Кровавый пир

– Он дошлый! – хлопая по плечу дьячка, сказал пьяный ярыжка. – Он так напишет… одна слеза. Вот! Так, Козел?.. Ха – ха!

– Так напиши мне! – сказал Василий.

– Мигом, батюшка, мигом! – засуетился дьячок. – Тут и напишем. Мигом! Ты закажи жбанчик вина, а то у меня иначе мысли путаются. Туман в голове, аки тьма египетская, а с вином просветление.

Говоря это, он очищал краешек стола, потом вынул из?за пазухи своего подрясника лист бумаги, отвязал от ременного кушака баночку чернил и огрызок гусиного пера и, заправив свою косичку, сел на лавку и крякнул.

Василий уже распорядился вином. Дьячок налил себе чарку, понюхал ее, зажмурился и быстро опрокинул в рот.

– Прояснилось! – сказал он, умильно улыбаясь. – Сказывай, в чем дело?

Василий рассказал. Дьяк завертел головою, выпил еще чарку, взял в рот баранку и начал быстро скрипеть пером.

Василий посмотрел на него и невольно улыбнулся, несмотря на свои тяжкие думы, так он был забавен за писанием. Ноги он вытянул и расставил, отчего из дырявых сапожищ его вылезли грязные пальцы; локти разложил по столу и на левую руку положил свою голову, причем рыжая бороденка его почти волочилась по бумаге, а косица круто торчала кверху.

Дьячок Савелий, прозванный Козлом за свою бороденку, уже десять лет промышлял в Саратове ремеслом присяжного грамотея. Для увеличения практики он ссорил мещан и посадских, писал челобитные и жалобщику и ответчику и часто за это в добавочную плату получал затрещины и потасовки; но это нисколько не обескураживало его и не роняло его практики.

Он даже ухитрялся ладить и с приказными, которые сами были охочи до писания челобитных. Для этого он так заплетал дело, что приказные могли тянуть его хоть годами.

Василий терпеливо ждал, пока Козел напишет жалобу. Наконец Козел написал, допил остатки водки и гнусавым голосом прочитал написанное Василью. Василий ничего не понял, но подумал, что так и надобно, заплатил Козлу десять алтын, свернул челобитную и пошел домой.

VII

Всю ночь не спал Василий, думая свои горькие думы, то горя ненавистью к Лукоперовым, то тоскуя по Наташе, и поднялся с постели ни свет ни заря.

Войдя на площадь, он зашел в собор и отстоял утреню, горячо молясь, а потом направился прямо к воеводе, держа за пазухой челобитную, а в кармане слиток золота. Он прошел растворенные настежь ворота, поднялся по лестнице и вошел в темные сени.

– Чего надобно? – спросил его холоп, загораживая дорогу. Василий, зная обычай, спешно сунул ему в подставленную руку несколько монет.

– Воеводу повидать надобно. Скажи, дворянский сын Василий Чуксанов просится!

– Сейчас скажу! Пожди, господин, – уже совершенно другим тоном сказал холоп и ушел в покои. Через минуту он вернулся.

– Просит до горницы! – сказал он, открывая дверь.

Василий вошел в горницу, помолился иконам и поясно поклонился воеводе, который стоял посредине с важным видом и ласковой улыбкою. Был он толст, широк в плечах и велик ростом.

Лицо у него было красное, жирное, с толстым, как груша, носом, покрытым сетью синих жилок. Жирные губы прикрывали черные гнилые зубы. Бледные, мутные глаза вылезали из орбит; под ними были вздутые, отвислые мешки, а над ними густые брови двумя кустиками; рыжая борода лопатою и мясистые уши довершали его внешность.

На нем была надета рубаха синего цвета, опоясанная шнуром с кистями, желтые штаны и мягкие сафьяновые туфли на босую ногу; поверх этого он надел кафтан нараспашку, а на голову легкую расшитую тюбетейку.

Это был типичный воевода того времени. Званием он был боярин, именем Кузьма Степанович Лутонен, и был он на саратовском воеводстве уже четвертый год, с богатыми ласковый, с бедными грозный – и всегда веселый.

