Ее тысяча лиц

Но я опять себе вру, а обещала, что буду честна хотя бы в дневнике. Все ребята интересные, разные, каждый со своим изломом. Но поразили меня не мои пациенты. А один из тех, кто остался у коллеги. Формально мы друг другу никто, и поэтому я могу простить себе любые эмоции, хотя они глупы. Честное слово, глупы.

На днях он вернулся с очередного задания. Я не выдержала и посмотрела досье, по меньшей мере то, которое доступно психологам. Девятнадцать лет, из которых почти три он здесь. Доброволец, приехал из Треверберга. Сирота. Но не выглядит как сирота и не ощущается.

Я сидела с книжкой на лавочке у столовой. В какой-то момент почувствовала, что на меня смотрят. Не так, как все тут, не так, как на родине. Я привыкла, что мужчинам нравится моя внешность, но дальше они не заглядывают. Им достаточно клише «куколка», которое так легко прилепить к миловидной блондинке. Но в этом взгляде ощущалось что-то еще. Я хочу запомнить этот момент, поэтому опишу. Даже если это глупо и я веду себя как идиотка. Я могу позволить себе роскошь быть идиоткой перед собственным дневником.

Когда я подняла глаза, он стоял, прислонившись спиной к стене столовой и скрестив ноги. Сигарета в зубах, светлые, как у меня, волосы чуть длиннее, чем можно ожидать в армии, но здесь, на удивление, не существует правил, регламентирующих длину волос, – может быть, естественная стрижка помогает ребятам в работе? Хотя этот точно нигде и ни с чем не сольется. Он слишком яркий. Слишком… свежий? Я помню миг, когда наши взгляды встретились, и солнечный день будто померк. У него темно-синие внимательные и холодные глаза человека, который видел ужасные вещи. И, скорее всего, делал ужасные вещи. Выглядит взрослым, но что-то выдает истинный возраст, что-то в изгибе губ или в еще оставшемся намеке на мягкость черт. Высокий, очень высокий. Широкие плечи, атлетическая фигура – как у всех здесь. Рубашка на груди распахнута, виден загар. На шее какая-то цепочка – блестит, отвлекает.

Мы смотрели друг другу в глаза больше минуты. Я чуть не выронила книгу (надеюсь, зачитанный до дыр Фрейд меня простит). Парень медленно взял сигарету и опустил руку, позволяя пеплу упасть на землю. Я заметила, как сжались его пальцы. Не знаю, обжегся ли, но он не дрогнул. А потом резко разорвал зрительный контакт, бросил окурок в урну и направился ко мне.

Я инстинктивно откинулась на спинку скамейки, тупо пытаясь уговорить себя думать о работе, о своей цели, о диссертации, о чем угодно, но только не о том, что мое сердце впервые за всю жизнь подало голос. А мне двадцать девять! Скоро тридцать. Я медик и психолог и всегда считала, что сказки про любовь с первого взгляда придумывают несчастные женщины, у которых есть лишь один мир – иллюзорный. Выходит, я тоже такая несчастная женщина. Только иллюзии у меня другие: иллюзия важности карьеры, фанатичная влюбленность в науку, планы на жизнь. Эта чертова минута перечеркнула все, чем я дышала. И это было глупо. И сладко.

А сейчас стыдно. Но я пообещала себе описать все честно. Так, как оно было в тот момент. Чтобы запомнить именно таким.

Парень приближался, я не дышала. Фрейд висел на волоске от того, чтобы упасть на горячую землю. Когда между нами осталось меньше метра, я почувствовала, как кровь приливает к щекам. Он улыбнулся. И эта улыбка расколола мою жизнь на «до» и «после». Вернуть ее я не смогла. Поэтому тупо смотрела ему в глаза, зная, что выгляжу слегка удивленной и холодной. Какая буря бы ни бушевала в груди, я всегда умела держать лицо и притворяться вежливым профессионалом.

– Вы – доктор Анна Перо? – без обиняков спросил он. Я медленно кивнула.

– Будем знакомы. Я Аксель Грин. Добро пожаловать на Восток.

Он по-мальчишески усмехнулся и протянул мне руку. Сухую, горячую, крепкую руку с тонкими длинными пальцами музыканта или врача. Он сжал мою ладошку, а потом неожиданно перевернул ее и коротко поцеловал. Старомодно.

А потом развернулся и ушел, оставив меня в растерянности, а доктора Фрейда в пыли.

Видимо, «Психопатология обыденной жизни» – не то, что стоит перечитывать в подобном месте. Или то?

НАСТОЯЩЕЕ. АКСЕЛЬ

Управление полицией Треверберга

Вернувшись из морга в кабинет, Аксель думал о том, что мотив преступника в этом деле должен лежать глубже, чем обычно. Вряд ли это какая-то миссия.

Анна Перо стала прославленным психотерапевтом. Зачем срывать лицо с психотерапевта? Кто мог это сделать? Или у нее все-таки был роман?

