Святые и дурачок

К этому моменту тени от колонн в лучах предвечернего солнца изменили своё положение. На стене за спиной Андрея перекрестились две длинных тени. При последних словах сидящего на престоле человека всё быстро меркнет, исчезают постройки и люди. Фигура апостола остаётся одна, а перекрещенные тени за ней превращаются в световые потоки, образующие косой Андреевский крест.

Маленький комментарий. Разговор между персонажами, как отмечено, происходит по-гречески. Греческое слово ??????, пне?ума, означает «дыхание», но так как в христианской традиции оно служит эквивалентом древнееврейского «руах», а это последнее – мужского рода, то на русский язык может быть переведено как «дух». Святой Дух – ???? ??????, Агио Пнеума.

Слово ????????, диа?волос – клеветник, лжец; в специально-юридическом значении – лжесвидетель в суде.

Рождение Петра

Как-то однажды (очень давно) мне приснился сон. Будто я иду в сумерках или ночью мимо собора, огромного, тёмного, и высоко-высоко в чёрном небе лучистой митрой виднеется его купол, а на куполе – светозарный крест. И вот от креста звонко отламывается кусочек и летит, как золотой самолётик, прямо на меня. И падает, и вдруг оказывается нательным крестиком у меня на шее. Я с недоумением и даже немного со страхом смотрю на этот маленький светящийся крестик и вижу, что он несколько необычной формы: прямой, шестиконечный, с закруглёнными концами и с двумя параллельными перекладинками вверху (верхняя перекладинка чуть длиннее нижней). Такого я никогда не видел. И я понимаю, что этот крест – мне. Это мой крест.

Пётр и Павел. Фреска монастыря Ватопед на Афоне. XII век. Фрагмент

Вот и весь сон.

Да, почему-то мне кажется, что собор назывался Петропавловским. Впрочем, может быть, это память дорисовывает задним числом.

Каждому, кто родился в вере, полагается свой крест.

Крест – это ключ от твоего дома в Царстве Небесном.

У апостола Андрея крест косой, у Петра перевёрнутый, у Павла, наверно, крест в виде меча.

Об апостоле Андрее мы знаем мало, а о Петре и Павле много. Не знаем, правда, дат их рождения, да и годы кончины можем указать только предположительно. Но чтобы знать человека, не обязательно учить хронологию его жизни. В Новом Завете эти два образа явлены тепло, ярко, выпукло – как живые. Пётр – один из главных персонажей Евангелий, его имя упоминается чаще других имён, за исключением, разумеется, Самого Иисуса Христа. В Деяниях апостолов Пётр и Павел – два главных героя, два силовых заряда всего повествования, хотя Павел немного пересиливает. Наконец, они сами говорят с нами языком своих произведений: два послания апостола Петра и четырнадцать апостола Павла составляют примерно треть объёма Нового Завета.

В новозаветных писаниях обрисовываются многие детали их биографий. Пётр – Симон, сын Ионы из захолустной Вифсаиды Галилейской; Павел – Савл, иудей диаспоры, от колена Вениаминова, уроженец Тарса, культурной столицы Киликии. Пётр – простолюдин и рыбак, Павел – аристократ с высшим образованием, ученик знаменитого книжника Гамалиила. Пётр – подданный тетрарха Антипы, марионеточного галилейского князька-самодура; Павел – римский гражданин, имеющий право в случае чего жаловаться лично кесарю. Пётр – признанный глава христианской общины в Иерусалиме, потом в Антиохи и Риме; Павел – неусыпный гонитель, сделавшийся неугомонным провозвестником Христа по всему античному Востоку. Пётр женат (о жене его и о том, были ли у них дети, нет никаких сведений); Павел безбрачен (что для родовитого иудея по меньшей мере необычно). В этом и во многом другом они противоположны.

И характеры их несхожи до противоположности.

Симон прост; Савл сложен. Симон импульсивен; Савл последователен – иногда даже страшно до чего последователен.

Симон (с ним мы уже шапочно познакомились через брата Андрея) прост и в смысле нераздельности личности, и в смысле разума: прозорлив и тут же наивен. Это мы видим в его поступках и во всех образчиках его речи, которые сохранились в Евангелиях.

Вот дивное чудо: на бурном озере в сумерках, догоняя лодку, идёт по водам Учитель. Все ошарашенно молчат, и только Симон восклицает – глупее не придумаешь:

– Господи! Если это Ты, повели мне прийти к Тебе по воде!

И услышав в ответ: «Иди!», – выскочил из лодки и пошёл – и тут же испугался и стал тонуть… И опять крик простого человека:

– Господи! Спаси меня!

Как ребёнок! Вытащив за руку из воды, Учитель говорит ему, как родители сорванцу-дитятку: «Дурачок, ну что же ты!», – с той же интонацией:

– Маловерный! Зачем ты усомнился?

