По наследству

Внучка вцепилась в свою вежливость, а сама отступала к калитке. Какие подыскать слова, чтобы одержал хоть небольшую победу разум?

– Почему? Почему ты не веришь мне? Почему ты отгородилась от своих родственников? Мало ли что может случиться, а ты одна и никто не хочет быть рядом с тобой.

– Что ж, умру – закопаете меня как червячка, – с юродствующим злорадством подытожила баба Маня.

«Так, – думала Саша, – не появлюсь у нее как можно дольше. Слова не помогают, может, действия помогут», – и она не появлялась две недели, планируя продолжить блокаду. Но, убирая за калиткой как-то вечером, она подняла глаза от травы и увидела бабушку с коромыслом на плечах. С начала своего дичания баба Маня ходила за водой только рано утром, чтобы никого не видеть, и чтобы ее никто не видел. Многолюдный осенний вечер: соседушки в тяжелых джемперах и расписных махровых халатах подытоживали свои засольные достижения и смаковали патоку нескольких сериалов, которые находили все-таки время смотреть. Яркие голоса детей перебивали пчелиное гудение мамушек и бабушек. Изредка обезьяньи выходки наследников приструнивались, но в целом уличные картины были подчинены штатному погодному расписанию, и движение соседей и их отпрысков прекращалось только с наступлением темноты. Вот в такой пёстрой среде и появилась бабуля, преступив свои придуманные законы.

– Почему ты ко мне не приходишь? – спросила она.

Саша увидела ее глаза, в них было осмысленное отчаяние. Ни злорадства, ни упоения своим экспериментом у внучки не было. Потому что, не смотря на витиеватые взаимоотношения между родственниками и их попытки повлиять на ее отношение к кому-нибудь, в ее душе были места, где всегда теплились неугасимые лампадки.

– Да занята была очень, вот видишь, копаюсь. Сегодня уже поздновато, а завтра приду. Давай помогу, – Саша хотела снять ведра.

– Нет, нет. Мне не тяжело.

Быть может, успокоенная, баба Маня ушла домой. На следующий день была последняя их встреча, та самая с показом сарафана «в елочку». Бабушка сорвала миску помидоров, и как не отнекивалась Саша, навязала их внучке, со словами: «Если не возьмешь – я обижусь».

Светлая ниточка-мысль оборвалась, и по щекам Саши полились теплые слезы. Слезы, которые омывают грязноватый налет и оставляют нужный для памяти образ, в ореоле жалости и любви к родному человеку.

4

Утро принесло необходимую встречу с участковым врачом Рудольфом Федоровичем Пластилиным, которого за глаза называли «Пластилин». Саша была уверена в успешном получении справки о смерти, потому что водила знакомство с «Пластилином». Он не догадывался о Сашином уважении к нему за ее спасение, когда Рудольф Федорович подрабатывал в терапевтическом отделении и дал разгон медперсоналу за медлительность и отсутствие препаратов, которые после скандала нашлись. Потом, в следующее дежурство, встретив спасенную на лестничной клетке, он направил свои выпуклые глаза на Сашу, и стал задавать обычные для врача вопросы несостоявшемуся самоубийце. Она адекватно отвечала ему, но сама сомневалась, что говорит с нормальным человеком. Наверное, дело было в расширенных зрачках, отчего глаза врача ей запомнились черными.

По прошествии десяти лет состоялась встреча с врачом возле амбулатории, он сам затронул ее расспросами о собаке. Рудольф Федорович оказался любителем собак и однажды увидел Сашу с ее сенбернаром. Она заметила, что цвет глаз у доктора серый, а из-за их выпуклости на нее смотрели глаза морского окуня. На ту, далекую спасенную, Саша не была похожа, потому что срезала химические кудри и утратила детскую пухлость щек. Напоминать случай из его практики ей не хотелось по глупой причине женской заносчивости. Дескать, не помнит мужчина женщину, неважно даже: врач – пациентку, зачем ей «женщине» ему «мужчине» напоминать? Работал он раньше в поликлинике другого района, так что, позабыв имя и фамилию больной, он заинтересовался красавцем-псом. На принесенные к праздникам торты, которыми Саша заполняла брешь несостоявшейся благодарности от родителей за ее спасение, Пластилин смотрел без радости. Ей казалось – что-нибудь другое, может даже колбасу, ему было бы приятнее видеть. Но колбасу не видела сама Саша, а праздничные ажиотажи за тортами наблюдала на хлебокомбинате; вот и воплощала на деле давнюю фразу родителей: «Надо бы врача отблагодарить, да где его искать?»

– Рудольф Федорович, умерла бабушка, дайте справку о смерти.

– Та, которую я осматривал?

– Не, другая, которая одна жила.

– Я не могу дать справку.

– Но почему?

– Потому, что я ее в глаза не видел, и карточки у нее нет. Когда она была последний раз в амбулатории?

