«Не замужем»

Итак, они встретились у метро и вместе пошли искать заявленный в приглашении адрес. Было еще слишком рано, до открытия еще оставалось довольно много времени, и они решили по дороге зайти поужинать.

– Что мы будем есть? – спросил он, и ей было приятно такое обобщение.

– А что мы будем пить? – в тон ему отреагировала Варвара, решив, что не отказалась бы пропустить с ним по стаканчику пива, раз уж она так удачно теперь без руля.

И он без кривляний согласился и на пиво. Они выпили понемногу, потом еще понемногу, и на выставку как-то идти расхотелось. В этом кафе было так весело и уютно, легкое опьянение приятно разливалось по отвыкшему от алкоголя телу, напротив сидел мужчина с по-детски приветливым лицом, который хохотал над ее шутками и сам шутил так, что у нее уже щеки болели от смеха. За соседним столиком сидела семья с маленькой девочкой. Она то и дело с любопытством поглядывала на большого нескладного дядю, который не только не пытался сделать вид, что не замечает ее взглядов (как, скорее всего, сделала бы на его месте Варвара), но и всячески старался ее рассмешить, то делая из карандаша усы, приладив его между носом и забавно вытянутыми трубочкой губами, то соорудив из сушки монокль, в который, комично хмуря брови, глядел на девочку, заставляя ее заливаться смехом и смущенно прятать лицо в маминой юбке. И Варвара испытывала гордость, что рядом с ней такой мужчина, с которым всем вокруг хорошо.

Вышли из кафе они уже поздно вечером – и пошли гулять. Просто шатались по улице, держа в руках по бутылке того же пива, но купленного уже в ближайшем супермаркете (как в молодости!), потом добрели до какого-то бульвара, на котором откуда ни возьмись оказались большие качели. Они сели на них вдвоем и едва заметно покачивались на волнах счастья. Варя болтала в воздухе ногами, которые не доставали до земли, а Олег поддерживал амплитуду, сгибая и разгибая свои несуразные колени под пузырями джинсов.

Еще через некоторое время они замерзли и зашли в первую попавшуюся хинкальную. От пива и холода снова захотелось есть, и они съели по полновесной порции этих грузинских пельменей, запив их тем, что оставалось в бутылках. И тут же, сидя в чудом открытом среди ночи кафе, он ее поцеловал. Губы у него были гладкие, подвижные и очень нежные, и в его поцелуе не было властного требования страсти – только бесконечная нежность, пахнущая хинкальным бульоном, пивом и морозным воздухом.

После такого насыщенного вечера даже Олег уже не предлагал ехать домой на метро. Он вызвал такси, и всю дорогу они целовались на заднем сиденье. Он завез сначала Варю, а потом поехал домой сам. И никаких пошлых попыток напроситься на ночь или недвусмысленно пригласить к себе!

Переступив порог своей квартиры, она обнаружила в телефоне тысячу сообщений от подруги, у которой столь долгое и позднее молчание Вари уже вызывало беспокойство. Единственное, что смогла ей ответить Варвара уже лежа в постели, было «я пропала». И впервые за последние несколько месяцев провалилась в сон.

Утром, с первыми лучами пробуждения сознания, она почувствовала необъяснимое счастье – как это часто бывает после сна, когда человек еще не вспомнил самого события, несущего в себе радость или горе. Но эмоция просыпается раньше памяти. Сладко потянувшись и ощутив забытое блаженство в теле, она решила воспользоваться выходным днем и еще немного полежать в постели, чтобы продлить это чудесное ощущение.

Однако долго наслаждаться не пришлось. Посмотрев на экран телефона, звук которого она всегда отключала на ночь, Варвара ужаснулась: семь пропущенных вызовов от мамы. Это означало только одно: что-то случилось. Мама прекрасно знала о Вариной бессоннице и никогда не стала бы звонить так рано без серьезного повода. Родители вообще с годами стали относиться к ней очень бережно, и у Варвары это вызывало невероятно глубокие эмоции, смесь жалости и вины. Жалости – потому что этой осторожностью по отношению к переживаниям и закидонам дочери родители как бы постоянно извинялись за свои, возможно, чрезмерные попытки влиять на ее жизнь в молодости. А вины – потому что, принимая эти униженные безмолвные извинения, она временами все равно считала их недостаточными и раздражалась на слабых маленьких старичков, состоящих из тонких косточек и почему-то всегда ветхой одежды (несмотря на регулярное обновление гардероба, за чем она очень следила). Каждый раз после очередной вспышки эмоций она давала себе зарок, что никогда больше не поднимет голос на беззащитных, любимых и таких зависимых теперь от нее людей, но каждый раз, когда кто-то из них случайно задевал одну из с детства натянутых болезненных струн, она снова отзывалась на эту вибрацию. И никак, несмотря на годы, ей не удавалось ослабить это натяжение, которое держалось на детских обидах. Внутри взрослой женщины по-прежнему жил маленький раб, который все еще боролся с угнетателями за свою мнимую свободу.

