«Воскресение», роман Л. Толстого

«Воскресение», роман Л. Толстого
Ангел Иванович Богданович

«"Воскресенiе" Л. Толстого, конечно, уже знакомо читателямъ и намъ не приходится излагать его содержанiе. Въ этомъ великомъ произведенiи, равнаго которому не появлялось за посл?днее десятил?тiе ни у насъ, ни въ иностранной литератур?, больше ч?мъ достаточно матерiала для самыхъ разнообразныхъ выводовъ и заключенiй. И какъ ни дерзко говорить о немъ въ б?глой журнальной зам?тк?, нельзя удержаться, чтобы не высказать хоть отчасти того, что такъ волнуетъ при чтенiи этого произведенiя…» Произведение дается в дореформенном алфавите.

А. И. Богдановичъ

"Воскресенiе", романъ Л. Толстого.

"Воскресенiе" Л. Толстого, конечно, уже знакомо читателямъ и намъ не приходится излагать его содержанiе. Въ этомъ великомъ произведенiи, равнаго которому не появлялось за посл?днее десятил?тiе ни у насъ, ни въ иностранной литератур?, больше ч?мъ достаточно матерiала для самыхъ разнообразныхъ выводовъ и заключенiй. И какъ ни дерзко говорить о немъ въ б?глой журнальной зам?тк?, нельзя удержаться, чтобы не высказать хоть отчасти того, что такъ волнуетъ при чтенiи этого произведенiя.

Прежде всего невольное изумленiе охватываетъ читателя при вид? этой неувядающей силы творчества, какую проявилъ великiй писатель, семидесятил?тiе котораго еще такъ недавно было отпраздновано литературой и въ Россiи, и за границей. Не смотря на очевидную порчу, которой несомн?нно подвергся романъ въ различныхъ м?стахъ,– и вся концепцiя его, и отд?льныя удивительной красоты м?ста вполн? напоминаютъ того Толстого, какимъ мы его знаемъ въ "Войн? и Мiр?" или "Анн? Карениной". Та же широта захвата жизни, легкость и естественная простота, съ какими генiальный авторъ переноситъ насъ изъ тюрьмы въ залу суда, изъ суда въ великосв?тское общество, изъ деревни въ столицу, изъ прiемной министра въ камеру сибирскаго этапа. При этомъ не чувствуется не мал?йшей д?ланности, какъ будто сама жизнь развертывается предъ нами во всемъ своемъ разнообразiи.

И какъ развертывается! Вы испытываете одновременно и потрясенiе отъ видимаго ужаса и несправедливости челов?ческихъ отношенiй, и умиленiе и радость за неугасимую жажду правды, которая все время чувствуется въ каждомъ момент? этихъ отношенiй. Даже въ сценахъ самаго дикаго разгула насилiя и неправды слышится неумолчный голосъ недремлющей сов?сти, къ которому чутко прислушивается авторъ и съ потрясающей силой передаетъ читателю. Благодаря этому чувству умиленiя при вид? торжества сов?сти надъ видимымъ господствомъ лжи, дикости, произвола, тягостныхъ и ненужныхъ жестокостей, ч?мъ такъ опутана жизнь челов?чества,– выносишь ощущенiе бодрящей св?жести и радостнаго настроенiя. Это общее впечатл?нiе можно бы сравнить съ т?мъ, какое производятъ старинныя легенды о мученичеств? праведниковъ. Какъ въ этихъ легендахъ, такъ и зд?сь, вся власть грубой силы и лжи кажется ч?мъ-то не настоящимъ, безъ корней, ч?мъ-то такимъ, что не прочно, не им?етъ внутренняго развитiя, а лишь временно и преходяще, что отпадетъ, какъ шелуха, когда наступить "полнота временъ".

Какъ въ прежнихъ романахъ Толстого, читатель сразу вводится въ центръ д?йствiя и интереса пов?ствованiя, которое развертывается съ поразительной быстротой, захватывая и увлекая, и ч?мъ дал?е, т?мъ больше усиливается эта стремительность д?йствiя. Оба центральныхъ лица романа обрисованы на первыхъ же страницахъ во всей сложности ихъ душевной драмы, наряду съ которой зат?мъ также быстро начинается другая, бол?е высокая общественная драма, борьба воскресающаго челов?ка съ общественной не правдой. Вторая драма непосредственно вытекаетъ изъ первой, являясь первымъ необходимымъ актомъ воскресенiя души, до того мертвой, погрязшей въ ложной условности и грязи жизни. И дал?е об? драмы идутъ параллельно, дополняя и осв?щая одна другую. Съ искусствомъ, доступнымъ только великому художнику, Толстой не отвлекается ни на одну минуту въ сторону, не теряетъ ни одной лишней строчки. Каждый штрихъ – это новая черта въ характер? главныхъ лицъ, въ ихъ душевной и общественной борьб?, новое явленiе, необходимое для усиленiя правды общей картины нашей общественной жизни. Сжатость описанiя доведена до виртуозности, что придаетъ всему роману особую силу, кр?пость и выразительность. Такая простота изложенiя, почти л?тописная, доступна только или великимъ художникамъ, какъ Пушкинъ, напр., или т?мъ простымъ и сильнымъ душамъ, для которыхъ всегда важенъ лишь самый предметъ разсказа, а все остальное кажется слишкомъ ненужнымъ и лишнимъ, чтобы стоило о немъ распространяться и останавливаться на немъ. Но эта простота не им?етъ въ себ? ничего торопливаго или сп?шнаго; напротивъ, въ ней есть что-то важное и строгое, что удивительно отв?чаетъ важности содержанiя.

