«Не замужем»

Осознав, что именно с ней происходит, Варвара с головой накрылась темной пеленой тоски. И никто, даже самые близкие, не могли сквозь нее пробиться. А впрочем, никто по-настоящему и не пытался: мало кто способен искренне сочувствовать тем страданиям, которые не испытал на собственном опыте. А в ее окружении были либо те, кто еще не перевалил через вершину своей физической формы, либо преодолел этот перевал совершенно незаметно. В молодости она сама с легким презрением относилась к тем, кто, как ей казалось, с наслаждением обсуждает свои болячки. Теперь же она оказалась по другую сторону этой баррикады и всем своим существом чувствовала, как при попытках кому-то пожаловаться, сама становится объектом презрения и вызывает у собеседника естественное желание сменить тему.

Вокруг нее вдруг образовался плотный круг из крепких здоровых людей (что обиднее всего, в него входили даже сверстники ее родителей!), которые то и дело намеком или напрямую, намеренно или случайно, сообщали ей, что жизнь прекрасна и удивительна и что даже в семьдесят лет глядя в окно можно мечтать не о том, чтобы лечь прямо под окном на пол и больше не шевелиться, а о том, чтобы выйти на улицу и побегать. Многие из них считали муки ее второго переходного возраста преувеличенными, надуманными, даже психологически выгодными.

Тем не менее ее организм, отдавший ей все свои силы и соки за время активной молодости и теперь вдруг износившийся до скрежета в каждом суставе, стал ее личным врагом. Он издевался над ней всеми имеющимися в его богатом арсенале способами. Впрочем, для получения эффекта обрушившейся на голову немощи достаточно было одной только китайской пытки лишением сна. Варвара утратила свою нежную хрупкость, отяжелела и оставила даже попытки хорошо выглядеть. Ее тело теперь из инструмента для удовольствия превратилось для нее в неисчерпаемый источник мучений.

Мучительнее всего была пытка зноем: каждые несколько минут в ней будто бы включался какой-то внутренний нагреватель, который, как отпариватель в утюге, посылал в каждую пору ее кожи мощный поток горячего пара, а потом организм, как бы внезапно опомнившись, под воздействием испарины стремительно охлаждался до появления гусиной кожи.

По ночам это заставляло ее шевелиться (чтобы поменять позу, скинуть или, наоборот, набросить одеяло), и это вдребезги разбивало хрупкую оболочку сна, которая едва успевала нарасти вокруг ее скрюченного воспаленного сознания. В такие минуты она не могла себе позволить даже заплакать, потому что это неизбежно приводило к полному отключению подачи кислорода через нос и пульсирующей головной боли.

Днем было не легче. Было еще одно обстоятельство, которое ее очень пугало: она стала настолько раздражительной, что при любой мелочи с ней случались жуткие, неконтролируемые приступы гнева. Даже из-за случайно пролитого чая, разбитой чашки или, например, потерявшейся перчатки на нее как будто накатывала гигантская багровая волна ярости, в пучине которой она не понимала, что делает. Бессилие перед каждой такой с виду несущественной неудачей было, наверно, миниатюрной моделью ее бессилия перед главным – неумолимо наползающим закатом.

Раньше, размышляя о неизбежном климаксе, она надеялась, что, даже когда эта страшная дверь захлопнется, у нее останутся хоть какие-то желания. Но их не было. И даже не хотелось их вновь обрести. Просто ничего не хотелось – только спать. Сбывался один из самых страшных кошмаров: утратилась цель существования.