Варвара с трепетом набрала мамин номер, а когда та не ответила, бросилась из квартиры по лестнице на три этажа вниз – к родителям, с каждой ступенькой благодаря небеса за то, что им удалось поселиться так близко друг к другу. Открыв дверь своим ключом, она обнаружила обоих в более-менее добром здравии за кухонным столом. Они мирно пили чай с сушками и обсуждали предстоящий сегодня мамин визит к врачу. На Варвару накатила ослепляющая волна ожидаемого гнева:

– Вы надо мной издеваетесь? Сколько раз я говорила, что когда вижу на телефоне сто пропущенных звонков, то автоматически считаю, что у вас случилось что-то страшное! А ты еще и трубку не берешь, мам!

– Варенька, прости, пожалуйста, я не слышала! – умоляющим голосом пролепетала мама, как бы всем телом стараясь стать еще меньше, съежиться в дрожащий комок – от страха перед этой могучей силой еще молодой ярости. – Просто ты обычно в это время уже просыпаешься, а я хотела спросить, во сколько мы сегодня выезжаем к доктору.

Варварино исступление мгновенно сменилось обжигающим стыдом. Как она могла забыть, что сегодня ей нужно везти маму к врачу?! Она быстро впадала в чувство вины, особенно по отношению к родителям, но сейчас оно ощущалось еще более отчетливо из-за причины ее забывчивости (снова мужчина!). Ее отношения с противоположным полом всегда были для ее родителей поводом для расстройства, и всегда она старалась компенсировать эту печаль дополнительной заботой о них. Настроение было напрочь испорчено, она буркнула что-то типа «выезжаем в три» и убралась в свою нору.

Придя домой, она дала волю слезам, в которых вылила все, что у нее накопилось: невыносимую, ощутимую, как физическая боль в груди, любовь к родителям, стыд за неумение показать им эти чувства, жалость к себе, такой бессильной перед собственной неотвратимо наступающей старостью, которая особенно пугает, когда перед глазами есть печальный пример немощи близких, сожаления об утраченных радостях жизни, сомнения в возможности счастья и при этом такую большую, почти бесконечную на него надежду…

Она решила проверить Олега на прочность еще и этим: написала ему, что сегодня не сможет с ним встретиться, потому что должна везти маму к врачу. И он тут же перезвонил:

– Во сколько и где вы будете. Я навещу своих и подъеду помочь.

Это был нокдаун. Варвара поняла, что бог послал ей лучшего мужчину на этом свете – и, договорившись о встрече и положив трубку, снова зарыдала. «Господи, неужели это происходит со мной?!» Такое счастье казалось ей совершенно незаслуженным.

А потом они с мамой отправились в поликлинику в центре Москвы. И еще на пути туда она получила от него сообщение, что он будет ждать у входа. И вопрос, который обезоруживал не предполагающей отказа формулировкой: «У меня по пути будет “Мак”. Что вам взять?» Она даже сделала скриншот этого его сообщения и отправила его подруге с подписью: «Ну как не любить такого мужчину!» И сама испугалась своих слов: ведь до сих пор она не признавалась себе в том, что чувства ее к нему так быстро превращаются из влюбленности в любовь, какой она раньше, пожалуй, и не знала.