А содержанiе это д?йствительно такъ важно, что въ сравненiи съ нимъ все представляется и ничтожнымъ, и преходящимъ, какъ мимолетныя настроенiя будничнаго дня. Воскресенiе Нехлюдова – это вопросъ о возможности воскресенiя для каждаго, кто погрязъ въ тин? нечистой животныхъ страстей и мелкихъ будничныхъ интересовъ и потерялъ свободу души. Воскресаетъ въ роман? не Катюша Маслова, которую погубилъ Нехлюдовъ, а онъ самъ. Катюша чиста, ея душа не тронута и св?жа, она только усыплена ужасами жизни, которую съ легкой руки Нехлюдова ей пришлось вести. Катюша не воскресаетъ, а просыпается, какъ только услышала благую в?сть, что есть челов?къ, который видитъ къ ней не просто предметъ для удовольствiя, а челов?ка такого же, какъ онъ самъ. Ей не съ ч?мъ бороться. Посл? перваго момента оживленiя старой острой боли, которая ей напомнила все ужасное, когда-то пережитое благодаря Нехлюдову, Катюша покорно отдается новому настроенiю, которое и есть ея настоящее подлинное настроенiе, всец?ло отв?чающее ея складу души. Съ того ужаснаго момента, какой она пережила, когда б?жала за по?здомъ, уносившимъ Нехлюдова, она не жила, не была челов?комъ, а превратилась въ предметъ купли и продажи, и когда по временамъ что-то просыпалось въ душ?, обострялась боль смутнаго сознанiя причиненной ей несправедливости. Катюша сейчасъ же старалась подавить ее обычнымъ въ ея положенiи средствомъ: "станетъ скучно – покурила или выпила, и пройдетъ". Катюша – жертва, и все время ея роль пассивная. Только въ посл?днемъ момент? ея окончательнаго пробужденiя, когда она, любя Нехлюдова, жертвуетъ этимъ чувствомъ для бол?е высокаго д?ла служенiя страждущимъ и обремененнымъ, Катюша становится активнымъ существомъ. И все время въ роман? не столько сама Катюша интересна, сколько окружающая ее обстановка, которая заслоняетъ ее постоянно. Сначала судъ, тюрьма, потомъ этапная жизнь, кружокъ политическихъ ссыльныхъ настолько привлекаютъ вниманiе, что даже подчасъ забываешь о ней, хотя она и должна бы быть центральнымъ лицомъ. Но ея пассивность, какъ жертвы, м?шаетъ этому. И м?сто, отведенное ей художникомъ въ роман?, въ сущности незначительное. Только въ первыхъ главахъ она выступаетъ съ яркостью и полнотой художественнаго изображенiя какiя по силамъ одному Толстому. Удивительно чарующее впечатл?нiе производятъ эти главы, гд? описывается первое время сближенiя ея съ Нехлюдовымъ, сцена въ церкви во время заутрени, да еще то м?сто, когда она б?житъ за по?здомъ. Посл?дняя сцена, пожалуй самое сильное въ художественномъ отношенiи м?сто романа. Эти главы прекрасны и не уступаютъ лучшимъ м?стамъ прежнихъ романовъ Толстого.

Т?мъ не мен?е, главный интересъ сосредоточенъ на Нехлюдов?, который и является центральнымъ лицомъ романа. Его душевная борьба и борьба, которую онъ ведетъ съ общественными условiями, сосредоточиваютъ все вниманiе автора и читателей. Да иначе и быть не можетъ, такъ какъ д?йственная роль принадлежитъ Нехлюдову съ начала и до конца. Онъ – преступникъ, сначала только мучающiйся сознанiемъ совершеннаго проступка, потомъ вс? силы кладущiй на то, чтобы исправить причиненное зло и возстановить хотя отчасти нарушенную справедливость. Въ то же время онъ долженъ являться выразителемъ взглядовъ самого автора, что усложняетъ его личность въ роман? и придаетъ ему двойной интересъ.

