов обращались к своим солдатам с напутственным словом. Держал по-обыкновению такое «слово» и капитан Танкаев. Решительно выйдя к своим бойцам и взводным командирам, он, блистая чёрным агатом глаз, по-орлиному охватил всех сразу. Там, за молчаливой шеренгой стрелков, за ледяной рекой лежал в руинах Воронеж. С птичьего полёта контуры города были похожи на корявый капустный лист, в котором истлела живая ткань, но сохранились бесчисленные омертвелые сосуды и капилляры. Вдоль города, напоминая стебель увядшей ботвы, дугой изгибалась река. Там располагались огневые точки противника; были сосредоточены миномётные и артиллерийские батареи. Туда на вражеский заснеженный берег, по чёрной воде, обязаны были переправиться батальоны полковника Березина, выбить фашистов, захватить плацдарм и ждать подхода основных сил. Будучи в курсе главных донесений разведки, держа в памяти множество данных и сведений, наименований и чисел, кодов и позывных, в сознании Магомеда Танкаевича, среди всего прочего присутствовала драгоценная сердцевина – его рота, за которую он был ответственен, которой дорожил, с которой ему скоро предстояло атаковать врага.

– Ну, что, орлы! Послужим Родине! Впереди бой. – Его глаза быстро, твёрдо и зорко встречались с глазами взводных офицеров. В них была сосредоточенность, угрюмая готовность к смерти, но и солидарность боевого братства, уничтожавшего одного и того же ненавистного врага, преданность своему командиру, Отчизне, своему народу. – Хочу пожелать, вам товарищи бойцы, удачи и настоящей воинской славы! Каждый из вас – боевая единица, надежда нашего полка, лицо нашей роты. От каждого из нас – зависит успех предстоящего дела.

Помните: солдат, который пытается только спастись – погиб, солдат, который не боится погибнуть – спасён. У нас в Дагестане говорят: «Красота поблёкнет, мужество останется. Пусть мать лучше умрёт, чем родит труса. У героя одно лицо, у труса – два». И ещё, – капитан Танкаев двинулся вдоль строя, под его воздетой, изломленной, как крыло бровью сверкнул соколиный чёрно-фиолетовый глаз. – Одна грязная овца всё стадо портит. Боец при автомате, ещё не боец.

– А кто же? – вылетело дерзкое, звонкое, из-за касок первой шеренги.

Командир не обернулся на выкрик, будто не слышал, но жёстко продолжил:

– Овца с оружием. Хэ, бешеный баран. Он тоже мнит, что он воин. Волк. Но когда придут настоящие волки…Он сам отдаст им оружие. Потому, товарищи бойцы, в бою надо быть самим волками, чтобы порвать их вражью стаю! Всем всё ясно? – Магомед Танкаевич остановился, вглядываясь в суровые лица стрелков.

– Так точно, – раздались нестройные голоса.

– Не слышу!

– Так точно! – слаженно, как один, откликнулась рота.

– Да будет славен час возвращения с битвы!

Глава 4

На хлипком брезгу полк побатальонно, рота за ротой, выдвинулся к реке. Шли, тихо подбадривая друг друга шутками. Но на душе один чёрт, было гнусно. Жидкий лес был изрытвлен воронками от снарядов. Солдаты продвигались, осторожно щупая почву ногами, стараясь не оставить в грязи сапоги. Порой какой-нибудь падал, в полголоса матерно костерил судьбу.

В первом с правого фланга батальоне майора Воронова, второй по счёту чавкала по мутным лывам рота Магомеда Танкаева. После, тихо пролетевшей команды «изготовься!», стрелки поставили оружие на боевой взвод; шли, цапая приставленными штыками чёрный кустарник и бронзовые стволы сосен. Мимо вдоль колонны, впереды, проскакали верхами, на рысях четверо офицеров штаба; они, сдерживая голоса, разговаривали. Магомед, прислушиваясь к общему движению роты, невольно выхватил обрывок их опасений:

– Гадство…Гадство! Всего четыре плота…О чём думает Березин? Чертовски мало для переброски трёх батальонов! Целых лодок нашли только пять…Две без вёсел…

– Вечно у нас всё через ж…

Крепкий баритон на минуту умолк и стремительно отдаляясь, зазвучал тише: – Лишь бы немец прожекторами не высветил прежде времени…Тогда нам всем…ец, твою мать…

Голоса внезапно, как и появились, смолкли, и капитан слышал лишь тяжёлый, железистый ход колонны, влажный несмолкаемый хлюп собственных шагов да трельчатый звон в ушах.

За спиной, кто-то из первого взвода, засипел прерывистым шёпотом:

– Эй, земеля!

– Ну?

– Живой ишо? Прёшь?

– Ну!..

– Эх,ё-моё…Зараза…Темно-то как…

Минуту голоса за спиной Магомеда молчали. Люди шли едва видимые друг другу, и неожиданно до слуха Танкаева долетел. Тот же сипящий, застуженный голос.

– Пойдём рядом! Ближе держись…не так страшно…

– Айда.

– Сумин! Разговоры в строю! – прикрикнул взводный Стожаров. Приглушённые голоса стрелков осеклись.

…Снова шли молча, переставляя по влажной земле набухшие сапоги. Пятнистый усатый месяц вдруг выплеснулся из-за пенного гребня тучи, покрасовался минуту, блестя бледным золотом чешуи, нырнул. Как хариус, в текучие волны дымчатой мглы и, выплыв на чистое приволье, потёк вниз призрачный свет; фосфорически проявились мокрые, словно стеклянные иглы сосен, – казалось, крепче при свете запахла мартовская хвоя, студёней дохнула вязкая, что пластилин, подтаявшая земля.

* * *

Весь путь до реки Магомед не мог освободиться от тлеющего жара в груди. Нет, это был не страх, что-то иное…но причину сего нервного зуда. Он хорошо знал.

Всё умел, ко всему был готов капитан Танкаев. Не раз он поднимал в атаку своих ребят, не раз его настигали колючие пульсирующие очереди вражеского свинца, от которого спасали: природная ловкость, волчье чутьё и сокровенная молитва. Но вот беда…Так уж случилось, – плавать он не умел. Исстари известно: три сокровища есть у Дагестана: горы, море и всё остальное. В безбрежные воды великого Каспия, как в зеркало, смотрится Дагестан.