Во имя Твое

Мальчик не переставая упираться и выворачиваться, мгновенно среагировал:

– А что? Кстати, Вы мне подали интег'есную идею! – – парнишка безнадежно картавил – Ког'ова очень, кстати, полезное животное. Она молоко даёт. Только для этого Вам надо меня выпустить! Вы мне куг'тку пог'вёте, Людмила Пог'фигьевна!

При упоминании мыши директор невольно улыбнулся. Он вспомнил как гром среди ясного неба раскатившийся по этажу ор Людмилы Порфирьевны, причина которого теперь была понятна. В конце концов ребёнок извернулся под каким-то немыслимым углом и высвободился. Теперь он стоял посреди комнаты, хмуро, но без тени смущения глядя на присутствующих. Директор с любопытством рассматривал маленького худенького мальчика.

– Ну, здравствуй, легенда школы! –сказал он, стараясь быть как можно серьёзнее. И добавил неожиданно:

– Слушай, а как ты их, голубей этих, пронёс?

Мальчик неожиданно улыбнулся… И от этой широкой открытой улыбки его лицо и очень светлые глаза в обрамлении пушистых ресниц вдруг словно засияли изнутри каким-то поразительным светом.

– В погтфеле! Я их накогмил, они уснули и сидели тихо. Никто не заметил.

– А потом, значит, выпустил?

– Ну, да! Ведь так кгасиво, когда птицы под потолком летают!

– Вообще-то, конечно, лучше, когда они в небе, а не в комнате. Не находишь?

– Но ведь в классе всегда так скучно, все эти пагты, доски… Погтгеты эти… С дядьками учёными, а здесь всё-таки птицы. Они настгоение создают, мечтать хочется.

– Мечтать? – директор покачал головой – А о чём ты мечтаешь, Игорь?

Мальчик пожал плечами.

– О многом. Напгимег, попасть в Бгазилию и ловить там экзотических бабочек. Знаете, они мне даже пгиснились однажды. Или в Австгалию, на когабле уплыть, увидеть кенгугу своими глазами.

Анна Петровна прикрыла лицо рукой.

– Началось! – Рассказы сына о каких-то совершенно немыслимых животных, явившихся ему во сне, не были для неё новостью. Она знала, что сейчас он, что называется, заведётся. Игорь продолжал.

– А ещё… Ещё неплохо бы звезду какую-нибудь откгыть. Полетать хочется над землёй и увидеть гадугу с высоты. И написать потом кагтину.

Директор внимательно слушал и понимал, что этот мальчик и впрямь уникален и душа его чиста и светла, как ручей. Но старый педагог видел и ещё что-то такое, отчего на лицо ему легла тень. И тогда он спросил:

– Ну, а главная мечта есть у тебя? – и услышал то, что, в принципе ожидал. И не ожидал одновременно.

– Я хочу стать агтистом. Желаю послужить Отечеству умом и талантом, как лучшие люди Госсии!

Директор вскинул брови:

– Интересно, а кого ты считаешь лучшими людьми?

– Ну, например, Легмонтова. Хочу сыггать на сцене Печогина!

Чванова хлопнула в ладоши:

– Браво! Просто изумительно! Эгоиста до мозга костей, чудовище, не способное ни на любовь, ни на и дружбу, холодного к страданиям других людей и наслаждающегося этими страданиями, он считает лучшим человеком России! Комментарии излишни, я полагаю? И это сын учителя-словесника?! А папа! Один из уважаемых людей города! Парторг такого большого предприятия! И вот, нате! В 12 лет он читает Лермонтова, но извлекает оттуда, как я поняла, не самое лучшее и совершено не то, на что обращают внимание советские литературоведы.

– Да не нужны мне Ваши литегатуговеды – зло бросил Игорь в сторону завуча. Непгавильно они видят Печогина!

Смирнову всё более и более становился интересен этот необычный подросток. И он снова поинтересовался:

– А ты что же и литературоведение по Лермонтову читал?

– Ну, да! Любопытно же. Только с их взглядами на гоман я не согласен. Понимаете, Печогин ищет настоящую любовь и дгужбу. И не находит их. Он хотел бы видеть пгекгасное в людях… А если его и впгавду нет? Но он всё авно стремится к идеалу до самого конца.