Что такое Нехлюдовъ? Прежде всего, какъ намъ кажется, онъ, по замыслу автора, челов?къ вполн? простой, отнюдь не выше средняго уровня. Конечно, въ своей сред?, гд? онъ росъ, воспитывался и д?йствовалъ, онъ, несомн?нно, выше этого уровня, настолько выше, что его тамъ и не понимаютъ вовсе. Благодаря его знатности, богатству, родовитымъ связямъ, его уважаютъ, но подсм?иваются, какъ надъ чудакомъ, который самъ не знаетъ, что д?лаетъ. Этой сред? онъ чуждъ вс?мъ своимъ душевнымъ складомъ, его увлеченiя, сомн?нiя, раскаянiе – все непонятно и см?шно въ глазахъ его окружающихъ, даже преступно и не должно быть терпимо, какъ ув?ренно заявляетъ мужъ его сестры, готовый требовать надъ нимъ опеки, какъ надъ расточителемъ и ненормальнымъ субъектомъ. Но вся эта среда такъ чудовищно низменна, такъ плоска и ничтожна внутри, что вн? ея Нехлюдовъ – только среднiй челов?къ, не выдающiйся ни особыми способностями, ни особой силой воли, ни темпераментомъ. Какъ большинство людей интеллигентнаго круга, онъ получилъ рядъ взглядовъ, признаваемыхъ имъ правильными, но лишь въ отвлеченномъ смысл? им?ющими для него значенiе. Его уб?жденiя – одно, а жизнь и практика – другое, и нужно что-либо страшно выдающееся, чтобы заставить его проникнуться сознанiемъ этого противор?чiя и увид?ть, какъ онъ опустился отъ того идеала, который н?когда лел?ялъ въ душ?. Разв? это не обычная исторiя массы среднихъ людей? Вначал? "честный, самоотверженный юноша, готовый отдать себя на всякое доброе д?ло", потомъ – "развращенный, утонченный эгоистъ, любящiй только свое наслажденiе". "Тогда мiръ Божiй представлялся ему тайной, которую онъ радостно и восторженно старался разгадать; теперь все въ этой жизни было просто и ясно и опред?лялось т?ми условiями жизни, въ которыхъ онъ находился. Тогда нужно и важно было общенiе съ природой и съ людьми жившими, мыслившими и чувствовавшими до него (философами, поэтами); теперь нужны и важны были челов?ческiя учрежденiя и общенiе съ товарищами. Тогда женщина представлялась таинственнымъ и прелестнымъ,– именно этою таинственностью прелестнымъ существомъ; теперь значенiе женщины, всякой женщины, кром? своихъ семейныхъ и женъ друзей, было очень опред?ленное: женщина была однимъ изъ лучшихъ орудiй испытаннаго уже наслажденiя. Тогда не нужно было денегъ и можно было не брать и третьей части того, что давала мать, можно было отказаться отъ им?нья отца и отдать его крестьянамъ; теперь же не доставало т?хъ 1,500 р. въ м?сяцъ, которые давала мать, и съ ней бывали уже непрiятные разговоры изъ за денегъ. Тогда своимъ настоящимъ я онъ считалъ свое духовное существо: теперь онъ считалъ собою свое здоровое, бодрое, животное я", – такъ характеризуетъ Толстой прежняго и теперешняго Нехлюдова, и разв? эта характеристика не приложима ц?ликомъ къ любому изъ массы среднихъ людей?

Авторъ по своему объясняетъ эту р?зкую перем?ну, какую каждый можетъ найти въ себ?, сравнивъ себя въ юности съ т?мъ, какимъ онъ становится потомъ. Но перем?на в?рно указана, и исторiя Нехлюдова э о обычная исторiя огромнаго большинства, что и д?лаетъ его типичнымъ представителемъ середины. Немногимъ, правда, приходится пережить такую душевную катастрофу, какъ Нехлюдову, и большинство опускается постепенно, даже не зам?чая паденiя.