Детектив даже пожалел, что не следил за ее жизнью и почти ничего о ней не знал. Сейчас пригодилась бы любая информация. А так придется действовать стандартно: запрашивать архивы, ставить задачу айтишникам, чтобы те нашли все упоминания, восстановили круг контактов. Аксель знал только, что она долго жила во Франции в одном из прекрасных городов на побережье Средиземного моря.

Почему она здесь? Когда приехала? Почему ее убили? Убийца выбрал ее в жертвы случайно или осознанно? За профессию или еще по какой-то причине?

Грин не давал себе провалиться в прошлое, позволить замороженному сердцу пропустить еще хотя бы один удар. Ему казалось, что любое потрясение нанесет непоправимый урон. Последние несколько лет его перестроили. Но даже на фоне пережитого найденное тело Анны Перо казалось катаклизмом. Он терял способность дышать и мыслить здраво. И не мог раскрыться, не мог показать, что знает ее. Что когда-то до самозабвения любил ее. Иначе у него заберут дело, а этого он себе не простит. Только он сможет найти убийцу и, если надо, наказать его. Наказать не согласно букве закона, а согласно армейскому уставу, уставу его подразделения. Так, чтобы никто и никогда не смог бы вытащить этого мудака из тюрьмы.

Рука сама потянулась, чтобы собрать волосы в хвост, но лишь взъерошила то, что от них осталось. Тонкие пальцы пробежались по сетке шрамов над левым виском. Шрамов почти незаметных, надежно скрытых шевелюрой. Шрамов, которые остались после армии и о которых он не любил говорить, как будто стыдясь самого факта ранения, из-за которого был вынужден уйти на гражданку.

Грин прикрыл глаза. Мучительно хотелось курить. Но вместо этого он встал, взял специальную губку и тщательно стер остатки надписей после прошлого дела с белой доски. Потом развернулся, взял со стола два снимка, которые уже проявили фотографы, и приклеил в центре: обнаженное женское тело в современной идеально чистой спальне и гипсовая голова, на которой лежит лицо. Имя он предусмотрительно не написал. А потом схватил куртку и стремительно вышел из кабинета.

По иронии судьбы сегодня его ждало еще одно крайне неприятное дело.

Глава третья

НАСТОЯЩЕЕ. АКСЕЛЬ

Судебная психиатрическая клиника доктора Аурелии Баррон

Доктор Аурелия Баррон получила эксклюзивное право на размещение в стенах своей клиники особо опасных преступников. Год назад закончилось строительство тюремного блока и третьей линии ограждений, город выделил охрану, улучшил систему безопасности и видеоконтроля. Гражданскую клинику вынесли в первый контур, а вот тюрьма находилась в третьем, последнем. Конечно, она не выглядела как классическое режимное заведение, и любой продал бы душу за то, чтобы отбывать наказание здесь, а не в обычной тревербергской тюрьме. Но с точки зрения безопасности Аурелия совместно с городской администрацией поработала на славу, превратив свою клинику в неприступную крепость.

Грин поездку к Аурелии откладывал как мог. И только сегодня, увидев труп Анны, понял, что пришло время оборвать все кровоточащие нити, связывающие его с болезненным прошлым. Он не узнавал сам себя: бегать от боли не в его правилах, но именно это он и делал уже сколько лет – бежал. Поэтому детектив впервые за год позвонил доктору и обозначил, во сколько и на сколько сможет приехать. Она подтвердила встречу, и Грин отключился, не позволив себе получить лишнее мгновение на то, чтобы передумать.

Аксель уехал из управления. Мощный мотоцикл нес его за город по идеальному асфальту. Холодный ветер бил в шлем. Было непривычно без густой гривы волос, но он начинал входить во вкус, вспоминая.

Вспоминая самого себя.

В армию он ушел в шестнадцать. Готовился к ней еще с приюта. Когда Сара Оппервальд-Смол подписала документы на усыновление, юный Аксель не нашел в себе сил, чтобы рассказать ей о том, что он планирует стать военным. Сара видела его успехи и думала, что он свяжет свою жизнь с наукой. Грин и связал, но в другом качестве.

Шесть лет принесли ему больше, чем некоторым – десятилетия. В Треверберг он вернулся в двадцать три, получив серьезное ранение в голову. Командир тогда сказал: «Ты сможешь восстановиться на службе, если захочешь». Он не захотел.

Вариантов, где применить полученные навыки в мирном русле, было немного. Грин поступил в полицейскую академию и стал детективом. Всю жизнь он занимался расследованиями, поиском пропавших людей и ответов на вопросы. Всю жизнь в той или иной мере он занимался вопросами справедливости и влияния. Служба в полиции помогла ему спуститься со стратегических высот на тактические – и в какой-то степени найти себя. Найти, чтобы разрушить до основания все, чем он жил и дышал из-за глупого чувства, от которого не было спасения ни во время отношений, ни после.