Завуч развела руками

– Вот! Вот! Он не видит вокруг ничего хорошего! Он не уважает никакие авторитеты! Только свое собственное я! Это то, о чём я говорила! Буквально во всём неуважение и дерзость! Шапку закидывает, выше не бывает! Хорошее воспитание, Анна Петровна, ничего не скажешь! Смотри, Граль, как бы не загреметь тебе в другую сторону по кривой дороге! Завтра ты что, может и страну нашу, советскую Родину, предашь? Тебе не стыдно, Граль?! Ты же позоришь своих родителей! Артист! Буквы сначала научись выговаривать, клоун! Шут гороховый!

Мальчик нахмурился и вдруг громко и отчётливо, даже без картавости выпалил:

– На себя посмотрите! Гализдра!

Чванова побелела и задохнулась на вдохе. Анна Петровна схватилась за голову.

– Игорь, ты что?! Немедленно извинись перед Еленой Станиславовной! –

– Мерзкий мальчишка! Негодяй! Хам! Александр Иванович, да что ж это такое?

Директор хлопнул по столу рукой!

– Прекратите немедленно оба!! Что Вы в самом деле?! Его дикция к делу совершенно не относится! Елена Станиславовна, не разводите здесь демагогию. Ну и ты тоже хорош! Знаешь, оскорблять женщину, тем более намного старше тебя, завуча – это унижать самого себя, брат! Так что давай-ка, извинись.

Мальчик угрюмо молчал. В глазах его директор заметил слёзы.

–Ладно. Выйди. Посиди в приёмной, остынь.

Игорь пулей вылетел из кабинета. Вслед за ним, извинившись, выбежала мать.

– Извините, Александр Иванович, – Чванова встала – Я более не желаю выслушивать чушь и тем более оскорбления от учащегося! Я считаю, что к этому ребенку нужно применить меры воздействия. Вплоть до исключения из школы. Поскольку своими завиральными идеями он туманит головы других учеников и оказывает на них вредное влияние.

Смирнов скривился, как от зубной боли:

– Елена Станиславовна, уважаемая! Почему у Вас всегда в уме только: держать, не пущать и карать? За что его выгонять? За то, что умеет мыслить не по указке и не по шаблону? Так нам именно этого в стране и не хватает, на мой взгляд. Исполнителей пруд пруди, а вот с творцами, с созидателями, большой напряг. Что ж до остального, то, уж извините, но Вы спровоцировали ребёнка!

Чванова выпрямилась, шумно задышала:

– Ну, что ж, уважаемый Александр Иванович, носитесь с Вашими творцами и созидателями! Только смотрите, чтобы они не сели Вам на голову, свесив ноги. И тогда школа превратится из советского учебного заведения в бедлам. Но я этого не позволю! Я вынуждена буду поставить в известность вышестоящие организации о тех катастрофически вредных идеях, которые Вы проповедуете!

Директор посмотрел на эту нестарую, но как-то преждевременно себя засушившую женщину в синем наглухо застёгнутом строгом костюме. На туго стянутый на голове пучок волос. Гализдра, как есть гализдра! Он сдержал улыбку.

– Знаете, Елена Станиславовна, мне Вас жаль. У Вас в жизни нет ни мечты, ни радости. Только инструкции. Скажите, Вы умываетесь и завтракаете утром, тоже, предварительно прочитав соответствующий циркуляр?

Чванова, лихорадочно уложив в папку свои бумаги, стремительно покинула директорский кабинет. Смирнов вышел в приёмную, где Анна Петровна что-то сурово выговаривал нахохлившемуся, как воробей, мальчику. Глаза у того были заплаканы.

Александр Иванович вдруг почувствовал, что страшно устал, внезапно заныло раненное на фронте колено, да и на сердце стало муторно от этих чвановых иже с ними, их непроходимой тупости, от всех этих инструкций, правил, циркуляров, лозунгов, от бесконечных требований воспитывать подрастающее поколение в духе и соответствии, как учит партия. Он понимал, что Чванова не остановится и скоро его кресло в этом кабинете займёт кто-то другой, кто будет строго соответствовать всему, что от него потребуют. Смирнов вздохнул и тихо произнёс.