233 года: Агапэ

Агапэ. Нулевая глава
Анна Элфорд

Эпопея, в первую очередь рассказывающая о влиянии одиночества на людей, и об англичанине-шизофренике. Вся его жизнь – истинное искусство; вдобавок он собирает коллекцию видов любви по Платону, несмотря на неминуемую смерть его любимых от привязанности к нему. На подобный эгоизм его обрекает время и одиночество. Его молодость не гаснет. В книге представлено 233 года жизни героя от необычного детства до столь же экзотичной старости. Наш герой – представитель рода человеческого, со всеми страстями, изъянами, со множеством имён. Он то вынужден спасать еврейских младенцев от нацистов в 40-е года ХХ века, то роскошно живет в Париже как импрессионист в 80-е года XIX века. И при Наполеоне он жил, и в Лондоне обкрадывал дома богачей, пьянствуя. Но, казалось бы, такая длинная жизнь, 233 года, а так мало людей на поменяли её. На своём пути герой встретил лишь три типа людей: тех, кто поменял его жизнь; тех, кто стал его жизнью; кто постарался омрачить его существование.

Анна Элфорд

Агапэ. Нулевая глава

233 года остались позади. Поделюсь же я своими впечатлениями и своей эпопей!

Хронологически расположенные имена:

Дилан Барннетт (1791-1812)

?дам Нил (1812-1837)

?ртур Хэмптон (1837-1849)

Плутарх Райан (1849-1899)

Лайдж Филлипс (1899-1918)

Генри Уоррен (1918-1945)

Сэмюэл Флеминг (1945-2014)

Дилан Барннетт (2014-2024)

Коллекция видов любви:

Сторге – Эвелина

Людус – Мисс Бёрт

Мания – Анечка

Филия – Мона

Прагма – Элен

Эрос – Венера (Ви)

Агапэ – Грейс Хилл

Уточняющие понятия:

Знакомый – это человек, с кем у вас поверхностный контакт.

Приятель – это обладатель схожих интересов, взглядов. Приятели могут жить друг без друга; нет той самой привязанности.

Привязанность – процесс становления той или иной личности неотъемлемой частью жизни; при привязанности особенно трудно расстаться.

Любовник следует за приятелем (привязанность отсутствует) – это лишь физический контакт.

Отношения, связь – это явление, при котором возможно полностью понять другого человека, когда этот человек становится неотъемлемой частью жизни. Отношения – это желание остаться рядом.

Виды любви по Платону:

Людус – гедоническая игра, выстроенная без эмоциональной привязанности. Это замирание сердца, флирт, дрожь от пойманного взгляда, эйфория, игривость. Людус – это всегда отношения без серьёзности, частая смена предмета обожания. Секс – средство выражения сексуальности, занятная игра без глубинных интимных желаний. Даже если влюблённые соблюдают вынужденную дистанцию, то они начинают охладевать друг к другу, но также хорошо сочетается с физией.

Эрос – эгоистическая страсть, сексуальное притяжение двух личностей, желание полностью обладать им или ей. Это быстролетная искра, почти сразу же тонущая в толще людской жизни. В эросе преобладает скорее биологическое людское начало, чем социальное. Эрос крайне редко приводит к основательному союзу. Этот тип любви вспыльчив, динамичен, агрессивен, способен привести к глобальному конфликту и импульсивно разбитому сердцу. В греческой мифологии эрос – это одержимость, которую испытывает каждый, поражённый стрелой Амура. Живая и бурлящая, она толкает, управляет человеком для продолжения рода.

Сторге – прочная и спокойная любовь, похожая на родительскую любовь, любовь матери, брата, бабушки. Она нежна, надёжна, вялотечна, строится на фундаменте общих интересов. Этот тип любви не может перенести даже недолгую разлуку.

Мания – синтез людуса и эроса, любовь-одержимость. В основе этого типа любви лежит ревность и страсть. Это иррациональная любовь. Древние греки говорили «безумие от богов»; считали ее наказанием. Страдают все – и влюблённый (внутренняя неуверенность, постоянное напряжение, душевная боль, смятение), и также возлюбленный. Если отношения и реальны, то факт согласия с таким ходом жизни больше похож на мазохизм. Мания – полнейшая зависимость, больше оцениваемая как «американские горки»; от возвышенного, чистого духа до стремительного завершения, попыток сбежать, исчезнуть из жизни партнера.

Агапэ – тот самый сентиментальный, романтический идеал; золотое сечение; бескорыстное смешение сторге и эроса. Агапэ характерно полное уважение желаниям возлюбленного, альтруизм, обожание, привязанность, нежность, страсть. Это явление редко; любовь агапэ – эта связь на духовном уровне; возлюбленные доверяют друг другу и не боятся неверности. Пара развивается, растёт вместе. Но также данное понятие подразумевает под собой любовь меж друзьями без сексуального влечения. В Библии об агапэ пишется: «долготерпит, милосердствует, не завидует, не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине, все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит».