Отношения с мужчинами по-прежнему иногда случались, но приносили все меньше радости. Краткие вспышки страсти быстро в ней гасли, и мужчина, не успевая понять причину столь скорого охлаждения, получал отставку. И даже жалость к брошенным почти перестала ее тревожить. Наступило полное онемение души. Грела только любовь к родителям, которых она навещала все чаще – и не только потому что сильно скучала, но и потому, что они уже оба нуждались в помощи. Все, что теперь занимало пустующее пространство души Варвары, была нежная, жгучая, всепоглощающая жалость к этим родным старикам. Хоть внешне они уже смирились с отсутствием внуков, но она знала, что своей бездетностью лишила их чувства бессмертия, продолжения жизни, надежды на будущее. И от этого только еще больше страдала сама, потому что все равно уже не в силах была что-либо изменить.

Она, как и раньше, ездила на дачу. Деревья там стали такими большими, что их крона закрывала солнце, поэтому в доме всегда царил прохладный полумрак. Теперь только в такой обстановке Варвара могла хоть как-то справляться со своими старушечьими симптомами, которые было особенно тяжело переносить на фоне ядреных сверстниц. Однажды на работе к ней подошла сослуживица (которая была старше ее минимум лет на пять!) и без задней мысли попросила запасную прокладку – и Варвара задохнулась от обиды и унижения. Даже эта ведьма в свои почти пятьдесят еще сохраняет запас столь необходимых для нормальной жизни гормонов! Наскоро отшутившись в ответ на эту невольно бестактную просьбу, Варвара пошла в туалет и, закрывшись в кабинке, долго плакала, наслаждаясь возможностью поставить вынутые из душных кроссовок ноги на прохладный кафель. И если в юности слезы всегда были немного сладкими, то теперь в них не было ничего, кроме скорби.

Так с начала ее личного заката прошло около года. Варвара постепенно пообвыклась в своем новом теле. Постоянные боли и страдания рано или поздно начинаешь воспринимать как неизбежную данность: она это видела на примере своих родителей. Со стороны могло показаться, что ее состояние улучшилось, однако никаких физиологических изменений не произошло: просто, как гениально сказал Достоевский, «ко всему-то подлец-человек привыкает».

Теперь ей даже начала нравиться ее неожиданная полнота, а появившаяся седина в волосах стала казаться украшением, сверкая живыми искорками на фоне темных волос. Правда, с любовью по-прежнему не было определенности. Былое стремление к страсти исчезло окончательно, и она, как перегоревшая лампочка, перестала манить к себе мотыльков-мужчин. Более того, даже если где-нибудь в толпе она вдруг ощущала на себе такой привычный ранее, но уже забытый взгляд восхищения, Варвара с отвращением отворачивалась, всеми силами стараясь избежать знакомства. Такие отношения ее больше не интересовали. Более того, случайно допуская иногда в воображении даже просто невинный поцелуй с кем-то из представителей противоположного пола, она испытывала скорее недоумение: в оболочке изменившегося тела такие фантазии воспринимались как совершенно чуждые ее природе.

Однако жить совсем без мужского внимания было скучно. Душа начинала приходить в себя после первой ступени вниз с вершины физической формы, расправлялась, отряхивалась и осторожно подставляла свои потрепанные крылья ласковым лучам заходящего, но еще теплого счастья. Летать, правда, она уже не могла, но и здесь, на твердой земле, тоже было неплохо. Оказалось, что простые заботы по хозяйству очень успокаивают. Варвара полюбила готовить. Она увлеченно экспериментировала на кухне, и получала особенное удовольствие, когда ей удавалось сотворить шедевр, что называется «из топора». Готовить по рецептам, заранее купив все необходимые ингредиенты и точно соблюдая инструкции, ей тоже нравилось. Но было что-то магическое в том, чтобы найти в холодильнике подсохший кусочек старого сыра, увядшую морковку и полпорции вчерашнего ужина (ни то, ни се!) и забабахать такой суп, что двухлитровую кастрюлю она могла одна вычерпать за пару раз.

Варвара стала ловить себя на непривычном ощущении: готовить только для себя было неинтересно. Она постоянно таскала свои кулинарные экспромты родителям, но в силу весьма преклонного возраста они уже не отличались большим аппетитом, поэтому половину из принесенной еды приходилось выбрасывать. Это ее очень расстраивало. А у нее как раз только появилось и все нарастало желание угощать, радовать, баловать… Но кого? Поразмыслив как-то на досуге, Варвара в недоумении констатировала: мужа.

