Божьи воины

Он осекся. Стальной взгляд гостя, оказывается, кроме прочих, имел еще поразительную способность перекрывать поток излияний.

– В феврале прошлого года, – Вендель Домараск перешел к кратким и более конкретным фразам, – возник, как вы наверняка знаете, Отшелинский Союз. Силезские князья, старосты и рады[105 - Городские советы.] Вроцлава, Свидницы, Явора и Клодска. Цель: мобилизация армии для удара на Чехию. А вначале, перед мобилизацией, ликвидация действующих в Силезии чешских сетей.

Посетитель кивнул в знак того, что знает. Но выражение стальных глаз не изменилось.

– Ударили по нам сильно, – без всякого выражения начал шпион. – Епископская инквизиция, контрразведка Альбрехта Колдица и Путы из Частоловиц. Аббаты из Генрикова, Каменца и Кшешова. Осенью поймали свидницкого резидента и нескольких наших людей во Вроцлаве. Кого-то заставили давать показания или кто-то предал, потому что уже во вторую неделю адвента выловили группу из Явора. Зимой арестовали большинство агентов в районе Нисы. А в этом году не проходит месяца, чтобы кто-нибудь не попался… Или кого-нибудь не убили. Террор ширится… Страх охватил людей. Вербовать новых агентов в таких условиях трудно, проникать трудно, риск предательства и провокации возрастает… Брата Прокопа, я понимаю, интересуют не трудности, а результаты, следствия… Передайте, что мы делаем все, что можем. Делаем свое. Я делаю свое. Придерживаюсь принципов ремесла и делаю свое…

– Я приехал сюда не инспектировать, – спокойно вставил сталеглазый. – У меня в Силезии свои задачи. Вас я навестил по трем причинам. Во-первых, вы лучше законспирированы, а мне важна собственная безопасность. Во-вторых, мне нужна ваша помощь.

Магистр вздохнул, сглотнул слюну, смелее поднял голову.

– А в?третьих?

– Вам нужна помощь Прокопа. Вот она.

Сталеглазый развязал свой узелок, достал из него крупный сверток, обернутый овечьей шкурой и ремешком. Брошенный сверток тяжело ударился о стол, свидетельствуя о содержимом приглушенным звоном. Шпион протянул костлявую, покрытую старческими пятнами руку. Рука походила на петушиную шпору.

– Именно это, – сказал он, не прикасаясь к свертку, – нам необходимо. Золото и победный дух. Пусть Прокоп даст мне больше золота и еще парочку побед вроде Таховской, и через год Силезия будет его.

– Numquam tibi sanguinis huius ius erit aut magno feries impre… imperdita Tydeo pectora; vado equidem exsul… exsultans… Ой! Ай!

– Вы упоминали, – magister scholarum прикрыл оконце, – что ждете моей помощи.

– Вот перечень того, что мне будет необходимо. Постарайтесь сделать это побыстрее.

– Хм-м… Будет сделано.

– Мне также необходимо встретиться с Урбаном Горном. Уведомите его. Пусть прибудет в Ополе.

– Горна нет в Силезии. Ему пришлось бежать. Кто-то донес, его уже почти схватили. Он убил в Миличе епископского убийцу и тяжело ранил другого… Ха, как в рыцарском романе. Сейчас он, пожалуй, в Великопольше. Точно не знаю. Как специальный агент Горн мне не подчиняется и ни о чем не докладывает.

– В таком случае – Тибальд Раабе. Притащите его сюда.

– С этим тоже будут проблемы. Тибальд сидит в тюрьме.

– Где? У кого?

– В замке Шварцвальдау. У господина Германа Цеттрица.

– Найдите мне хорошего коня.

Рыцарь Цеттриц-младший, хозяин Шварцвальдау, сидел, раскинувшись на напоминающем трон кресле. Стену за его спиной покрывал немного закопченный гобелен, изображающий, судя по всему, райский сад. У ног рыцаря лежали две невероятно грязные борзыe. Рядом, за заставленным столом, сидела свита рыцаря, лишь немногим менее грязная, чем борзые, состоящая из пяти вооруженных бургманов и двух женщин легко угадываемой профессии.

Герман фон Цеттриц стряхнул крошки хлеба с живота и родового герба – красно-серебряной турьей головы, – глянул сверху на священника, стоящего перед ним в униженной позе просителя.

– Да, – повторил он. – Конечно, да, поп. Как тебя звать? Забыл.

– Отец Апфельбаум. – Священник поднял глаза. У глаз, как отметил Цеттлиц, был цвет стали.

– Значит, – он выдвинул челюсть, – так оно и есть. Да, поп Апфельбаум. Упомянутый Тибальд Раабе сидит у меня в яме. Я арестовал мерзавца. Ибо он еретик.

– Серьезно?

– Он распевал пасквили на попов, насмехался над Святым Отцом. Картинку такую потешную показывал, дескать, папа Мартин V в хлеву за свинками присматривает, папа – это тот третий, с тиарой на голове, третий слева. Хааа-ха-ха-хааа-ха-ха!

