По наследству

То ли упорство, то ли, в самом деле, романтическое чувство погнало Анатолия в конце лета мириться с бухгалтершей. Саша была этому только рада, как шансу приличного, а не пропойного существования родителя. Она не смогла отбиться от его просьбы срезать розы, которые выращивала для годовщины смерти матери.

– Саш, ну срежь розы… Как я пойду на день рождения без цветов? А завтра мы купим.

– Ты, наверное, думаешь – умер человек и ничего не знает. Мертвые больше нас знают. Нельзя мертвых обижать.

– Саш, ну срежь розы. Завтра я лучше этих куплю.

Она, стыдясь своего малодушия, срезала цветы и подала их повисшему на забор палисадника отцу. Чуть позже, не столько из любопытства, а сколько для порядка, пошла в магазин и навела справку – действительно, у бухгалтерши был день рождения.

Вскоре, умная Нина Михайловна сделала правильный выбор – не стоит связывать жизнь с человеком, который не может контролировать свои пагубные страсти, и дала Анатолию окончательную отставку. Дома он усилил террор против Нюси и огрызался на каждое слово дочери.

– Пропа?лы мы, пропалы, – приговаривала сникшая Нюся, – вин мэнэ? убье?.

Саша тоже не ждала хорошего. Как-то, по возвращении с фабрики со второй смены ее встретила встревоженная старуха:

– Хтось прыхо?дыв, и ба?тько сив у машину и уи?хав.

Саша уже два дня переживала за Гошу, который уехал в командировку на Урал. Так далеко брат еще никогда не ездил, и если сестра начинала беспокоиться о нем, когда он задерживался на полчаса, то теперь ей виделись дорожные катастрофы и бандитские нападения.

«Этот кто-то, наверное, принес дурную весть о Гоше, и поэтому пьяный отец уехал. Может, на опознание?»

Она включила свет в своих двух комнатах и напоминала больше разбалансированный механизм, чем человека. Только слух четко улавливал тяжелую тишину. Примерно через час ночную тишь вспорол рев отцовского «Москвича», и отчаявшаяся Саша побежала к калитке. Выглянула в уличный мрак – «Москвич» смирно стоял перед воротами. Отец не выходил. «Не знает, как сказать», – решила дочь и подошла к машине. Она пригнулась к запотевшему изнутри окну, но в этот момент отец приспустил стекло, и Саша увидела его пассажирку – соседку Раю – жену Валька. Рая стыдливо закрыла лицо руками. Саша, испытывая гадливое чувство, отошла на шаг. В ее голове еще не выстроилась цепочка аргументов против Раи – алкашка, грязнуля, цыганская прислужница, ворующая у себя самой кур, – как отец вылил поток самой отвратительной и последней ругани в ее, Сашин, адрес. Дочь отступила еще на шаг, пребывая в таком состоянии, будто две огромные руки вытрясли из нее все мысли и чувства, и как в бреду, она нашарила в пустой голове одно-единственное слово: «Подонок».

Плюхнувшись на диван, Саша разревелась. Она всегда ненавидела матерную ругань. «Женщине низзя? каза?ть матэри?нски слова – грих!» – много раз говорила Нюся. Валентина тоже не пользовалась словесной грязью, Анатолий при детях никогда не выражался, поэтому Саша была и предупреждена и ограждена от скверны. Став взрослой, она прицементировала в тот свой ряд благородных суждений и кирпичик мнения: «Низкие плебейские натуры любят ругательства. Слабаки, чтобы вписаться в плебсоколлектив занимаются подражательством. Но я плевать хочу на эту гнусь». И как-то так сложилось в жизни – ее не оскорбляли, иногда из уважения, иногда из боязни. Однажды, вся группа художественной школы увидела – Саша ударом под челюсть свалила с ног довольно крупного своего одногруппника за слово «биксочка», и как бабушка отшептала ему дразниться.

Торчали гнилыми корягами слова-уродины из вековых глубин, но ведь время настало такое, что настоящий октябренок, пионер, комсомолец, а потом рабочий-коммунист или рабочая интеллигенция должны быть красивыми если не снаружи, как на плакате, то внутри обязательно. Ну ругнулся Толик Иванов на Игоря Калашникова, когда они под предводительством их гордости, председателя совета отряда, их Сашки, искали по лесополосам памятник павшим солдатам отечественной войны. Так это же Толя Бу-бу, лупатый троечник в конопушках, безотцовщина. И на стенах клуба с задней стороны написали крупные угольные матюги и набили бутылок хулиганье, тупые двоечники, которые ничем не могут блеснуть.

– А ну, марш во двор, – приказывает Валентина детям, когда напротив, чуть правее, у Великохацких начинается свара.

Саша знает: два сына деда Максима – воры, и к ним пришли блатные, и что-то там выясняют; как говорит баба Нюся «вор у вора дубы?нку укра?в».

От других соседей тоже иногда доносится мат.

– Так воны? гамаи?, – поясняет Нюся и рассказывает, что Воронеж уже гамайщина, а уж дальше и говорить нечего: гамаи – кацапы клопов не вывели в наше время, готовить не умеют и матерщина у них в порядке вещей.

На хлебокомбинате две пожилые прачки, с которыми подружилась Саша, только по самой острой необходимости стали ругаться, потому что заметили – Саша вообще не ругается, и стеснялись собственной простоты.