И это слово, произнесенное сначала про себя, на удивление не вызвало отторжения. Наоборот, показалось теплым и уютным, как детское «папа».

Варваре, наконец, по-настоящему захотелось замуж. И это уже не выглядело как гонка за праздником свадьбы и уж, конечно, не было навязано окружающими (все давно махнули на нее рукой: в глазах малознакомых людей она теперь выглядела едва ли не старой девой). Это стало таким естественным стремлением души, что она удивилась, почему раньше ей было так страшно об этом думать. Гамофобия растаяла вместе с молодым задором. Больше не хотелось новых приключений, бесчисленных жизней, свободного парения в потоке чувств… Появилось другое желание – приземлиться.

Однако неизведанный мир неженатых, но стремящихся к семье мужчин казался ей параллельной вселенной. Варвара так долго и старательно толкала свою жизнь в противоположном направлении, что внезапное изменение курса требовало нового простора для развития. Ей предстояло учиться искать себе не легкие отношения, а основательный и нерушимый фундамент для будущего дома, в котором она собралась коротать старость.

Перебрав в памяти все известные ей источники знакомств, Варвара ясно увидела, что ни один из них не явит ей будущего мужа. Хоженные ею тропы, испробованные способы, знакомые сценарии больше не работали, потому что появились в ходе многолетних приключений вовсе не для этих целей. Да и сил куда-то ходить по-прежнему не было. Оставалось одно: Интернет. Тем более, как раз недавно она познакомилась с одной с виду идеальной парой, представители которой нашли друг друга как раз на сайте знакомств.

Поначалу у нее возникло некое ложное ощущение простоты решения проблемы. Ну казалось бы, что может быть проще: размещаешь на сайте анкету, четко обозначаешь свою цель в виде замужества и выбираешь самого подходящего кандидата. Однако, то ли за время ее отсутствия на поле гендерных отношений в этом мире что-то необратимо изменилось, то ли по-настоящему одинокие мужчины, с которыми она никогда до этого не общалась, в принципе были совершенно несостоятельными, то ли просто возрастная категория предполагала высокую концентрацию странностей на одну человеческую единицу – но после размещения своей анкеты Варвара попала в настоящий паноптикум.

Как у Гоголя в галерее русских помещиков, перед ней поплыли абсурдные, причудливые и каждый по-своему уродливые образы ищущих своего нетривиального счастья мужчин.

Первый был, пожалуй, самым активным: и это было его единственным достоинством (однако это же стало его главным недостатком). Он сам назначил ей встречу, сам выбрал ресторан (и вполне приличный), сам оплатил ужин и даже сам предложил отвезти ее домой на собственном автомобиле. Более того, после первой встречи он так яростно стал добиваться продолжения, что его напор сразу же напомнил Варваре страхи ее молодости, и она поспешила от него отделаться.

Зато второго, третьего, десятого и двадцать шестого, а также всех промежуточных кандидатов объединяло одно качество, которое можно было определить словом «вялый». Вроде как, все они утверждали (как письменно, так и в устной беседе), что хотят того же, чего и Варвара, а именно тихого семейного счастья на склоне лет, однако некоторых приходилось тащить на аркане даже еще не под венец, а хотя бы просто на очную встречу. Они все явно были настолько загипсованы своим холостяцким положением, что не могли двигаться. Даже Варвара с ее, мягко говоря, поутихшей жизненной позицией, по сравнению с ними выглядела просто неутомимой.