Цеттриц аж прослезился от смеха, с ним разом и его бургманы. Одна из борзых залаяла, получила пинка. Сталеглазый пришелец страдальчески улыбнулся.

– Однако ж я его предупреждал, – посерьезнел рыцарь, – чтобы он мне подданных не подстрекал. Пой, говорю ему, курва мать, сколь угодно песенки о Виклифе и Антихристе, называй сколько влезет попов пиявками, потому как они и есть пиявки. Но не втолковывай черни, курва твоя мать, что перед Богом все равны и что вскоре все будет общим, включая и мое имущество, мой бург и мою сокровищницу. И что дань за?мку вообще платить не надо, потому что приближающийся справедливый божеский порядок упразднит и ликвидирует всякие подати и повинности. Я предупреждал, предостерегал. Он не послушался, вот я и посадил его в яму. Еще не решил, что с ним делать. Может, велю повесить. Может, только выпороть. Может, поставлю под прангер на рынке в Ландесхуте. Может, выдам в руки вроцлавского епископа. Мне надо смягчать отношения с епископатом, потому что мы в последнее время малость пособачились, хаааа-ха-ха!

Сталеглазый священник, конечно, знал, в чем дело. Знал о нападении на монастырь цистерцианцев в Кшешове, которое Цеттриц совершил летом прошлого года. Из хохота людей за столом он сделал вывод, что они наверняка участвовали в грабеже. Возможно, он слишком внимательно присматривался, возможно, что-то было в его лице, потому что хозяин Шварцвальдау неожиданно выпрямился и хватанул рукой по поручню кресла.

– Кшешовский аббат спалил у меня трех мальчишек! – рявкнул он так, что не постыдился бы и гербовый тур. – Вопреки мне проделал. Не поладил со мной, курва его мать, хоть я его предупреждал, что так этого не оставлю! Бездоказательно обвинил парней в содействии и сочувствии гуситам, отправил на костер! А все только для того, чтобы меня обидеть. Думал, я не решусь, думал, у меня сил нет, чтобы на монастырь ударить. Ну так я ему показал, где раки зимуют!

– Демонстрация, – священник снова поднял глаза, – прошла, если я не ошибаюсь, с помощью и при участии трутновских сирот под началом Яна Баштина из Поростле.

Рыцарь наклонился. Просверлил его взглядом.

– Кто ты такой, поп?

– А вы не догадываетесь?

– Догадываюсь, верно, – кашлянул Цеттриц. – Да и то правда, что я аббата научил повиновению с вашей неоценимой гуситской помощью. Но разве это делает меня гуситом? Я принимаю причастие по католическому образцу, верю в чистилище, а при необходимости призываю святых. У меня нет с вами ничего общего.

– За исключением добычи, награбленной в Кшешове, поделенной пополам с Баштином. Кони, скот, свиньи, деньги в золоте и серебре, вина, литургические сосуды… думаете, господин, епископ Конрад отпустит вам грехи в обмен на какого-то уличного певца?

– Не слишком ли, – Цеттриц прищурился, – смело начинаешь? Поосторожней. А то и тебя добавлю к расчету. Ох обрадовался бы тебе епископ, обрадовался бы. Однако вижу, что ты пройдоха, а не какой-то губошлеп. Только ни голоса, ни глаз не поднимай. Перед рыцарем стоишь! Перед хозяином.

– Знаю. И предлагаю по-рыцарски прикрыть дело. Приличный выкуп за оруженосца – десять коп грошей. Певец больше оруженосца не стоит. Я заплачу за него.

Цеттриц посмотрел на бургманов, те как по команде ощерились.

– Ты привез сюда серебро? Оно у тебя во вьюках, да? А конь – в конюшне? В моей конюшне? В моем замке?

– Точно. В вашей конюшне, в вашем замке. Но вы не дали мне договорить. Я дам вам за Тибальда еще кое-что.

– Интересно знать что?

– Гарантию. Когда Божьи воины придут в Силезию, а это случится вот-вот, когда начнут жечь здесь все до голой земли, ни с вашей конюшней, ни с вашим замком, ни с имуществом ваших подданных не случится ничего плохого. Мы в принципе не сжигаем имущества дружественных нам людей. А тем более союзников.

Долго стояла тишина. Было так тихо, что можно было слышать, как чешутся борзые, укрывающие в шерсти блох.

– Все вон! – неожиданно рявкнул своей свите рыцарь. – Прочь! Вон! Все! Да побыстрее!

– Касательно союза и дружбы, – проговорил, когда они остались одни, Герман Цеттриц-младший, хозяин Шварцвальдау. – Касательно будущего сотрудничества… Будущей общей борьбы и братства по оружию… И дележа добычи, естественно… Можно ли, брат чех, поговорить поподробнее?

Сразу за воротами они дали коням шпоры, пошли галопом. Небо на западе темнело, даже чернело. Вихрь выл и свистел в кронах пихт, срывал сухие листья с дубов и грабов.

– Пан Влк.