Призраки Петрограда 1922—1923 гг. Криминальная драма. Детектив

– Располагайтесь да рогалики лопайте. Гляди, скоро и марухи набегут, знамо дело.

– Не, Дедуля, я не пью. А с бабьим племенем ухо востро держать надо, трезво, – отрезал Ленька.

– Истину говоришь, – заметил Варшава.

Дед разлил беленькую по рюмкам. А сам закурил цигарку, отсев на край, наблюдая за гостями с нескрываемым наслаждением, рукой подперев подбородок.

Сам Дед вечно создавал видимость рьяного трезвенника. Даже когда выпивал. А выпивал он редко, и вообще никто не видел его пьяным. Зато над приютом его довлела лихая слава. Наверное, из всех хаз Петрограда только здесь можно было за час смертно надраться и потерять все сбережения, очутившись под утро в ближайшей подворотне еще живым.

Дед избегал пьяных разборок. Поножовщин, мокрушничества у него не водилось. «Воровать – так на сухую», – любил наставлять тот домушников.

– Дед, где золотишко придержал? – спрашивал Ленька.

– Да тшш! Ты о чем?

Притонов в Петрограде было множество. Пафнутию повезло: он занял сразу 5 комнат как раз с Великого Октября, прежние хозяева – аристократы загнивающего бомонда – то ли бежали, то ли в земле сырой лет пять как лежали. Но с любезной предусмотрительностью оставили весь скарб.

И потому первая рюмка у деда всегда была вроде как за них, «общипанных бывших».

– А кто вон в тех комнатах живет? – поинтересовался Басс.

– Сынок, две для собственных нужд, остальной уют сдаю по часам.

– Ну ты и крученый, Дед. Кому сдаешь-то?

– Чего придрался? – поправил Пантелкин.

– Ну ясно кому… Девицам с Газковой на час или залетным, но длительно.

Отдельная кухня с умывальником, все удобства. Шамбары[1 - Шамбары – комнаты, от (Фр., слова chambre).] сии никогда не пустовали, там стоял первородный гвалт и частенько хлопали двери. Каждый вечер играла гармоника, из комнат доносился смех.

«Только на керосинки перерасход 12 целковых в месячину», – жаловался Пафнутий постояльцам. «Батенька, протопили бы каминчик! А дрова?» – «Дров нэмае…»

А еще все комнаты вечно тонули в табачном дыму, и это было для хозяина сущей проблемой: «Анафема! Сейчас астма заест!» – «На вот, батенька, на табачок!» – «Тады кутите. Доброго вечерочка!»

С одной только «бядой» не совладать было: пустые бутылки из-под марочного алкоголя стремительно плодились по углам. Оттуда их изредка выносили. На многих из них сплели свои гнезда разнокалиберные пауки, ловившие в свои сети мушек и таранов. Это служило некой метафорой притона на Ямской, так как нередко у доверчивых завсегдатаев пропадали ценности: гаманочки с мелочью, облигации, крепко замотанные аль в чулок, аль в уездную газетенку. Ну не все, конечно же, возвращалось с лихвой. Хипес не дремал. Поэтому в милицию никто не бегал жаловаться.

Пропустив первую, она ж «нулевая», как говорилось всегда Дедой, Ленька пил свой жженый кофий, наблюдая за страждущими.

«Терпеть не люблю алкашей», – думал он и невольно вспомнил своего батеньку.

Вспомнил, как тот приходил с работы и по вечерам за ужином пропускал стаканчик и тупыми животными глазиками вечно косился на него.

Охоч был тот батька до выпивки и до баб.

Ленька вспомнил случай более поздний, когда сестра его слегла с непонятной хворью, измученная мать денно и нощно по ней хлопотала, а бати рядом не было.

Усатый папашка уходил «по делам» с дутой харей, зарубцевавшейся от пьяни. И кто бы мог подумать, прямо в стайке их собственного дома целовал пышногрудую доярку, нашептывая ей непристойности. Та вскрикнула, заметив Леньку на пороге коровника, и резко отстранила полюбовного руками.

Батька бросился было на сына, но портки позорно опутали ноги, и тот тушей рухнул в навоз.

– Убью, змееныш! Токмо попадись-ка мне!