Съ Нехлюдовымъ случилось не такъ, и не потому, чтобы онъ обладалъ особой чувствительностью, но и его проступокъ самъ по себ? былъ выдающися и возмездiе, обрушившееся на его голову, было таковымъ же. Нехлюдовъ не просто соблазнилъ д?вушку, первую попавшуюся подъ руку, что такъ часто случалось и случается въ обыденной жизни. И такой поступокъ былъ бы подлостью, для которой н?тъ и не можетъ быть снисхожденiя. Но обстоятельства, которыми сопровождался его поступокъ, д?лаютъ его поистин? чудовищнымъ. Для него эта д?вушка была раньше дорогимъ, любимымъ существомъ, одно присутствiе котораго осв?щало жизнь. "Какъ только Катюша входила въ комнату или даже издалека Нехлюдовъ вид?лъ ея б?лый фартукъ, такъ все для него какъ бы осв?щалось солнцемъ, все становилось интересн?е, весел?е, значительн?е, жизнь становилась радостной… Но не только присутствiе и близость Катюши производили это д?йствiе на Нехлюдова; это д?йствiе производило на него одно сознанiе, что есть Катюша… Получалъ ли Нехлюдовъ непрiятное письмо отъ матери, или не ладилось его сочиненiе, или онъ чувствовалъ юношескую безпричинную грусть, стоило ему только вспомнить о томъ, что есть Катюша и онъ увидитъ ее, и все это разс?ивалось". И потомъ, когда онъ снова прi?зжаетъ вторично къ тетк? въ деревню, гд? жила Катюша, его влечетъ къ ней любовь. Какъ и прежде, хотя самъ онъ уже изм?нился и изъ чистаго юноши превратился въ зауряднаго офицера, его охватываетъ то же чувство при вид? ея. "Такъ же, какъ и прежде, онъ не могъ безъ волненiя вид?ть теперь б?лый фартукъ Катюши, не могъ безъ радости слышать ея походку, ея голосъ, ея см?хъ, не могъ безъ умиленiя смотр?ть въ ея черныя, какъ мокрая смородина, глаза, особенно когда она улыбалась, не могъ главное, безъ смущенiя вид?ть, когда она красн?ла при встр?ч? съ нимъ". Съ особой чарующей силой и радостью онъ испытываетъ это чувство любви во время заутрени, когда онъ съ изумленiемъ думаетъ, какъ это другiе не зам?чаютъ, "что все, что существуетъ зд?сь да и везд? на св?т? – существуетъ только для Катюши, и что пренебречь можно вс?мъ на св?т?, только не ею, потому что она – центръ всего. Для нея блистало золото иконостаса и гор?ли вс? эти св?чи на паникадил? и въ подсв?чникахъ, для нея были эти радостные нап?вы: "Пасха Господня, радуйтесь людiе". И все, что только было хорошаго на св?т?, было для нея". Словомъ, Нехлюдовъ любилъ ее вс?мъ пыломъ хорошаго, молодого чувства, и т?мъ ужасн?е, безобразн?е былъ его поступокъ, которымъ завершилась эта любовь, когда на другой день, прощаясь съ соблазненной имъ д?вушкой, онъ далъ ей сто рублей, думая, этимъ не то что искупить, а хотя отчасти возм?стить обиду. "Н?тъ, возьми, пробормоталъ онъ (когда Катюша отбивается отъ его денегъ), и сунулъ ей конвертъ за пазуху и, точно какъ будто онъ обжегся, онъ, морщась и стоная, поб?жалъ въ свою комнату. И долго посл? этого онъ все ходилъ по своей комнат?, и корчился, и даже прыгалъ, и вслухъ охалъ словно отъ физической боли, какъ только вспоминалъ эту сцену". Поступивъ какъ самый посл?днiй негодяй, Нехлюдовъ не понялъ, не могъ даже представить себ? всей глубины жестокости и обиды своего д?ла. Онъ оправдывалъ себя т?мъ, что вс? его знакомые такъ поступаютъ въ подобныхъ случаяхъ, и это до изв?стной степени его успокаивало. А праздная, барская жизнь, "новыя м?ста, товарищи, война", помогла ему и окончательно забыть весь этотъ эпизодъ.

И не встр?ть онъ случайно ту же Катюшу десять л?тъ спустя на скамь? подсудимыхъ, Нехлюдовъ такъ и не вспомнилъ бы загубленную имъ д?вушку. Вся жизнь его за это время сложилась такъ, какъ бываетъ въ его сред?, обезпеченной, незнающей никакой ц?ли, кром? наслажденiй. Въ своихъ глазахъ и въ мн?нiи окружающихъ онъ считался вполн? порядочнымъ, "корректнымъ" господиномъ, и даже, самъ не отдавая себ? отчета, питалъ въ душ? особыя требованiя на особую къ нему почтительность и уваженiе. Онъ унасл?довалъ посл? матери огромное состоянiе, нам?ревается обзавестись семьей, им?етъ любовницу "изъ вполн? порядочнаго дома", и лишь смущается неудобствомъ ухаживать за д?вушкой, на которой онъ хочетъ жениться, и въ то же время находиться въ связи съ замужней женщиной.

Чтобы встряхнуть такую легко и удобно прим?няющуюся къ текущей обычной жизни натуру, надо что-либо ужасное, страшное, подавляющее. Но и посл? встр?чи, когда онъ видитъ уже посл?дствiя своего поступка, онъ не сразу м?няется, и зд?сь Толстой проявилъ удивительное пониманiе такихъ слабыхъ натуръ. Еще въ суд?, когда Нехлюдовъ ясно видитъ, что Катюша невинна, онъ могъ-бы энергичнымъ вм?шательствомъ при обсужденiи присяжными ея вины, изм?нить ихъ приговоръ. Но все время онъ молчитъ, погрузившись въ свои терзанiя, и допускаетъ грубую неправильность въ окончательномъ р?шенiи присяжныхъ,– неправильность, благодаря которой невинная женщина должна идти на каторгу. Въ томъ "безумiи эгоизма", въ которомъ Нехлюдовъ жилъ вс? десять л?тъ, иначе и быть не могло. Сначала у него является дрянной страхъ, что Катюша его узнала и сейчасъ при вс?хъ осрамитъ его. Потомъ – терзанiя воспоминанiемъ о своемъ поступк? и даже затаенная жалость къ себ?, и только уже зат?мъ просыпается другое чувство, заставляющее Нехлюдова забыть на время себя и подумать о ней, предъ которой онъ провинился вторично, не отстоявъ ея интереса на суд?, что было такъ просто и легко. Вс? эти колебанiя, попытка какъ-нибудь вывернуться изъ труднаго положенiя и, наконецъ, отчаянное р?шенiе жениться на обиженной имъ дважды Катюш?, обрисованное съ тонкостью и мастерствомъ великаго психолога-художника, д?лаютъ изъ Нехлюдова вполн? живое лицо. Такъ легко было-бы впасть въ мелодраматизмъ и фальшь, только немного усиливъ героизмъ положенiя, въ которомъ очутился Нехлюдовъ. Ничего подобнаго, однако, мы не видимъ, и все время предъ нами не герой, а жалкiй и слабый челов?къ, выбитый изъ такъ хорошо, казалось, налаженной колеи жизни. Даже р?шенiе жениться на Катюш? и начать новую жизнь не возвышаютъ его, ибо Толстой, отм?тивъ облегченiе, какое при этомъ почувствовалъ Нехлюдовъ, немедленно ловитъ его: "На глазахъ его были слезы, когда онъ говорилъ себ? это, и хорошiя, и дурныя слезы, хорошiя потому, что это были слезы радости, пробужденiя въ себ? того духовнаго существа, которое вс? эти годы спало въ немъ, и дурныя потому, что они были слезы умиленiя надъ самимъ собой, надъ своей доброд?телью".