Он действительно встретил их у пафосной лестницы в платную клинику (где, конечно, никто не ждал таких больных и старых, которые не могут подняться по крутым ступеням); и знакомство с мамой произошло совершенно естественно, без натужных приемов и нелепого названия «смотрины» (пусть речь идет и о женихе, а не о невесте); и он, такой большой и надежный, нес ее маленькую маму по лестнице на руках, а потом развлекал в коридоре интересной и пересыпанной шутками беседой, пока они ждали своей очереди; и после поликлиники он пригласил их обеих в ресторан, где мама и Олег выпили по стаканчику пива за знакомство (это был тот редкий случай, когда Варвара пожалела, что она за рулем); и они все втроем поели креветок, показавшихся невероятно вкусными; и они взяли креветки с собой, чтобы угостить папу, который уже был оповещен по телефону о предстоящем «визите века» (так он обозначил долгожданное знакомство с будущим зятем); и, возвратив маму в лоно семьи, они посидели дома с обоими родителями; и Олег, пока Варвара отлучалась на кухню за чаем, доверительно сообщил им, что видит в их дочери свою будущую жену; и папа, конечно же, угостил Олега коньячком, который всегда стоял у него «в загашнике» для особых случаев; и всем было легко и весело, как будто это не крутой поворот судьбы, а привычное течение повседневности.

И как-то совершенно не драматично Варвара пригласила Олега присоединиться к ней в запланированной на вечер поездке на дачу, хотя после выхода на заслуженный отдых от активной сексуальной жизни даже представить себе подобного ни с кем другим уже давно не могла. Оставив родителей совершенно довольными, они уехали.

Люди, которые впервые оказывались в ее дачном доме, делились на две категории – осуждающих и восхищенных. Осуждающие сразу начинали указывать ей на требующие замены оконные рамы, стершуюся краску полов, кое-где отвалившуюся штукатурку на трехметровых потолках ее старого и такого любимого дома… Восхищенные же сразу видели в нем суть – память времен. Стулья начала прошлого века, Варин письменный стол, за которым она делала уроки в 80-х годах прошлого века, торшер, который стал первой совместной покупкой родителей, только что въехавших в свою нынешнюю квартиру за три года до рождения Вари, серебряные столовые приборы, доставшиеся от прабабушки по маминой линии, – вся эта эклектика была чрезвычайно дорога Варваре, поэтому люди, которые ее не принимали, сразу выпадали из круга близких. Олег же, глубоко вздохнув, с порога заявил: «Вот это да! Почти как у меня дома!» – и сразу стал еще ближе.

На даче у нее еды не было, а в магазин они не заезжали, но зато у него с собой были щи, которые, как он выразился, «не удалось забыть у мамы». Оказалось, что он, бедный, весь день таскал их с собой в портфеле – и в поликлинику, и в ресторан, и домой к Вариным родителям.

«Точно как папа», – пронеслось в ее голове и заставило задохнуться от радости встречи с такой родной и привычной рассеянностью – или даже робостью.

Он обошел дом, подробно рассматривая каждую милую ее сердцу деталь, вынимая из шкафа книги, поглаживая старую обивку дивана… За это время Варвара, как будто парящая в невесомости, накрыла на стол: разогрела мамины щи, нашла в морозильнике и отварила сосиски, нарезала хлеб, предусмотрительно хранившийся с прошлого ее приезда в холодильнике. Украшением всей этой нехитрой трапезы было шампанское, оставшееся у нее от каких-то давних гостей. Чтобы его охладить, они поставили бутылку в эмалированной ведро с ледяной колодезной водой. И ей не было стыдно за проржавевшую кое-где эмаль, и за то, что в XXI веке в доме нет водопровода и канализации, и что спать они будут на старом продавленном диване, ровеснике как минимум ее мамы…

А время ложиться спать неумолимо приближалось, хотя он вовсе не торопился, а она как могла оттягивала этот трепетный момент, как будто и правда была нетронутой невестой. Они долго сидели за столом, он показывал ей в своем телефоне фотографии дочки и племянницы, они смотрели какую-то лабуду по телевизору и вышучивали все, что им показывали, ели щи и сосиски, запивали их шампанским и чаем, и им было просто хорошо.

Так хорошо и спокойно, что Варвара даже не заметила, как они оказались в постели. Она не запомнила того неловкого момента, когда нужно раздеться и показать свое уже далеко не идеальное тело. И увидеть его, Олега, тоже без оболочки приличий. Она как будто погрузилась в легкое забытье и очнулась только уже под одеялом, когда нечего стесняться и можно просто плыть по течению ощущений, которые оказались еще живы. И все это было так непохоже на то, что она привыкла называть сексом! Это была любовь.