Был, правда, среди них еще один, возможно, сто пятый, который весьма скоро предложил ей свой, как в том анекдоте, «суповой набор» в виде руки и сердца, но тут на пути реализации ее желания оказалось ее неприятие военных. Она вовсе не считала их ограниченными или косными, как многие предполагали, узнавая о таком ее мнении. Наоборот, она вполне признавала наличие среди них умных и образованных людей. Однако в них она чувствовала такую державность мышления, которая была для нее совершенно чужда. В мире Варвары всегда личное было выше общественного. Она была убеждена, что переживания отдельно взятого человека неизмеримо ценнее и существеннее по сравнению с интересами государства. С военным, пусть даже и давно в отставке, такой подход был невозможен. Он вещал цитатами из новостных программ и с серьезным видом разглагольствовал о роли России в международной политике. Но самое ужасное было даже не это. Гораздо хуже было то, что с ним ей было невыносимо, до зелени в глазах, скучно.

В общем, неожиданно выяснилось, что в поисках мужа важно не только желание обеих сторон заключить брак. Постепенно в ее голове выстроилась строгая последовательность приоритетов, перечень которых с каждым следующим кандидатом становился все длиннее. На первом месте был, конечно, ум. Затем шло образование. Причем два этих качества совершенно спокойно могли в некоторых представителях мужского пола существовать по отдельности. Как уже давно подсказывал ей жизненный опыт, высшее образование вовсе не является гарантией ума, впрочем, как и его отсутствие не говорит о глупости. Итак, ей важно было сочетание этих двух составляющих. Однако, например, в ее неудачливом женихе из военных обе они присутствовали в полной мере. И в один прекрасный момент ее вдруг озарило: без пресловутого чувства юмора (которое в некоторых анкетах на сайте знакомств часто обозначалось тоскливыми буквами «ч/ю»), а скорее даже иронии и самоиронии, никакие образование и ум не спасали. А вернее даже, для Варвары способность человека посмеяться над ситуацией и тем более над собой стала как раз показателем интеллекта.

Далее в обязательном порядке следовала грамотность. Боже, сколько за время своих не таких еще долгих поисков она прочитала этих чудовищных «ненавижу лож», «едим на дачу», «лутше всего» и даже «ищу одыкватного человека»! Поначалу она даже сомневалась, является ли для этих людей русский язык родным, но потом утвердилась во мнении, что дело не в этом. Она сделала, как ей казалось, единственно верный вывод: чем более человек ограничен, тем меньше внимания он уделяет письменной речи. Что называется, смысл понятен, а остальное неважно. Возможно, такая болезненная непереносимость грамматических ошибок стала у Варвары следствием профессиональной деформации копирайтера, но встречая неграмотность в тексте очередной анкеты, она сразу же переходила к следующей, даже не вникая в суть написанного и не рассматривая фотографий. Этот мужчина был для нее закрыт. Однажды к ней «постучался» какой-то армянин: москвич, кандидат физических наук, подходящий по возрасту и, конечно, семейному положению. Но его «как ваше настроения», «испортилось зренее» и тому подобные «недочеты» так кололи ей глаза и сердце, что не позволили даже попытаться разглядеть в нем умного человека, каковым он, скорее всего, являлся. К тому же он никак не хотел понимать, что обращение на «ты» в русском языке выглядит панибратством, которое ей всегда претило.

В общем, требований становилось все больше, а надежд все меньше.

Но однажды ей пришло сообщение, которое ее привлекло как раз ироничностью: «Здравствуйте, Варвара! – писал мужчина по имени Олег (такого она еще не встречала). – Вы ищете мужа, а я – жену. Поможем друг другу в этом нелегком деле? Прочитал у Вас в анкете, что Вы любите принимать гостей и уже собираюсь. Правда, могу разломать Вам всю мебель. Я весом в центнер. Не боитесь?»