Отсюда еще далеко до воскресенiя, до полнаго пониманiя и себя, и своего поступка, и до того душевнаго подъема, когда челов?къ сознательно д?лаетъ добро не ради себя, а ради самого добра и въ этомъ испытываетъ великую радость. Нехлюдовъ долженъ пройти рядъ испытанiй, которыя постепенно раскрываютъ ему глаза и очищаютъ его засоренную эгоизмомъ душу. Какъ вс? слабые, не энергичные люди, Нехлюдовъ не въ силахъ управлять своей жизнью, скор?е событiя его влекутъ и направляютъ. Въ новомъ его настроенiи онъ не противится, когда эти событiя его влекутъ въ хорошую сторону, какъ раньше не противился, когда жизнь, окружающiе, товарищи, мать – влекли его въ дурную.

И та же Катюша первая вскрываетъ ему истину его героическаго р?шенiя жениться на ней. При второмъ свиданiи въ тюрьм? происходитъ объясненiе, поразительное по сил? и правд?. Даже у самого Толстого трудно указать такую потрясающую сцену, какъ это свиданiе. Когда Нехлюдовъ говоритъ, что пришелъ просить у нея прощенiя, Катюша, предъ т?мъ н?сколько выпившая, смущается.

"- Ну что, все простить, простить, ни къ чему это… вы лучше…

"– Я хочу загладить свою вину,– продолжалъ Нехлюдовъ:– и загладить не словами, а д?ломъ. Я р?шилъ жениться на васъ.

"Лицо ея вдругъ выразило испугъ. Косые глаза ея, остановившись, смотр?ли и не смотр?ли на него.

"– Это еще зач?мъ понадобилось? – проговорила она, злобно хмурясь.

"– Я чувствую, что я передъ Богомъ долженъ сд?лать это.

"– Какого еще Бога тамъ нашли? Все вы не то говорите. Бога? Какого Бога? Вотъ вы бы тогда помнили Бога,– сказала она и, раскрывъ ротъ, остановилась.

"Нехлюдовъ только теперь почувствовалъ сильный запахъ вина изъ ея рта и понялъ причину ея возбужденiя.

"– Успокойтесь,– сказалъ онъ.

"– Нечего мн? успокаиваться. Ты думаешь, я пьяна? Я и пьяна, да помню, что говорю,– вдругъ быстро заговорила она и вся багрово покрасн?ла:– я каторжная, а вы баринъ, князь, и нечего теб? со мной мараться. Ступай къ своимъ княжнамъ…

"– Какъ бы жестоко ты ни говорила, ты не можешь сказать того, что я чувствую,– весь дрожа, тихо сказалъ Нехлюдовъ:– не можешь себ? представить, до какой степени я чувствую свою вину передъ тобою!..

"– Чувствую вину"! – злобно передразнила она. – Тогда не чувствовалъ, а сунулъ 100 рублей. Вотъ – твоя ц?на!..

"– Знаю, знаю, но что же теперь д?лать? – сказалъ Нехлюдовъ. – Теперь я р?шилъ, что не оставлю тебя,– повторилъ онъ:– и что сказалъ, то сд?лаю.

"– А я говорю, не сд?лаете! – проговорила она и громко засм?ялась.

"– Катюша! – началъ онъ.

"– Уйди отъ меня! Я – каторжная, а ты – князь и нечего теб? тутъ быть,– вскрикнула она, вся преображенная гн?вомъ, вырывая у него руку. – Ты мной хочешь спастись,– продолжала она, торопясь высказать все, что поднялось въ ея душ?. – Ты мной въ этой жизни услаждался, мной же хочешь и на томъ св?т? спастись! Противенъ ты мн?, и очки твои, и жирная, поганая вся рожа твоя. Уйди, уйди ты! – закричала она, энергическимъ движенiемъ вскочивъ на ноги.

"Надзиратель подошелъ къ нимъ.

"– Ты что скандалишь! Разв? такъ можно…

"– Оставьте, пожалуйста,– сказалъ Нехлюдовъ.

"– Чтобъ не забывалась,– сказалъ надзиратель.