Изловчился, ухватив мальчика за штанину, он начал цепляться толстыми пальцами за его щуплые ножки. Повалились. Доярка ревела белугою. Раздавались тумаки.

Ошалев от страха, Ленька зацепился за что-то твердое в стогу сена – это оказались вилы, он резко выдернул их и змеем вывернулся из окровавленных ручищ, вскочил на ноги и направил зубья прямо в заплывшую от пьянки физиономию.

– Отстань от нас, гад! Попробуй только тронь еще мать! Уходи вон из нашей жизни! Иначе заколю! – с этими словами Леня замахнулся, батя прикрыл голову пухлыми руками, обмочившись прямо на штаны.

Ленька отпрянул и, откинув в сторону подальше вилы, бросился куда-то бежать. Из глаз брызнули слезы. Они застилали все вокруг, душили его. Кровь на разбитом лице остановилась. Но Ленька бежал, бежал, бежал неизвестно куда. Вдали он слышал еще рев Клавдии:

– Ва-а-а-аня! Ловите его! Помогите!

Он бежал не оборачиваясь, бежал, казалось, в новую жизнь, из отчего дома, навсегда! Тринадцатилетним мальчишкой, он даже не предполагал, что горькая чаша еще не распита и нас преследует та дорога, от которой тщетно бежим.

3. Знакомство

– Так зачем же ты нас сюда позвал? – переспросил сизый Варшава, как всегда насупившись. Компания, изрядно разгоряченная спиртным, уже весело смеялась над шуточками Деда, вдруг Ленька размашисто треснул кулаком по столу. Взвизгнуло стекло. Воцарилось гробовое молчание. Он перевел черный взгляд с залитой скатерти на всех присутствовавших и медленно привстал. Все наблюдали за ним как за полубогом. Он тихо начал говорить:

– Мы отбросы. Надеюсь, никто из вас сие не опровергнет. И нечего тут стесняться. У нас даже работы в миру нет, братики!

– Э, точно, я вона уже месяц как у биржи топчусь, биндюжников вологодских силком распихиваю. «Понаехало!»

– Ага! А за пособием небось бегаешь?!

– Разжился, хватит разве что на чай, – проскрипел бражный Бенька.

– То-то. Слухай товарища.

– Статься, что не нужны советскому обществу. И мы молчим. А оно покрывает буржуев и нэпманов. О нас вытирает ноги и партия и буржуазия. Мы опять молчим. Потому бороться с врагами и карать можно и нужно вот этими руками. – Ленька поднял вверх тощие ладони. – За что проливали кровь под Нарвой?! В голоде-холоде фронт прошли. И вот что я вам скажу, братишки. Настало время отнять у них наше кровное. У них излишки, а нам концы с концами не свести. Заберем у них причитающееся, раздадим незащищенным, нуждающимся!

– Як стихом гутаришь, смачно, – заискивал Дедка.

Леонид говорил складно, жгуче, местами чопорно, давил ударением на слова, напирал отдельными фразами. Он вспоминал о войне, о совместной службе, разбавлял мемуарами, отдельно о побеге из плена, как вернулся в полуразрушенный Петроград. Высказывался о политическом настрое транспортного ВЧК, положительно уносился в облака, живописуя высокопарным стилем.

Присутствовавшие разом зааплодировали, в то время как он кончил свою речь. Далее все развилось своим ходом, все подхватили его тон.

– Долой перерожденские рожи! Долой жопообразных нэпманов! Сведем мещанскую паршу! Подчистим общество от таких, как они.

– И что? Ты собрался перерезать глотки всем толстосумам Петрограда? – протянул картявя «р» Басс.

– Нет, мы сделаем все очень красиво, – сказал Леня.

– Каким это образом? Помимо нас каждый день грабят и убивают на улицах общипанных бывших, – спросил сизый Варшулевич, раскуривая самокрутку и щурясь от попавшего в глаза дыма.

– А мы не будем трогать простых граждан… не будем грабить на улицах прохожих. Мы будем брать зажиточных насосавшихся клопов, – продолжал Ленька.

– Как мы до них доберемся? Люди не дураки. Давно научились шхерить нажитое, – допытывался Варшулевич.