С горькой усмешкой удивляясь собственной слабости, Аксель оставил мотоцикл и шлем на внешней парковке, подошел к охраннику, показал ему удостоверение. Тот кивнул, несколько секунд пристально вглядывался в лицо детектива, но пропустил без лишних вопросов: полицейского ждали.

Стремительным шагом Аксель пересек пространство внутреннего двора, опрятного, даже, скорее, вылизанного, добрался до второго поста охраны, снова показал документы. Его нашли в списках, проверили металлоискателем, пропустили. С каждым шагом Грин все глубже и глубже погружался во внутреннюю бездну, понимая, что, несмотря на такой большой промежуток во времени, он не готов.

Аурелия Баррон встретила его в кабинете, который располагался на первом этаже тюремного блока. Здесь все было так же, как в гражданской клинике, если бы не тройные металлические двери, охрана и кое-то еще: атмосфера. Здесь дышалось тяжелее. При виде Грина женщина поднялась с места и протянула ему руку, которую он пожал без каких-либо эмоций. Аурелия была красивой блондинкой, ухоженной, даже роскошной, но сейчас для него она являлась тем самым человеком, который заставляет тебя встать перед зеркалом и посмотреть в глаза самому себе и прошлому. Прошлому, которого стало слишком много. Грин знал, что такое терапия, и сторонился специалистов, даже если должен был взаимодействовать с ними по другим вопросам. Он свое уже отходил.

– Спасибо, что пришли, детектив.

Аурелия села в кресло напротив него, показывая, что пространство безопасно и она не прячется. Ее странные медово-янтарные глаза блеснули. Она обратила внимание на смену имиджа, но ничего не сказала, достаточно выдержанная, чтобы не задавать глупых вопросов.

Грин сидел, напряженно выпрямив спину, положив руки на колени и переплетя побелевшие пальцы. Пусть кто-нибудь позвонит и вызовет его на место преступления. Пожалуйста.

– Вы не оставили мне выбора, – сухо ответил он, поднимая на нее глаза. – Я ясно дал понять, что не хочу иметь с этой женщиной ничего общего. Я подписал бумаги, позволяющие врачам творить все, что придет в голову, еще полгода назад. Но вы настояли на встрече. Напомните, на что вы сослались?

– Это судебная клиника. И состояние пациентки – моя ответственность. Если для лечения мне нужна встреча пациентки с кем-то, я имею право требовать этой встречи. Согласно законодательству, естественно.

Его раздражало ее спокойствие. Его бесил ее профессионализм. Но на самом деле он злился не на Аурелию Баррон, а на себя: на свою слабость и на тот парализующий душу страх, который просыпался внутри, стоило ему подумать о встрече.

– Мисс Эдола Мирдол[2 - Об этих событиях читайте в романе Анны Блейк «Я рисую ангелов».] вышла из комы прошлым летом, – негромко продолжила Баррон, слегка наклонившись к Грину. Он не пошевелился даже тогда, когда уловил терпкий аромат ее духов. – Ее держали под наблюдением специалистов. Ее тело парализовано ниже талии, но сознание на первый взгляд показалось ясным. Она отзывалась на имя «Энн» и не отзывалась на «Эдолу». В больнице решили, что это маскировка и она не хочет, чтобы ее связали с преступницей, как любой другой на ее месте. Но в ходе бесед со мной возникло недопонимание. Она не помнила и брата, ничего не знала о детском доме. Я заподозрила, что все не так просто, и ускорила ее перевод сюда. Я не трогала вас полгода, детектив.

– Но решили тронуть сейчас.

– Это редчайший случай диссоциативного расстройства идентичности, который предположительно показывает сразу два синдрома: множественную личность и фугу.

– Что?

Аксель нервно провел пальцами по переносице. Хотелось коснуться волос, но привычной длины не было, и он снова сцепил руки, пытаясь окружить себя коконом защиты.

– Фуга – это состояние, когда человек теряет память о предыдущей личности и придумывает себе новую. Множественная личность – расщепление ядра личности на составляющие.

– Я знаю, что такое множественная личность, – зло прервал детектив. – Я не понимаю, при чем тут я и… – Ее имени он так и не произнес. Он не мог назвать женщину, с которой когда-то делил постель, «Энн». Она была Эдолой Мирдол. Монстром, который убил множество невинных детей. Он не мог поверить в то, что это чудовище когда-то шептало ему нежные слова, а он сам сходил с ума от одной мысли, что рано или поздно наступит момент, в котором ее не будет рядом с ним.

– Я подозреваю, что в случае с Эдолой Мирдол диссоциативное расстройство проявило себя еще в детском доме, – все так же негромко и размеренно продолжила доктор Баррон. – Ее личность раскололась как минимум на две, но скорее, больше. Подозреваю, что Душитель и та Энн Лирна, которую знали вы, – это разные личности. То, что произошло у озера, детектив, убило Душителя.