"– Н?тъ, подождите, пожалуйста,– сказалъ Нехлюдовъ.

"Надзиратель отошелъ къ окну.

"Маслова опять с?ла, опустивъ глаза и кр?пко сжавъ свои скрещенныя пальцами маленькiя руки. Нехлюдовъ стоялъ надъ ней, не зная, что д?лать.

"– Ты не в?ришь мн?,– сказалъ онъ.

"– Что вы жениться хотите – не будетъ этого никогда. Пов?шусь скор?е! Вотъ вамъ.

"– Я все-таки буду служить теб?.

"– Ну, это ваше д?ло. Только мн? отъ васъ ничего не нужно. Это я в?рно вамъ говорю,– сказала она. – И зач?мъ я не умерла тогда,– прибавила она, и заплакала жалостнымъ тономъ".

Это ужасное объясненiе, при которомъ Нехлюдовъ играетъ такую жалкую роль, открываетъ ему глаза, и съ этого момента начинается для него настоящая казнь и вм?ст? съ т?мъ воскресенiе. "Да, такъ вотъ оно что! вотъ что! думалъ Нехлюдовъ, выходя изъ острога и только теперь вполн? понимая всю вину свою. Если бы онъ не попытался загладить, искупить свой проступокъ, онъ никогда бы не почувствовалъ всей преступности его, мало того, и она бы не чувствовала всего зла, сд?ланнаго ей. Только теперь это все вышло наружу во всемъ своемъ ужас?. Онъ увид?лъ теперь только, что онъ сд?лалъ съ душой этой женщины, и она увидала и поняла, что было сд?лано съ нею. Прежде Нехлюдовъ игралъ своимъ чувствомъ, любовался самимъ собой и своимъ раскаянiемъ, теперь ему просто было страшно. Бросить ее,– онъ чувствовалъ это теперь,– онъ не могъ, а между т?мъ не могъ себ? представить, что выйдетъ изъ его отношенiй къ ней".

И первое, въ чемъ начинаетъ проявляться новый челов?къ, пробуждающiйся въ Нехлюдов?, это вниманiе и сочувствiе къ чужимъ страданiямъ. Въ роман? идутъ рядомъ дв? работы, совершаемыя Нехлюдовымъ: работа надъ собой, надъ своимъ воскресенiемъ, и безкорыстная чистая работа для другихъ. Этотъ параллелизмъ, превосходно проведенный до мельчайшихъ деталей, д?лаетъ вполн? понятнымъ окончательное торжество новаго челов?ка, исполненнаго готовности на любое самопожертвованiе, надъ прежнимъ эгоистическимъ животнымъ, которое въ теченiе десяти л?тъ подавляло всякое проявленiе духовнаго существа Нехлюдова. Такая поб?да не дается сразу и даромъ, какъ казалось вначал? Нехлюдову посл? его скоропалительнаго р?шенiя: "женюсь на ней, если надо". Онъ увид?лъ, что отъ Катюши это зависитъ гораздо больше, ч?мъ отъ него, а кром? того, въ самомъ этомъ р?шенiи было больше фарисейскаго самолюбiя, ч?мъ искренняго горячаго чувства.

