Они начала играть пятую партию, когда со стороны дороги донесся звон колокольчика.
– Папа едет! – крикнула Вера и, бросив молоток, побежала из сада.
– Сколько в ней жизни, и как ей с нами скучно, – сказала Елизавета Борисовна, глядя вслед убежавшей Вере.
– От вас зависит затеять веселье, – ответил Весенин, – созывайте гостей, пикники, спектакли…
Елизавета Борисовна покачала головою.
– Нет, в этом году я остепенилась. Довольно!
Можаев, обнимая Веру, вошел в сад. Елизавета Борисона подошла к нему, и он нежно обнял ее свободной рукой.
– Шабаш! – сказал он весело. – Освободился на целый месяц. Уф! Теперь пиры задавать будем.
– А я только что советовал это же самое Елизавете Борисовне, – здороваясь, ответил Весенин. Она покраснела, почувствовав на себе ласковый взор мужа.
«Что он и что я?» – мелькнуло у нее в голове.
– Ну, а канализация? – спросил Весенин.
– Победил, будем сами устраивать. Назначили комиссию…
– На жалованье?
– И, вообразите, без жалованья. Вот как мы! Ну, потом все расскажу, теперь переоденусь. Лиза, чайку бы! – и он пошел через балкон в комнаты. Следом за ним ушла и его молодая жена.
– А я вам поиграю, хотите? – сказала Вера Весенину. – Анна Ивановна, идемте!
– Я здесь побуду, – ответила она и наклонилась к подбежавшей Лизе.
– Сегодня я вам сыграю благодарность, – сказала Вера Весенину, подходя к роялю.
– Как? – не понял ее слов Весенин.
– Благодарность! Я ведь на рояле все могу. Слушайте: вот» здравствуйте»! – она взяла несколько аккордов. – А это: «Отчего вы такой задумчивый?»
Весенин засмеялся.
– Сыграйте: «Сегодня хорошая погода».
– Я вам ничего играть не буду, – шутливо рассердилась Вера, – вы смеетесь. Музыка передает только чувства. Благодарность я могу выразить, привет тоже…
– Ну, играйте благодарность!
– То?то!
Вера положила руки на клавиши. Была ли это ее импровизация или мотивы нескольких пьес, но Весенин никогда не слыхал от нее раньше такой оригинальной и красивой игры.
– Вы артистка, – сказал он с чувством, – и вдруг жалуетесь на скуку!
– Не все же для самой себя играть. Рубинштейну и то бы надоело!
– Чай пить! – позвал Можаев и, обняв Весенина, повел его в столовую.
– Ну, как вели себя наши дамы?
– Федор Матвеевич ничего не знает, потому что всего первый день с нами, – ответила за него Вера.
Можаев с улыбкой взглянул на нее. Все дела и заботы он отбросил от себя и теперь наслаждался тихим счастьем богатого семьянина. Чего ему не хватает? И его взгляд с любовью переходил от молодой жены к дочери.
Елизавета Борисовна передавала ему мелочи домашнего хозяйства, Вера шутила, даже Анна Ивановна говорила про Лизу, про погоду и про свое намерение ехать за границу.
Наступил вечер. Тонкий серп месяца показался в небе. Можаев закурил сигару, и кончик ее, как светляк, мерцал в темноте ночи.
– Ах, чуть не забыл, – сказал он вдруг, – тебе, Лиза, опять письмо от твоей портнихи. Уж не должна ли ты ей? – пошутил он.
– Где письмо? – сжросила Елизавета Борисовна, торопливо вставая.
– На! Провалялось в кармане. Не закури я сигары, и забыл бы!
Можаев подал ей конверт. Она с минуту посидела на балконе и незаметно скрылась.
– Жалко, что не поет никто, – сказал Можаев, – теперь спеть бы. Хорошим сильным баритоном. У меня был голос, когда я был студентом, только мы всегда пели одно и то же – «Gaudeamus»!
– А у нас так и этого не поют студенты. Как?то вывелось, – заметил Весенин.
– Вообще дрянь молодежь. Дряблая! То ли дело мое время! – и Можаев заговорил про свои студенческие годы, проведенные в Дерпте. Гимнастика, спорт, дуэли на шпагах, дуэли на пистолетах, факельцуги и бесшабашное веселье в избранном корпорацией биргалле {пивном зале (нем.).}. Вера слушала его с восторгом.
– А вы, а ваши студенческие годы? – спросил Можаев Весенина.
– Я не был обеспеченным, как и большинство моих товарищей, – ответил Весенин и стал описывать свою жизнь в учебные годы. Занятия и рядом работа ради насущного дня, скитания по меблированным комнатам, холодная зима без теплой одежды, дни без обеда.
– То?то вы такой и хороший, – воскликнула Вера, и, если бы не темнота, Весенин увидел бы на ее глазах слезы.
– Ну, однако, и по домам, – заявил Можаев.
Был уже поздний час. Уходя к себе, Можаев стукнул в дверь жениной комнаты, но на стук никто не отозвался. Он прислушался, в комнате было тихо.
«Спит уже», – сказал про себя Можаев и осторожно прошел по коридору в свой кабинет.
XXII
Елизавета Борисовна не слыхала стука в дверь своей комнаты, потому что лежала в это время на ковре подле своего туалета в обмороке. Свечка тускло освещала большую комнату, в глубине которой в полумраке виднелась широкая кровать.
Прошло немало времени. В доме все уже улеглись, когда Елизавета Борисовна пришла в себя, поднялась на колени и бессмысленно огляделась по сторонам, но едва взор ее упал на лежащий на полу исписанный листок почтовой бумаги, как она тотчас очнулась, и судорожный стон вырвался из ее груди. Она встала на ноги и поспешно подошла к двери. Слава Богу! Войдя в комнату, она не позабыла запереть двери.
Она вернулась к туалету, подняла письмо и, сев в кресло, начала читать его снова, судорожно сжимая горло рукою, чтобы удержаться от рыданий. Прочитав только первую страницу, она лишилась сознания. Что же в целом письме? Все то же! Он отказывается от нее. Он слишком дорожит ею, чтобы подвергнуть ее репутацию двусмысленным толкам. Ха – ха – ха!