В этом сообщении все показалось ей мило: и то, что он обращается к ней на «Вы» с прописной буквы, и его четко обозначенная цель знакомства, и, конечно, смущение по поводу веса. Она решила бросить пробный шар, чтобы одновременно еще раз убедиться в том, что ироничность ей не померещилась, а также, конечно, расставить точки над “i” в отношении собственного веса и возрастного самоощущения (ведь ей уже приходилось испытывать это гаденькое унижение при виде разочарования в глазах мужчины на первой встрече, ожидавшего, очевидно, заполучить стройную юную креолку, а не рыхлую даму бальзаковского возраста).

В ответ на сообщение Олега она тут же настрочила: «Мебели мне не жалко, она у меня вся старая, почти как я сама. А что касается веса – так я тоже не бестелесная пушинка».

Ответ не заставил себя ждать и не только не разочаровал, но потянул к себе, как магнит, хоть и был довольно туманным: «Как интересно – про бестелесную не пушинку. Огласите, пожалуйста, все прилагательные и уменьшительно-ласкательные. Я ведь не люблю не носить не пушинок не на руках не по телефону».

Слог ей нравился. Боясь спугнуть, она решила все-таки еще раз уточнить для верности (или немного пококетничать?): «Так много “не”, что я запуталась. Не любите женщин в теле? Что ж, бывает. У всех свой вкус».

И в ответ прочитала: «Согласен, фройляйн, с “не” перебор. Наоборот, предпочитаю женщин, у которых везде приятно и глазам, и другим органам чувств. Мы ведь с Вами еще не очень старенькие». И в конце смайлик.

После этих слов она совершенно растаяла. Значит, можно себя не стесняться. Значит, на свидание придет не ЗОЖ-ориентированный веган, который только и думает о полезном питании, спортивных нагрузках, вреде углекислого газа в квасе и влиянии синтетической одежды на состояние внутренних органов (таких мужчин она на сайте уже «объелась»), а нормальный живой человек, который к тому же грамотно и юморно излагает свои мысли. Настораживал только намек на близость. С этим у нее теперь было сложно, поэтому не хотелось давать человеку необоснованные надежды на слишком бурные ночи. Но беседу очень тянуло продолжить.

Варвара решила избавиться от всех недомолвок, чтобы на этот раз совершенно исключить разочарование: «Вы, наверно, еще не старенький, а я вот уже не молода и не могу похвастаться особой резвостью».

«Так и не ГТО же сдаем, – мгновенно пришел ответ, и тут же его продолжение окончательно развеяло ее сомнения: – Подумаешь, немолода! Мне же вас не варить».

Варвара поплыла. Мужчина, который цитирует советское кино (а в последней его фразе она безошибочно узнала цитату из фильма «Одиноким предоставляется общежитие»), сразу становился ей понятным, близким, даже родным. Как будто они вместе выросли (что по сути почти так и было – одна эпоха, одно государство, схожие ценности).

Пока она парила в облаке появившейся надежды, он написал еще пару фраз, которые ее даже рассмешили, типа «когда встретимся, буду делать умное лицо – я умею». Они обменялись телефонами, и уже по WhatsApp он сразу же окончательно добил ее простым и совершенно естественным предложением не затягивать виртуальное общение, а увидеться прямо завтра после работы. «Я заканчиваю в 18:00, – конкретизировал он. – Буду ждать Вас у метро под часами. Куда пойдем, пока не придумал, но обещаю определиться».

Как назло, Варвара как раз в тот день была на даче, откуда и собиралась потом ехать на работу. В креативном агентстве дресс-кода не было, поэтому на ней были простые джинсы и огромная рубаха навыпуск, которая, конечно, скрывала недостатки фигуры, но никак не могла считаться нарядной. А для первого свидания с таким человеком хотелось нарядиться. За время поисков мужа у нее вообще появился, можно сказать, дежурный комплект одежды и украшений, который она так и называла – «первое свидание». Чтобы красиво, но не слишком броско, чтобы не отпугнуть неухоженностью, но и не обмануть излишней яркостью, чтобы не подчеркнуть некрасивых мест на теле, но и не создавать иллюзию несуществующей стройности. В общем, все было продумано до мелочей… Но не в этот раз. В этот раз все с самого начала пошло не так, как обычно. И это само по себе заставляло сердце ухать, а душу замирать в ожидании чего-то особенного.