– Карточка должна быть, бабушка лет в пятьдесят ломала руку и брала больничный, я хорошо помню.

– Когда это было.

– Ну Рудольф Федорович, ну пожалуйста, какая теперь разница? Я милицию вызывала, они сказали к участковому врачу идти за справкой.

– Они сказали – они сказали. Вдруг смерть насильственная, а мне отвечать?

– Да что вы такое говорите? Честное слово, естественная и, возможно, быстрая смерть. Она на диване лежит в своем парадном костюме.

– У меня был случай, когда вот так уговорили, а на деле – задушили человека подушкой. Знаешь, как мне досталось?

– Рудольф Федорович, я заплачу?, – еле удерживала Саша, ставшую скользкой, надежду, – сколько скажете, и осмотр можно сделать, машина есть.

– Не-е-е-т. Если бы эта умерла, которую я видел, тогда другое дело. А так не проси, не теряй зря время, везите в морг.

Всего год назад Пластилин приходил по вызову Саши для осмотра обеих старух. Заботливое правительство придумало утешение для граждан – раздать каждому по ваучеру: «Вот крошка от пирога – хочешь, съешь, хочешь, продай или закопай, только потом не жалуйся, что тебя только обдирают». Саша подумала: «С поганой овцы хоть шерсти клок», разъяснила всё Нюсе и, несмотря на очень преклонный возраст, Нюся согласилась с внучкой тоже вырвать клок от поганой овцы.

– Вот бэда?, нэ дойду и ба?чу плохо.

– Ба, я врача на дом вызову, он даст справку, что ты сама не можешь идти получать; так можно, я узнавала.

– О як хорошо, – обрадовалась Нюся, – хоть пилюль яки?х вы?пыше, та послу?хае.

Уговорить бабу Маню не удалось.

– Всем дают, каждому человеку, это доля от богатств страны, – распиналась Саша.

– Мне ничего не надо, – испугалась бабуля.

– Ба, да ты не бойся, пользы большой от этой идеи, конечно, не будет, но и если дают – чего ж не взять?

– Ну да, а потом плати за эту бумажку всю жизнь.

– Не хочешь сама идти, я вызову врача.

– Что ты! Какой врач, не нужно никаких врачей.

Саше удалось получить ваучер и на бабу Маню – подделала подпись на доверенности, и всё сошло. Ближе к Новому году предприимчивая внучка свезла три ваучера в Ростов и продала их там в два раза дороже, чем за них давали в Шахтах. Анатолий неизвестно куда подевал спьяну свой ваучер, а Гоша сказал, что эту бумажку он оставит себе на память о «доброте родного государства». Сестра считала подобный поступок еще более неразумным, чем ее собственный, но брата сбить с намеченного им пути, она знала, было невозможно. Вырученные деньги почти все ушли на еду к празднику. Не ведающая баба Маня вспыхивала не спичкой, а бенгальским огнем при виде солидных гостинцев.

Отказ врача уперся в несостоявшийся визит, и Саша, досадуя, вспомнила:

– Ну, где вторая бабулька?

– Совсем близко живет… Только она не хочет, чтобы вы ее посещали.

– Не съем же я ее.

– У нее… м-м-м… непростой характер.

– Странно, – и Пластилин выпрямил спину, как униженный белогвардеец.

Гоша искал грузовик для перевозки покойницы до трех часов дня, потому что никто не хотел пачкать машины. Шофер заломил такую сумму, что Саша чуть не подпрыгнула, когда услышала. Но сложнее, оказалось, найти грузчиков: младшие братья бабы Мани отгородились старческой немощью и народным поверьем – нельзя близким нести покойника. Простую и нужную работу выполнили кладбищенские отчаянные землекопы. Они тоже не постеснялись хорошенько «сдернуть», но деваться было некуда, тем более могилокопатели, еще не имея на руках нужных бумаг, подыскали место и начали рыть могилу. После общения с ними Гоша протер бензином руки, дверные замки и подлокотники в своей машине.

Когда увезли в морг бабу Маню, Саша взгромоздила двухведерную кастрюлю на электроплитку у себя в коридоре, чтобы сварить компот, и занялась разделкой мяса. Когда первый кухонный этап был закончен – компот стыл, бульон на костях млел на краю печи в доме, и кусочки мяса полуготовые лежали в широкой низкой кастрюле, Саша ушла дезинфицировать бабы Манин дом.

– Может, тебе помочь? – спросил Гоша.

– Я сама. Ты видишь, как я снарядилась? – она была в резиновых сапогах, старом клеенчатом плаще и в перчатках.

Всего-навсего нужно вытащить диван, и что там на нем было, и залить весь пол раствором хлорки. Во дворе выросла куча из двух подушек, одеяла и нескольких тряпок. Старый диван, обитый дерматином, Саша решила разделить на составляющие для облегчения выноса, и когда она подняла сиденье, то заметила прибитый гвоздиками к раме мешочек. В мешочке была стопка двадцати пяти рублевых денег.