Ее тысяча лиц

Иногда он отчетливо представлял, что когда-нибудь они встретятся за чашкой крепкого кофе, улыбнутся друг другу. Он спросит, счастлива ли она, она ответит утвердительно. И не задаст ему никаких вопросов, потому что знает, как он не любит вопросы о личном. Они проведут в молчании несколько часов, а потом каждый отправится в свою новую жизнь. И он сохранит в сердце все, что объединяло их когда-то. Свою первую страсть, первую любовь, первое откровение, первое расставание. А она – тот единственный раз, когда отдалась на волю безумно вспыхнувшим чувствам. Он почему-то верил, что единственный. Несмотря на разлуку в четырнадцать лет.

Аксель протянул было руку, но тут же ее отдернул. Он на месте преступления. Непозволительно так расслабляться. Детектив хотел отвернуться, но не смог. Мертвое лицо на гипсовой основе смотрело на него пустыми глазницами. И в нем Грин видел отражение самого себя, неба и прошлого, ко встрече с которым был решительно не готов.

Он медленно вздохнул и вздрогнул, когда чья-то рука легла на плечо. Резко обернулся.

Марк Карлин кивнул и убрал ладонь. Он выглядел, как всегда, безупречно и элегантно. Каштановые волосы, в которых за последние полтора года появилось много серебра, тщательно уложены, но одна прядка выпущена на свободу и падает на лоб. Лицо гладко выбрито, вид спокойный, никаких синяков под глазами или припухлостей. Профайлер одет в темно-синюю рубашку без галстука. Часы на запястье приглушенно мерцают, привлекая внимание. Элегантен и безупречен до оскомины. Как всегда.

– Кто-то устроил нам настоящее представление, – негромко сказал Марк, так легко входя в разговор, что детектив на мгновение опешил.

Аксель сейчас не мог с такой скоростью переключиться между собственными мыслями, страхами и сомнениями и ворвавшимся в его уединение Карлином.

– Привет, – вяло откликнулся Грин. – А где твой хвостик номер пять?

– Ада? – почти не удивился Марк. – Внизу. Составляет впечатление о доме.

– Ада?

– Ада Розенберг, моя ученица, закончила академию, спецкурс по профилированию…

– Избавь меня от лишних подробностей, – отмахнулся Грин, слега раздраженный наличием очередного стажера и одновременно обрадованный тем, что ему самому никого учить не нужно.

– Почему он лишил ее лица и выставил его напоказ? – сменил тему Карлин.

– Это маска, – негромко проговорил Грин, наконец сумев облечь в слова то, что не давало ему покоя с мгновения, когда он увидел тело.

Маска. Двуличие. Убийца срывает лицо и бросает его под ноги полиции, мол, вы не можете это пропустить. Что главное в этой композиции? Безупречное тело? Отделенная кожа лица? Почему-то казалось, что лицо. Убийца направил на него свет, в то время как кровать освещалась естественно. Да, входя в комнату, ты сразу замечал тело и не сразу понимал, что в этой прекрасной неподвижности не так. А потом поднимал глаза – и увиденное ввергало тебя в ступор.

Профайлер смерил Грина внимательным взглядом карих глаз, будто задавая вопрос: а с чего детектив решил делать его работу? Но на самом деле Аксель уловил в этом взгляде другое. Надо собраться. Пока не подтвердится личность, нельзя давать слабину и рассказывать, что он знал эту женщину. Если выявят личную заинтересованность, попытаются снять с расследования, а он хотел прижать к стенке очередного монстра-психопата, который способен на такое.

Детектив расправил плечи и вернул другу прохладный взгляд темно-синих, почти почерневших от напряжения глаз. Привычный гриновский взгляд, в котором не читались эмоции.

– Снял лицо, открыл истинное нутро? Безобразное? Может, она модель или актриса? Стоит снять размалеванную маску – обнаружишь лишь мышцы и кости?

Аксель легко повел плечами. Резкая речь Карлина его не тронула.

– Может, и так.

Только, если Грин не ошибся, она не модель. И не актриса. И даже не телеведущая.

– Следствие покажет, – усмехнулся Марк. – Надо собирать группу? От отдела профилирования будем я и офицер Розенберг.

Аксель с недовольным видом достал телефон.

– Стажеры. Опять.

Упавший окурок Аксель подобрал и выбросил. А потом прыгнул на мотоцикл и отправился в управление, старательно избегая любого контакта с коллегами. Ему нужно было решить, кто в этот раз войдет в следственную группу. Грин работал один, после дела Рафаэля официально в его отдел никого не относили, но дали право выдергивать сотрудников с нужными компетенциями. Нужно взглянуть на отчет судмедэксперта, согласовать выделение пары-тройки «бюрократических рабов», на которых можно повесить рядовые опросы и сбор информации, и решить, кто будет присутствовать на планерках.

Аксель поехал не в управление. Он остановился у ближайшей парикмахерской. Снял шлем, с некоторым сожалением провел рукой по волосам. А потом, коротко вздохнув, слез с мотоцикла, поставил его на центральную подножку, забрал ключи и открыл дверь.