Варвара все же решила, что свидание лучше не откладывать. Кроме того, она была уверена, что именно этому человеку будет не так важно, как она выглядит и во что одета. И оказалась права. Когда на следующий день они стали договариваться конкретнее и волнующий воображение Олег прислал ей координаты кафе, она высказала свои опасения относительно наряда. Ответ был, как она уже успела привыкнуть, прост и ироничен: «Не переживайте. Я тоже не во фраке».

Она так нервничала, что приехала раньше времени. Заняла столик у окна и написала ему, что уже на месте. Вообще, каждый раз отправляя ему какое-нибудь сообщение, она напряженно ждала неадекватной реакции, к какой уже успела привыкнуть за множество встреч с предыдущими кандидатами. Были среди них те, кто в ответ на простую фразу «извините, давайте перенесем нашу встречу на другой день» вдруг могли разразиться целым потоком оскорблений обиженного человека, мол, если больше не хотите встречаться, так бы и сказали. Были и те, кто сам отменял встречу, только не заранее, а непосредственно в час назначенный, и более того, не по собственной инициативе, а только после ее вопроса «все ли у нас в силе?»

Олег же в ответ на ее сообщение о том, что она уже ждет его в кафе, не просто ответил текстом, а даже позвонил. Ни разу еще до этого не слыша его голос, Варвара с трепетом ответила на звонок.

– Простите, Варенька, – сказал совершенно плюшевый баритон в трубке, – я, несомненно, подлец, что заставляю женщину ждать! Уже лечу к Вам, роняя перья.

Варвара счастливо засмеялась. У нее самой будто бы начинало восстанавливаться оперение, и предожидание полета делало тело невесомым.

Олег подошел к ней сзади, но как ни странно, она даже не вздрогнула, как это обычно бывало в подобных обстоятельствах. Она увидела перед собой очень высокого и вообще крупного мужчину в огромных ботинках, которые кое-где подпирали штанины темных вытянутых джинсов. Под курткой скрывалось милейшее пузцо, довольно туго обтянутое тонким трикотажным свитером. Было видно, что он очень спешил. Возможно, даже бежал, потому что пузцо заметно вздымалось и опускалось, а смешные чуть кудрявые волосы, которые явно давно требовали стрижки, прилипли к широкому потному лбу. И его образ, его большие выпуклые глаза неопределенного цвета, мягкие пухлые губы, которые во время говорения чуть растягивались в полуулыбке, обозначая на левой щеке продолговатую вертикальную ямочку, его огромные руки и ноги, которые как будто мешали ему свободно двигаться, просторный лоб, большой чуть вздернутый нос, придававший его лицу немного несерьезное выражение, – все это точно совпало с его текстом и голосом. Так бывает, когда два одинаковых изображения накладываешь одно на другое: ты двигаешь их в ожидании того момента, когда линии перестанут двоиться. Варваре даже показалось, что она услышала мысленный «щелк».

Он заказал себе борщ, мясо с картошкой и кофе и ей тоже что-то сытное и простое. Они много говорили – о Набокове и промокших ботинках, о возможности вместе сходить в консерваторию и в аптеку за аппликатором Кузнецова, о государственном строе и ремонте насоса на даче… А когда собрались расходиться по домам, он так по-родственному попросил:

– Варя, пожалуйста, напишите мне, как Вы доехали: я буду переживать, все-таки Вы за рулем.