Или вот на горе, на укромной лужайке, укрытой от посторонних глаз зарослями цитрона, мирта и корявыми стволами фаворского дуба, Учитель вдруг прорастает божественным светом, и рядом с ним откуда ни возьмись появляются два мужа, и всё вокруг пропитывается чудом, как облаком… И опять изумлённо молчат все, кроме Симона, а он бормочет невменяемое:

– Господи! Хорошо нам здесь быть! Давай сделаем три шалаша – Тебе, Моисею и Илии!

Но, к примеру, когда от Учителя, не поняв его слов и не поверив им, уходят многие ученики, на вопрос «не хотите ли и вы отойти?» Симон отвечает так же просто и так же неразумно:

– Господи! К кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни: и мы уверовали и познали, что Ты Христос, Сын Бога живого.

И много позже, после троекратного отречения, после обретения Воскресшего на троекратное же «любишь ли меня?» произносит с мукой, но не раздумывая:

– Ты всё знаешь, Ты знаешь, что я люблю Тебя!

Да, было: он трижды отрёкся. Но так случилось потому, что он дальше всех пошёл за Учителем – в самую пасть зверя, во двор к первосвященнику. Никто не посмел, а он пошёл. Не задумываясь о последствиях. И теперь, увидев Воскресшего на берегу Тивериадского озера, он бросился в воду как был, нагишом, и поплыл к берегу, не успев подумать, что в лодке было бы удобнее и быстрее.

У Симона действие идёт из сердца, опережая мысль и страх.

Поэтому и Учитель говорит Симону такое, что никому другому:

– Ты – Камень, и на этом камне Я создам Церковь Мою.

И тут же, через несколько минут, на попытку простой Симоновой жалости:

– Отойди от Меня, сатана! Ты Мне соблазн! Потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое.

Только что – фундамент Церкви, и вот – «отойди, сатана». В простоте Симона – противоречие, и это самая суть двухполюсной человеческой природы: тянется вверх и тут же падает вниз; поверни так – прекрасен, поверни сяк – урод. Симон – человек, такой же, какими, наверно, были первенцы Адама.

Таков он до некоего момента, о коем ниже.

Совсем другое дело Савл. У этого всё определено, продумано и направлено к цели. Ярость и расчёт. Он никогда не смешон, никогда не наивен. Правда, мы не слышим пока его речи: в Евангелиях Савла нет… Вернее, он, может быть, и есть – в массовке, в толпе, вместе с ребятишками, вопящими «Осанна!» и размахивающими пальмовыми ветвями. Его речь зазвучит гораздо позже, за неким рубежом, который тоже пока нам неизвестен. Но если в Симоне простота оборачивается раздвоением силы и слабости, то в Савле сложность мысли подкрепляется ударной сосредоточенностью действия. «Савл терзал церковь, входя в дома и влача мужчин и женщин, отдавал в темницу». «Савл же, ещё дыша угрозами и убийством на учеников Господа…» (Де. 8:3; 9:1)

Что у них общего?

Великая страсть осуществления ожидаемого.

Хочется сказать как-то по-другому, но я не знаю как.

У этого общего их качества нет достойного названия, но есть действующая сила. Которая доплескивается до нас сквозь вязкую гущу двух тысячелетий.

И ещё одно.

В жизни каждого из них есть некий эпицентр, точка разлома и нового рождения. Во времени это почти мгновение. Может быть, один-два дня, может быть, несколько часов, а может, и минут. До этого было одно бытие, после – стало другое. До этого был один человек, после – тот же и другой. До этого Симон и Савл, после – Пётр и Павел.

Для Петра – у гроба Учителя.

Для Павла – на пути в Дамаск.

Мы не знаем, никогда не узнаем и не сможем представить, что делали и чем жили апостолы и те, кто был с ними, в субботу перед Воскресением. Или, может быть, узнаем при своём смертном часе – потому что это муки смерти. Нам не понять, как прошёл для Симона, сына Ионы, этот день. Мы знаем точно, что каково бы ни было другим, ему было жутче всех. Мир разлетелся вдребезги. Разодралась надвое, как храмовая завеса, его душа.

– Хотя бы надлежало мне и умереть с Тобою, не отрекусь от Тебя… Я душу мою положу за Тебя.

– Душу твою за Меня положишь? Истинно, истинно говорю тебе: не пропоёт петух, как отречёшься от Меня трижды.

И отрёкся. Трижды.

И вот утром третьего дня женщины, отправившиеся к гробнице, дабы совершить обряды, как положено с мёртвым, возвращаются в смятении. И он слышит, что гробница открыта и тела нет. И бежит… Так же, как прыгнул из лодки, чтобы пойти по водам. «Но Пётр, встав, побежал ко гробу». «И входит во гроб, и видит одни пелены лежащие, и плат, который был на главе Его, не с пеленами лежащий, но особо свитый на другом месте». (Лк. 24:12; Ин. 20:6–7)