– Пришел бить челом царю – государю! – проговорил Василий, кланяясь. – Не побрезгуй, Кузьма Степанович, приношением моим. Прими на милость от моей скудости! – и он протянул воеводе слиток. Воевода взял его, словно не замечая, и радостно воскликнул:

– Друже мой! Василий Павлович! Вот рад друга видеть! Облобызаемся! – он троекратно поцеловался с Василием, отчего у Василия радостно встрепенулось сердце, и, обняв его, усадил под образа. – Садись, садись, Василий Павлович! У меня уже такой обычай: прежде напоить, накормить, а там уж делом заняться! Будь гостем, друже! Осип, – закричал он холопу, – волоки сюда настойку да пирогов! У меня настоечка?то знахарская, – сказал он Василию, улыбаясь во весь рот, – на сорока травушках настоянная! А пироги, друже! Ты не смотри, что я вдовый. У меня такая стряпуха есть из посадских. Скушай?ка!

Холоп внес сулею, стопки и оловянную мису с пирогами. Боярин налил, чокнулся с Василием и опрокинул в свою пасть стопку, а следом за нею отправил пирог.

– Ну, каково? – спросил он, едва ворочая языком.

– Отменные! – похвалил Василий. – Хороша настойка, а пироги и того лучше!

– То?то! – усмехнулся довольно воевода. – Пей еще!

И пока они пили, воевода заговорил:

– Вам што там, на земле сидючи. Вот мне, воеводе, так горе горенское! Слышь, на Волге опять вор объявился, с ним всякие богоотступники, церквей осквернители, душегубы, царю насильники тьмою идут. Похваляются нас всех избить, всякую власть изничтожить! Вот горе?то! Может, и нам придется кровь проливать! Бают, знамение являлось. В воздухе столбы огненные, десница, а в ей меч! Юродивый у нас тут есть, Фомушка. Он говорит – перед Страшным Судом! О – ох, идет гроза Господняя!

Воевода вздохнул и опрокинул в рот третью стопу.

– Ложь, – беспечно сказал Василий, – мало ли к нам воров с Дона приходит. Послать стрельцов да и разогнать их. Беда не великая!

Воевода укорительно покачал головою и руками развел.

– Да ты што, Василь Павлович, али с неба упал? Не знаешь, что ли, что Стенька Разин сам объявился. – Воевода вытаращил глаза и поднял к верху палец. – И с им какая такая сила управится, а? Ен лукавому душу свою запродал. Гляди, в Царицыне по нем из пушек палили, а заряд?то весь запалом назад уходил. С им стрельцами не справишь. Он, вишь, по воде плывет, по воздуху летает. Видишь здесь, ан он скрозь землю и за сто верст объявится! Вот оно что! Царь тут с князем Прилуковым наказ прислал: чтобы мы жили с бережением, а ты уберигись, ежели кругом тебя мутится. Нет, уж и вправду последние дни пришли! – и он снова запил свою речь.

Наконец, измучив Василия, он хлопнул его по плечу и сказал:

– Ну, вот, теперь, после хлеба – соли, можно и о деле поговорить. Говори, с каким добром пожаловал?

– Не с добром, воевода, а с худым, – ответил Василий.

Воевода вздохнул.

– К нам, начальным людям, только с худым и ездят. Ну, ну, выкладывай твое дело!

Василий начал рассказывать, но едва помянул имя Лукоперова, как воевода закачал головою и сладко улыбнулся.

– Вот люди так люди! – сказал он. – Истинные мои благодетели! Я с ними что родные. И добры?то, и богаты?то, и нравом просты! А доченька у них! – и воевода даже зажмурился.

Сразу упал духом Василий, слыша такие речи, и, прямо сунув челобитную воеводе, глухо сказал:

– А я вот на них и пришел просить царского суда. Прочитай, государь, увидишь, что за люди!

Воевода даже отшатнулся:

– На Лукоперова, на Ивана Федоровича?..

– И на сына его!

– И на сына его? – с ужасом повторил воевода. – Да в уме ли ты, молодец? Такие богатеи! Ну, ну, истинно говорит Фомушка: скоро суд Божий! На таких людей – и суда ищет!

Он развернул челобитную и начал вполголоса читать ее, медленно покачивая головою.

Прочитав, он свернул бумагу и сказал:

– Эко, Господи! Брат на брата пошел! Дворянин на дворянина. Что же будет?то? И ты говоришь, что все это со злобы?