На следующие несколько дней он уехал в командировку в Дмитров, и даже это показалось ей добрым знаком, потому что именно в этом районе Подмосковья была ее дача. Правда, на какое-то время ей вдруг почудилось, что их общение стало его тяготить. Во всяком случае, от него стали иногда приходить какие-то странные сообщения, в которых сквозило неопределенное раздражение, вызванное то ли вынужденным отъездом, то ли, возможно, служебными неприятностями, то ли какими-то внутренними причинами. В ответ на вопрос, что он думает о книге «Приглашение на казнь» Набокова, которую она как раз перечитывала, он вдруг прислал: «А Вы что-нибудь думаете о руководстве по эксплуатации электроустановок? Жирафа казнями не кормят. Приглашайте лучше на котлеты». Но даже это сообщение было полно глубоких смыслов и волшебной игры слов, и Варвара чувствовала: какие бы мотивы ни скрывались под его негативом, пусть пока ею и не разгаданным, но она готова была продираться сквозь эту незнакомую чащу слов к тому свету, который она увидела в этом человеке на первом свидании. Тем более что приглашение на котлеты у нее как раз почти созрело.

За время его отъезда они активно переписывались и даже созванивались, подолгу разговаривая по телефону. Через пару дней его командировочное раздражение поутихло. Она успела узнать о нем очень многое: что живет он один, но каждую субботу ездит навещать престарелых родителей, что у него есть взрослая дочь, которой он оплачивает обучение в вузе, что у него был младший брат, который несколько лет назад погиб в автокатастрофе, и теперь Олег каждое воскресенье «выгуливает» его малолетнюю дочь, не позволяя ей чувствовать себя безотцовщиной, что мать этой девочки неизлечимо больна, и он время от времени возит ее по врачам, а также что сам он работает инженером в районной управе. Последнее обстоятельство – относись оно к кому-то другому – насторожило бы Варвару, потому что работники госструктур у нее практически приравнивались к военным (тоже грешили державными рассуждениями), но не в случае с Олегом. В нем ее не смутило даже это.

А потом он вернулся в Москву, и за две недели общения они успели сходить в кино, и на органный концерт, и почти каждый вечер он кормил ее ужином в каком-нибудь кафе, недорого, но всегда вкусно и сытно. Он как будто спешил познакомиться ближе, старался что-то наверстать, восполнить, скомпенсировать. Внутри него чувствовался зажим: наверно, долгая холостяцкая жизнь откладывала такой отпечаток.

Как-то раз он пригласил на открытие какой-то маленькой художественной выставки: с участием одного из своих знакомых. Варвара с наслаждением надела одно из немногих оставшихся платьев, которые еще были ей по размеру, но которые до сих пор особенно некуда было выгуливать, и приехала к нему на встречу на метро: единственным его недостатком на тот момент можно было с натяжкой назвать только отсутствие машины и некоторое даже презрение к людям, передвигающимся на личном транспорте (проявление как раз державности мышления – ведь согласно призыву мэра москвичам рекомендовалось пересаживаться на метро). Но это была такая мелочь, с которой даже Варвара, убежденная автолюбительница, обожающая свою машину, дорогу, вождение, да и вообще отвыкшая от толп подземных переходов, была готова с радостью примириться. Поездив к нему на свидания на метро, она даже начала находить в этом определенную прелесть, какую-то ностальгию по молодости, когда еще ни у кого из ее окружения не было машин, когда приходилось подолгу стоять на остановке в ожидании автобуса, и за это время обдумать свой день, помечтать, построить планы. А потом проехаться в позднем полупустом салоне, где пахнет бензином, чужим потом и незнакомыми духами, и расслабиться, глядя в окно на проплывающие мимо столбы и деревья, и даже – о чудо! – подремать.

Был, правда, у Олега еще один маленький недостаток: иногда он говорил так запутанно и туманно, что она не улавливала сути сказанного, а переспрашивать боялась, потому что, однажды переспросив, почему-то вызвала досаду, которую тут же чутко уловила в его интонациях. Возможно, это объяснялось какими-то его внутренними комплексами, решила она и не стала заострять на этом внимания. Это было совершенно несущественно по сравнению со всем остальным.