Трудно совлекается старый челов?къ со вс?мъ его комплексомъ привычекъ, взглядовъ, отношенiй къ другимъ людямъ, съ которыми онъ сжился и связанъ тысячами неуловимыхъ, но весьма прочныхъ нитей. Вся вторая часть романа посвящена описанiю той внутренней и вн?шней борьбы, которую ему приходится вести съ той минуты, когда свое р?шенiе посвятить себя Катюш? и страждущимъ онъ начинаетъ приводить въ исполненiе. Эта часть далеко уступаетъ первой по художественности. Въ ней больше отведено м?ста размышленiямъ и наблюденiямъ, устами Нехлюдова то и д?ло говоритъ самъ Толстой, что такъ любитъ авторъ вообще. Въ деревн? Нехлюдовъ пытается растолковать мужикамъ теорiю Генри Джоржа о нацiонализацiи земли, – теорiю, которой Толстой, видимо, придаетъ вполн? серьезное значенiе. Въ столиц? авторъ водитъ Нехлюдова по разнымъ прiемнымъ высокопоставленныхъ лицъ, и зд?сь его м?ткiя характеристики и опред?ленiя разныхъ учрежденiй бол?е интересны и важны, ч?мъ увлеченiе Генри Джоржемъ. Зд?сь для него открывается широкое поле для уничтожающей критики, съ которою Толстой относится къ обществу. Сцена въ сенат?, разборъ кассацiонной жалобы, поданной Нехлюдовымъ отъ имени Масловой, превосходна. Лучше всего, однако, удивительныя характеристики сановныхъ лицъ, по истин? подлинные историческiе портреты, напоминающiе его же характеристики съ "Войн? и мир?". Въ нихъ сконцентрировано все бездушье и формализмъ высшей бюрократiи, далекой отъ всего живого, неспособной понять даже, когда это живое стонетъ и корчится въ мукахъ отъ т?хъ экспериментовъ, какiе прод?лываетъ надъ нимъ формализмъ. Припомнимъ, напр., стараго генерала спирита, съ б?лымъ крестомъ въ петличк?, къ которому Нехлюдовъ обращается съ просьбой о смягченiи участи одного заключеннаго. "Онъ строго исполнялъ предписанiя высшаго начальства и особенно дорожилъ этимъ исполненiемъ. Приписывая этимъ предписанiямъ особенное значенiе, онъ считалъ, что все на св?т? можно изм?нить, но только не эти предписанiя". Въ изображенiи этого живого мертвеца есть что-то почти мистическое, апокалипсическое, и васъ невольно охватываетъ то же чувство безнадежности, какъ и Нехлюдова. Не мен?е хороши и типы сенаторовъ, обсуждающихъ кассацiонную жалобу, но вполн? и ярче другихъ изображенiе дяди Нехлюдова, бывшаго министра, "главныя качества котораго состояли въ томъ, во-первыхъ, что онъ ум?лъ понимать смыслъ написанныхъ бумагъ и законовъ и хотя и нескладно, но ум?лъ составлять удобопонятныя бумаги и писать ихъ безъ оре?графическихъ ошибокъ; во-вторыхъ, въ томъ, что онъ былъ чрезвычайно представителенъ, и, гд? нужно было, могъ являть видъ не только гордости, но неприступности и величiя, а гд? нужно было, могъ быть подобострастенъ; въ-третьихъ, въ томъ, что у него не было никакихъ общихъ принциповъ или правилъ, ни нравственныхъ, ни государственныхъ, и что онъ поэтому со вс?ми могъ быть согласенъ, когда это нужно было, и когда это нужно было, могъ быть со вс?ми не согласенъ. Поступая такъ, онъ старался только о томъ, чтобы былъ выдержанъ тонъ и не было явнаго противор?чiя самому себ?; къ тому же, нравственны или безнравственны его поступки сами по себ?, и произойдетъ ли отъ нихъ величайшее благо или величайшiй вредъ для Россiйской имперiи или для всего мiра,– онъ былъ совершенно равнодушенъ. Когда онъ сд?лался министромъ, не только вс? завис?вшiе отъ него, а завис?ло отъ него очень много людей и приближенныхъ, но и вс? постороннiе люди, и онъ самъ были ув?рены, что онъ очень умный государственный челов?къ. Но когда прошло изв?стное время, и онъ ничего не устроилъ, ничего не показалъ и когда, по закону борьбы за существованiе, точно такiе же, какъ и онъ, научившiеся писать и понимать бумаги, представительные и безпринципные чиновники выт?снили его, и онъ долженъ былъ выйти въ отставку, то вс?мъ стало ясно, что онъ былъ не только не особенно умный челов?къ, но очень ограниченный и мало образованный, хотя и очень самоув?ренный челов?къ, который едва-едва поднимался въ своихъ взглядахъ до уровня передовыхъ статей консервативныхъ газетъ. Оказалось, что въ немъ ничего не было отличающаго его отъ другихъ мало образованныхъ и самоув?ренныхъ чиновниковъ, которые его выт?снили, и онъ самъ это понялъ, но это нисколько не поколебало его уб?жденiя въ томъ, что онъ долженъ каждый годъ получать большое количество казенныхъ денегъ и новые ордена".

Единственное, до изв?стной степени челов?ческое лицо, съ которымъ сталкивается Нехлюдовъ, это его бывшiй товарищъ Селенинъ, по крайней м?р?, въ немъ еще живо чувство не вн?шней, а внутренней порядочности. Но и онъ уже почти совс?мъ отравленъ мертвечиной бюрократiи, и для него важн?е форма, а не сущность. Онъ стоитъ за отказъ въ пересмотр? д?ла Катюши только потому, что не соблюдена формальность – "надо было записать въ протоколъ". Этого не сд?лано, и пусть гибнетъ челов?къ. Встр?ча съ Селенинымъ является посл?днимъ толчкомъ, окончательно заставляющимъ Нехлюдова махнуть рукой на этотъ мертвый кругъ, гд? онъ н?когда вращался. Прим?ръ Селенина, когда-то такого правдиваго, в?рнаго, честнаго и чистаго, котораго этотъ кругъ все-таки превратилъ въ мумiю,– уб?ждаетъ его, что для живой души, для хорошей, умной и честной работы на пользу людей зд?сь н?тъ м?ста. И служба, и семьи зд?сь все "не то", одна ложь и взаимный обманъ. Въ то же время есть что-то подкупающее и заманчивое въ т?хъ мягкихъ, культурно-утонченныхъ формахъ, въ которыя отлились зд?сь ложь и обманъ. Нехлюдовъ это испытываетъ на себ? въ мимолетномъ флирт?, завязывающемся у него съ женой того больного чиновника. отъ котораго зависитъ судьба политическихъ. У него возникаетъ мучительное сомн?нiе. "Хорошо ли я сд?лаю, у?хавъ въ Сибирь? И хорошо ли сд?лаю, лишивъ себя богатства?" Но разъ понявъ ложь всего этого круга, онъ уже не можетъ вернуться туда, его гонитъ чувство гадливости, какое онъ испытываетъ отъ общаго лганiя, взаимнаго лицем?рiя и чудовищной наглости царящаго зд?сь животнаго эгоизма. И прежде приходилось ему испытывать такое же ощущенiе гадливости, въ т? минуты, когда онъ производилъ, по его выраженiю, "чистку души", но раньше дальше "чистки" д?ло не шло. Очищенную душу онъ снова и не медля засорялъ т?мъ же хламомъ. Теперь въ его душ? была забота, много заботъ о другихъ, о самыхъ важныхъ для нихъ д?лахъ, и эта забота не позволила ему удаляться съ избранной дороги.