Ночью она несколько раз просыпалась от того, что он вставал и выходил на улицу, по дороге прихлебывая что-то со стола. «Наверно, сушняк: мы так много всего намешали», – подумала она и умилилась.

А еще один раз она проснулась от собственного голоса: «Больно-больно!» – причитала она сквозь сон, потому что оказалась в той позе, когда сильно ноет нога. Он погладил ее по плечу, еще крепче прижал к своему теплому сдобному животу, сказал строгим голосом: «Утром мы обсудим, что у тебя так болит», – и у нее сразу все прошло. И даже не накрыло волной жара, несмотря на присутствие рядом такого мощного источника тепла.

Встала она, как обычно, рано. Успела выпить кофе, сбегать в магазин за мукой и кефиром, нажарить оладий ему на завтрак и поговорить по телефону с подругой и родителями, а он все спал, тяжело ворочаясь на скрипучем диване. Когда время перевалило через полдень, она решилась его побеспокоить: он говорил, что в два собирался вести племянницу в кино. Встал он не сразу и в довольно мрачном настроении: видимо, сказывался поздний отбой и непривычное спальное место. В ответ на ее шутки относительно позднего времени только пробурчал что-то сложносочиненное и невразумительное (как ей показалось, насчет уже начинающихся супружеских упреков): она опять недопоняла, поэтому решила не уточнять для спокойствия их обоих. Правда, когда он увидел на столе гору оладий, сразу повеселел, и она тоже почувствовала себя спокойнее: все-таки она еще не знала, как с ним себя вести.

Она сварила ему кофе покрепче и даже с коньячком, как он попросил, села с ним за стол и смотрела, как он ест. За завтраком он как будто пришел в себя и разговорился: обсудил планы на день, расспросил подробно про ее ночные страдания и внимательно выслушал все, что она так долго держала в себе, не перебивая и лишь сочувственно поглаживая ее по руке.

– Мы все это вылечим! – в итоге припечатал он, и она поверила.

Ей казалось, что она знает его всю жизнь. Что они уже двадцать лет живут вот так вместе, и что каждый день она варит ему кофе, а он спешит к своей подопечной, а она смотрит на его желваки, гуляющие во время еды под небритой кожей, и умиляется.

Олег уехал, взяв с собой несколько кофейных зерен («чтобы не дышать перегаром на ребенка»), а Варвара осталась на даче до понедельника, чтобы, как обычно, отправиться оттуда прямо на работу. День прошел как в тумане: странное присутствие нового человека, занявшего в жизни как будто бы давно отведенное для него место (как вывихнутый сустав, который только что вправили, поэтому еще свежи воспоминания о боли, но уже чувствуется, что больше болеть не будет), беспокойная ночь и довольно большое количество выпитого накануне, делали все вокруг как будто немного нереальным.

Варвара, как обычно, попыталась заглянуть внутрь себя и проанализировать происходящее. «Ну не может человек быть настолько идеальным! – подумала она. – Как-то мы много пьем. Может быть, дело в этом?» Но почувствовав, как от этой мысли портится настроение, тут же загнала ее в дальний угол сознания. Зачем придумывать человеку недостатки, если их, возможно, действительно нет?

Варвара позвонила родителям и призналась им в любви к Олегу. Мама мелко заплевала (судя по звуку, даже не через плечо, а прямо в трубку), а папа закричал почти молодым голосом (и откуда что взялось!): «Лед тронулся, господа присяжные заседатели!» Варе даже показалось, что они оба на время забыли о своих болячках. И разговор с ними получился очень теплым, без обычного напряжения. Похоже, детские комплексы растворились в затопившем душу счастье.

Вечером Олег прислал в WhatsApp штук сто фотографий – своей племянницы во всех видах, себя с ней, ее на каких-то аттракционах, себя огромного за совершенно микроскопическим на его фоне детским столиком и даже себя в метро. От всего этого веяло теплом и уютом. И в этом тепличном микроклимате его приглашение в понедельник после работы приехать к нему в гости прозвучало еще милее. И сердце сжалось от нежности, почему-то болезненно.

Наступил понедельник. Уже с самого утра Варвара только и думала о том, как приедет вечером к Олегу. Было любопытно и немного страшно.