Разнузданный отец сделал большую ошибку, что обрушил на дочь скользкие донные слова, потому что когда Саша шла в дом, откуда-то из темного полночного угла вынырнула госпожа-месть и зашептала: «Надо найти в гараже канистру бензина, быстро ливануть на машину и поджечь». Сквозь рыдания, Саша все равно слышала просьбу-приказ, и уже тянулись руки к ослепительному мечу правосудия. Пока она боролась с соблазном покончить одним костром, одним взрывом с мерзавкой Раисой и мучителем отцом, снова взревел «Москвич», и было понятно, что отец уехал.

Благополучно вернувшийся Гоша удивился, что сестра не на работе, и лицо ее бледное, вымученное с большими отеками под глазами.

– Что тут у вас произошло?

Рассказала сестра и об оскорблении, и о преступном желании отомстить, причем она была еще опутана обидой и не могла честно сказать ни себе, ни другому человеку – хорошо или плохо, что не случился поджог?

Гоша сочувствовал, он знал – за грубоватостью, если присмотреться, проглядывался прозрачный мир справедливости и добра, как и знал – горе тому, кто попытается нарушить эту прозрачную гармонию в душе сестры.

– Успокойся. Я поговорю с отцом.

– Я видеть его не могу.

Нюся, как и положено, для убедительности раскачивала слово: «б-и-и-и-со?вэсный».

Анатолий не считал себя виноватым, но, выслушав двойной упрек, сделал на лице серьезные складки и сухо извинился перед дочерью.

«Что мне это извини», – сказал внутренний голос Саши, сплевывая кровью.

7

В момент, когда душевные силы Саши стройным войском встали перед растрепанной ордой отцовских страстей, – и умерла баба Маня. Ничего не изменила эта смерть на поле враждующих сил – женщина в черной юбке колоколом была призывом боевой трубы, чтобы противники приготовились к очередной атаке. Но, за стройными рядами Сашиного войска стояли хозяйственные обозы, тогда как орда варваров – чувств отца жила по принципу хаоса.

Согревало желание Нади Молостихи купить домик бабы Мани. «Только бы не разгромили его карьерцы!» Поэтому, Саша ходила на бабушкино подворье, показывая внимательным добытчикам, что вот она хозяйка, тут как тут, и днем, и вечером. Много раз даже ночью, с резиновой палкой от щедрот Олега, шла она проверить обстановку.

Приходили дочь и зять Молостихи, ревизскими взглядами осматривали каждую доску, каждый плинтус и каждую трещину. Наследница была спокойна – домик-то ладный, теплый; аккуратная печь обделана нержавейкой, вся столярка добротная, сработанная дедом Валентином.

– Может, немного уступишь? – канючила Молостиха.

– Я и так мало прошу, – стояла на своем Саша, – хотите продать пианино и стиральную машину, но как сравнить обычное пианино и стиралку, пусть даже и автомат, с жилым домом, с землей?

– Ты уж еще подожди. Не давай объявлений о продаже.

– Хорошо. Подожду. Только каждый день дорог. Тяжело мне присматривать, а дома дел по горло – всё хозяйство на мне.

Когда Саша прилаживала кусок рубероида к оштукатуренной и выбеленной стене кладовки, чтобы уж надолго забыть о раскисании и трещинах, ее пёс серьезно на кого-то разлаялся. Уверенная, что во дворе нет чужих, Саша вывела Лютина из вольера погулять под нежным осенним солнцем. Отец размахивал перед мордой собаки лопатой, а сам пытался вывести из своего дома Тамару Бурдючиху. Хозяйка подоспела на выручку разъяренного Лютина, когда отец уже прицеливался его огреть лопатой. Такое Саша не могла терпеть:

– Не трогай мою собаку, – крикнула она.

– А чё он ки?дается?

– На кого? На нее? И ты еще бить собрался Лютина из-за какой-то дряни?

– Сама дрянь.

– Хорошо, сейчас…

Дочь мигом отвела собаку в вольер, подбежала к отцу и вырвала из его рук лопату. Видно было, как он впал в акулье состояние, но Саше захотелось, наконец, правильно расставить акценты. «Я тебе припомню хоть и редкое, но преступно-напрасное рукоприкладство по отношению к матери. Я тебе покажу, как бродяжек в дом приводить», – мысли хлыстом били, будто дрессировщик распалял хищников. Мстительница подхватила стоящее у порога ведро наполовину с водой и, крутанув его, пустила в полет по направлению к идущим к калитке отцу и Бурдючихе. Тамара, ведущая беспорядочный образ жизни, видела в избытке любые гримасы судьбы, но струхнула сильно. Она втянула голову в плечи и громко ойкнула под водяными брызгами, с переполоху не понимая, как открыть калитку. А тем временем отец поднял пустое ведро и прицельно бросил в Сашу. Попытка увернуться не совсем удалась, ведро по касательной зацепило икру правой ноги, и тут же снарядом полетело обратно, черканув дужкой отцовскую скулу. Скула мгновенно расцвела алым пятном. Отец ринулся на дочь, откуда-то взялась Нюся и распялась между сыном и внучкой.

– Нэ тронь! – кричала она, – да дэшь Гоша?

– Ба, отойди! Ничего! Посмотрим, кто кого!

Анатолий таки устранил преграду, и Нюся шкопырнулась на бок с жалобным кряхтением.

– Я же просила отойти, – запыхавшись в перехвате отцовских рук, дробью выпалила Саша и затолкала отца в дом, мгновенно подперев дверь спиной. Анатолий выдавливал дверь наружу, но крепкая дочь так уперлась ногами, что потрепыхавшись он затих.

«Так-то лучше», – сказала про себя Саша, отойдя от двери.

– Бок болыть, – драматично констатировала старуха.