Изъ Петербурга Нехлюдовъ возвращается наполовину возрожденнымъ и вполн? воскресаетъ къ новой жизни, пройдя тягостный путь отъ Москвы до Иркутска по ужаснымъ этапамъ вм?ст? съ партiей, въ которой идетъ Маслова. Третья часть, самая краткая, видимо много-много сокращенная, едва ли не самая интересная, хотя и не такъ сильно написана, какъ первая. Въ литератур? посл?дняго времени впервые выступаютъ зд?сь политическiе ссыльные, съ которыми удается Нехлюдову пом?стить Маслову и т?мъ уберечь ее отъ ужасовъ уголовной среды. Огромный талантъ, его несравненная психологическая проницательность помогли Толстому справиться съ этой новой задачей. Онъ обрисовалъ рядъ типовъ политическихъ ссыльныхъ, изб?жавъ двухъ крайностей – не возводя на пьедесталъ и не принизивъ ихъ. Они вышли у него такими же живыми людьми, какъ и остальные, кого только онъ коснулся своимъ магическимъ творческимъ перомъ. Онъ сум?лъ подм?тить въ нихъ и то, что сближаетъ ихъ съ обыкновенными людьми, и то, что выд?ляетъ ихъ изъ ряда обыкновенныхъ. Художественная перспектива соблюдена съ поразительной в?рностью, и въ свою огромную галлерею типовъ Толстой ввелъ рядъ новыхъ. Посл?дующей литератур? остается только ихъ дополнять и развивать,– тонъ данъ в?рный и путь указанъ настоящiй.

Нехлюдовъ, видя ихъ благотворное влiянiе на Маслову, сближается съ ними дорогой и, узнавъ ихъ ближе, уб?ждается, "что это не были сплошные злод?и, какъ ихъ представляли себ? многiе, и не были сплошные герои, какими н?которые изъ нихъ считали людей своей партiи, а были обыкновенные люди, между которыми были, какъ и везд?, хорошiе и дурные, и среднiе люди. Были между ними и такiе, которые руководствовались эгоистическими, тщеславными мотивами; большинство же было привлечено знакомымъ Нехлюдову, по военному времени, желанiемъ опасности, риска, наслажденiемъ игры своей жизнью, чувствами, свойственными самой обыкновенной энергической молодежи… Это были такiе же люди, какъ и вс?, но съ тою разницей, что т? изъ нихъ, которые были выше средняго уровня, были гораздо выше его, т? же, которые были ниже средняго уровня, были гораздо ниже его, представляя изъ себя часто людей несправедливыхъ, притворяющихся и вм?ст? съ т?мъ самоув?ренныхъ и гордыхъ".

Въ описанiи Толстого, однако, большинство, если не вс?, несомн?нно выше того средняго уровня, которымъ ихъ м?ряетъ авторъ. Только одинъ, н?кто Новодворовъ, производитъ н?сколько иное впечатл?нiе, и Нехлюдовъ, "не смотря на то благодушное настроенiе, въ которомъ онъ находился во время путешествiя", не любитъ его и даже презираетъ въ душ?. Вс? портреты набросаны б?гло, за исключенiемъ двухъ – д?вушки Марьи Павловны и Симонсона, къ которымъ Толстой постоянно возвращается, рисуя ихъ съ необычайной теплотой и любовью. Первая является у него олицетворенiемъ истинной д?йственной доброты и д?ятельной любви къ людямъ, идеаломъ настоящаго челов?ка. Одинъ изъ ея товарищей, тотъ самый Новодворовъ, столь несимпатичный автору, шутя, говоритъ про нее, что она предается спорту благотворенiя. И это была правда. Весь интересъ ея жизни состоялъ, какъ для охотника найти дичь, въ томъ, чтобы найти случай служенiя другимъ. И этотъ спортъ сд?лался привычкой, сд?лался д?ломъ ея жизни. И д?лала она это такъ естественно, что вс?, знавшiе ее, уже не ц?нили, а требовали этого". Другой, Симонсонъ, выступаетъ олицетворенiемъ самостоятельной мысли, всец?ло стремящейся къ правд? жизни. Онъ никогда не подчиняется чужому мн?нiю, а только голосу собственнаго разума, и что признаетъ правильнымъ, тому сл?дуетъ неуклонно. Съ людьми онъ былъ кротокъ и скроменъ, но "когда онъ р?шилъ что-нибудь, ничто уже не могло остановить его".