Он встретил ее у подъезда: в пакетах из супермаркета приятно шуршало и позвякивало. По дороге от почтовых ящиков до лифта, а потом от лифта до его квартиры они встретили, как ей показалось, всех его соседей. В ее доме давно никто ни с кем не здоровался, и она заставила себя привыкнуть к стеклянному взгляду встречаемых в подъезде и внешне знакомых людей, которые смотрят как будто сквозь тебя, или поверх, или мимо, чтобы только ни за что на свете не поймать твой взгляд и ни под каким предлогом не выдать из плотно сомкнутых губ засохшее и, наверно, царапающее горло слово «здравствуйте». Здесь же, в этом чужом подъезде, все встреченные ими люди произнесли приветственные слова не только ему, но и ей, и каждый улыбнулся, как будто был искренне рад их видеть. И это тоже показалось ей добрым знаком. Похоже, вагон ее жизни свернул на новую, более правильную ветку пути, на полном ходу плавно проскочив стрелку, вовремя переведенную кем-то свыше.

Варвара с трепетом переступила порог его квартиры. Как выглядит быт давно окопавшегося в своем одиночестве холостяка? Не будет ли ей противно при виде запущенного быта? Или, возможно, она почувствует неловкость за собственные пыльные углы, оказавшись в стерильной чистоте? Эти вопросы не то чтобы мучили ее, но все же приходили в голову. Однако уже в прихожей она поняла, что здесь нет ни грязи, ни идеального порядка. Тарелки, чашки и кастрюли, которые, очевидно, он использовал чаще всего, были вымыты и аккуратно сложены на расстеленное на столе кухонное полотенце – немного «заросшим» дном вверх. Пол был относительно чистым, но женским взглядом она разглядела давно не знавшие тряпки щели под мебелью. На журнальном столике рядом с современным плоским телевизором уютно пылились нелепые статуэтки, небольшая икона (подарок мамы) и даже несколько пластиковых индейцев, как выяснилось позже, оставшихся у него еще с тех пор, когда для советских мальчиков такие солдатики считались огромным богатством.

Даже в быту он сохранил для нее золотую середину и не позволил стрелке ее сомнений качнуться!

Она увидела накрытый к ужину стол: пицца и снова пиво. В душе второй раз потянуло тоскливым сквозняком подозрения.

– Может, сегодня сделаем перерыв в нашем алкомарафоне? – сделала Варвара шутливый заход, больше всего на свете боясь выдать ему свои обидные догадки.

– Ты ведь у меня впервые. Разве такое можно не отметить? – резонно возразил Олег, и она вынуждена была согласиться.

Перед тем как сесть за стол, он пошарил в своем бездонном портфеле и торжественно протянул ей связку ключей от своей квартиры.

– Завтра после работы приходи, пожалуйста… домой.

Это было так естественно и при этом так неожиданно! В тот момент, когда она взяла эти ключи, она физически, до головокружения, почувствовала, как снова качнулся вагон ее судьбы на крутом повороте.

Был вечер понедельника, эйфория выходных немного рассеялась, и она чувствовала себя уставшей даже от еще только предстоящих четырех рабочих дней, поэтому сама пить почти не стала, а лишь с некоторым удивлением наблюдала за тем, как на столе появляются одна за другой сначала вторая, потом третья, и четвертая, и пятая полные бутылки, и под столом исчезают пустые. «Похоже, все-таки пиво он любит несколько больше нормального», – утвердилась она в своих подозрениях, но постаралась не расстраиваться. Подумаешь – пиво! Как справедливо вопит знаменитый Велюров из любимых «Покровских ворот»: «А кто не пьет?!» В конце концов, что плохого в пристрастии мужчины к пиву? Тем более что Олег под все эти возлияния увлеченно, складно и невероятно увлекательно для совершенно далекой для нее темы рассказывал о своей работе и предстоящем завтра важном совещании. Оказалось, что в управе он совсем недавно: всего пару месяцев, и было видно, что работой он гордится.

«Это все стереотипы!» – решила Варвара, когда они счастливо засыпали на его ужасно продавленном раскладном диване и он уже привычным движением плотно прижал ее к себе, от чего она снова, как в молодости, показалась себе маленькой и хрупкой.

Она поискала в себе и тут же нашла подходящую теорию: понятие пивного алкоголизма придумали глупые закомплексованные женщины, которые ханжески считают алкоголь, мат и любовь к сексу одинаково неприемлемыми социальными явлениями. От него даже не пахнет перегаром! Так какая тогда разница, что он пьет за ужином – пиво или чай.