В эту минуту он четко понимал, что делает и почему. Надежда умирает последней, но он был уверен, что анализ ДНК сюрприза не принесет, и действовал рефлекторно – так, как учила она, так, как выживал в течение многих лет. Чтобы раскрыть это дело, ему нужно вспомнить, кто он такой. За потрясениями последних лет он совершенно себя растерял. А он военный. Элитный солдат, участвовавший в бесконечном количестве операций, о которых даже не писали в газетах.

ПРОШЛОЕ. АННА

3 апреля 1987 года, пятница

20:02, кажется

Место указать не могу, запретили, Ближний Восток

Смешная особенность. Я каждый раз дважды смотрю на часы, когда собираюсь писать в дневник. Первый раз отмечаю время, даю себе обещание обязательно – уж в этот-то раз точно! – запомнить значение. Открываю тетрадь с дневником – и все. Забыла. Приходится смотреть снова.

Что я вытесняю?

Почему я обязательно должна что-то вытеснять? Разве практика дневниковых записей – это не обычная техника? Она вообще не психоаналитическая. А я все равно пишу. Сколько себя помню – пишу, особенно если происходит что-то из ряда вон выходящее. Что-то, заставляющее меня чувствовать иначе. Или просто – чувствовать.

А сегодня важный день. Я пропустила несколько вечеров, не было возможности остаться наедине с собой и спокойно написать пару строк. Только сейчас добралась до места, которое должна буду называть своим домом в ближайший год. Пока ехала, думала, что сошла с ума в тот момент, когда согласилась отправиться… не могу написать, куда именно, это засекречено. Мне четко дали понять, что места, фамилии и звания под запретом, потому что мы тут занимаемся важными делами, о которых все хотят узнать и никто узнать не должен. Наверное, имена тоже не стоит упоминать. А то посадят еще.

Смешно. Нет, совсем не смешно. Я еще слишком молода, чтобы потерять время из-за глупости. Поэтому правила будем соблюдать. А если нет, сожгу дневник.

Короче, когда я поступала в университет с горящими глазами и желанием стать психологом, я не думала, что решу на целый год связать себя работой в армии. И не просто в армии. С ребятами я еще не познакомилась, знаю только, что отряд небольшой и разношерстный. Моя коллега, которая здесь уже несколько месяцев, берет на себя половину, остальные – мои. Работа непыльная: обычные консультации, обычная терапия. Травмы, куда без них. Иногда ПТСР[1 - ПТСР – посттравматическое стрессовое расстройство. Может развиться у людей, переживших шоковое, стрессовое, травматичное состояние: теракт, военные действия, насилие и другое.]. Иногда я должна решить, останется человек здесь или должен уйти. Список моментов, на которые я должна обращать внимание, новые, разработанные специально для отряда анкеты мне выдали. Буду изучать и постепенно внедрять.

Составили график. Это странно, обычно процесс выбора времени и согласования его с пациентом – это часть сеттинга. А тут в процесс вмешивается внешняя сила. И я не знаю, как это отразится на терапии.

Это как секс втроем, причем вынужденный. Обычно нас двое: я и пациент. А тут еще третья сторона в виде армейского устава. И никакой вам стабильности! Ребят могут сорвать в любой момент.

Я психотерапевт на подхвате. Терапия по вызову.

Ладно, видимо, я совсем устала, раз скатилась в подобные сравнения. Давай сначала.

Я доехала.

Прошла чудовищный конкурс, обошла всех конкурентов, получила годовую ставку, превышающую все, на что я могла рассчитывать дома, вдвое. И завтра я начну практику в качестве самого молодого военного психотерапевта в этом отряде.

Я молодец.

Поймала себя на мысли, что хочу написать «спокойной ночи». Дневнику. Некоторые вещи не лечатся.

Глава вторая

НАСТОЯЩЕЕ. АКСЕЛЬ

С главой отдела судебно-медицинской экспертизы Даниэлем Кором детектив Грин был знаком шапочно. Они пересекались на планерках, где Кор исправно присутствовал и даже старался не спать, но вместе не работали. И сейчас, спустившись в лабораторию, Грин слегка удивился, как будто ожидал увидеть здесь кого-то другого.

Даниэль выглядел лет на сорок пять, это был невысокий крепкий мужчина с руками мясника и блеклыми глазами, в которых не читалось ни мыслей, ни эмоций. Он явно не сошел с обложки и внешностью обладал скорее отталкивающей, но Грин привык смотреть глубже. И то, что он чувствовал в судмедэксперте, успокаивало. Так успокаивается профессионал в присутствии другого профессионала: не нужно контролировать непрофильные процессы, ты можешь быть уверен, что все будет сделано на высшем уровне, не хуже, чем если бы задачей занимался лично ты. Кор поднял голову от большого журнала, который заполнял, и посмотрел на детектива. На его лице с крупным носом и неожиданно аккуратно постриженной растительностью эмоций не отразилось, стекло глаз не прояснилось.

– Я еще не начинал, – басовито сказал Кор.

– Знаю. Поэтому пришел.