Прагма – рассудительная, «практическая» смесь сторге и людуса; любовь «по расчету». Партнеры (именно партнеры, а не влюбленные, ибо голова здесь главенствует над сердцем) бескорыстно помогают друг другу, делают добро, помогают в жизненных, например карьерных, испытаниях. Многие отношения, начавшиеся с людуса или эроса, переросли в прагму или сторге. Может быть комбинирована с людусом. Со временем этот вид любви становится лишь теплее, надежнее.

Филия – любовь друзей друг к другу; любовь, проверенная временем. Сам Аристотель считал, что человек испытывают филию по трём причинам: его друг полезен ему, приятен ему, рационален и добродетелен.

Аутофилия – любовь к самому себе; повышенный уровень аутофилии имеет родственные связи со смертным грехом – гордыней и высокомерием.

Детство

Глава 1.

Дилан Барннетт

В руках я держал шесть различных подвесок из прозрачного пенистого ирландского обсидиана. Я купил их, когда мне было 3 года от роду у эпатажного евнуха в Париже; так вышло, что уже 17 лет я вожу с собой вышеупомянутые украшения; они стали частью меня.

Это была конечная цель моего паломничества – графство Кент; не глухая, но всё же деревенька подле пролива Па-де-Кале. Я ехал в экипаже, вспоминая прошлые свои имения в сумеречных огнях: имение Ле Мар, затем Дувр-Хаус. Ещё был особняк с геральдикой (когда я был мальчишкой, я положил руку на здешний подоконник, чтобы отворить окно, и кисти руки, и пальцы окрасились в голубые и жёлтые цвета – я любил тот дом). Сегодняшний день – жаркое майское утро 1812 года. Я выглянул за кружевную шторку экипажа, выслушивая рассказ итальянца Зуманна о его женушке в Шотландии. Землянистое лицо и голубые глаза Зуманна демонстрировали поразительное чутьё хозяина и его страсть к деликатесам.

За стеклом, у берега озера среди камышей утка двигалась урезками. Раз, и она остановилась. Два, продолжила свой ход. Экипаж ехал таким же образом, также отрывисто, а два породистых жеребца били в упряжке копытами, следом поднимая пыль. Я погладил свой левый бакенбард. Лошадьми правил молодой человек лет этак двадцати, с сигарой в зубах. Вокруг была изумрудная гладь холодного дерна полян; выборочно, местами стояли то высокие ели, то низкие лиственные кустарники. Паслась пара светлых лошадей. Где-то в кирпичном доме тикали часы. Лаяла собака, да и выводки свиньи бились за место у брюха матушки, где можно вдоволь насытиться. И слышал я колыхание нависших качелей.

Мой род держал во владении доходные поместья; раньше, в путешествиях мы с отцом прожигали две тысячи фунтов в год, а ныне, после его гибели, первым моим решением было продать семейное гниющее поместье, в котором я бывал пару раз за жизнь; и сейчас медлительно, но верно я плёлся в графство, где когда-то от оспы погибли и моя мать, и младшая сестра (я трудно пережил их смерть).

Я вышел из тёмного экипажа в невзрачный серый английский городок, а Зуманн, мой друг, в камзоле зелёного цвета отправился в Хорнфилд-Хаус, мое имение. Я вышел в майскую долину, где когда-то высадился Цезарь; я поднялся на холм и увидел поместье с охотничьими угодьями. Поместье было окружено елями и сине-лиловыми цветочными аллеями.

Долго я стоял на месте у проселочной дороги, где сошел. Я стоял неподвижно, выдохнул наконец: «Я один». И пошёл я сквозь папоротники и кусты поляны, распугивая диких птиц и насекомых. Я вышел на низменность к месту посаженных елей. Было свежо; на мху я ускорил шаг; на горизонте рдела последняя полоса заката. Небо тускнело, переходя к водянистым тонам сквозных облаков. Этот мой дом, Хорнфилд-Хаус, был скорее аббатством с протяженными тоннелями и роскошными лестничными пролетами со своими ненавязчивыми историями. Поля вокруг были моими, и леса, и олени, и лисы, бобры и бабочки. И длинная каменистая дорога, по которой я вошёл в дом. Вышколенный дворецкий и пожилая экономка, пара слуг – я не желал большой толпы в доме. Моя экономка, весьма прекрасная собой дама в зелёном, направилась кормить павлинов в сопровождении горничной; входная дверь захлопнулась. Зуманн возбудил своим приездом прислугу, а я взлетел на этаж выше. Мальчик нёс остатки моего багажа. Я зашёл в комнату с кофейно-ромбовидными обоями и нарёк её своей. Солнце было уже на востоке, оно золотило шторы, балдахин тёмной и воздушной кровати. Подвески, которые я сжал в ладонях, я швырнул на кровать и хлопнул руками и начал их потирать в предвкушении работы.

– Да, теперь у меня нет выхода. Быть мне здешним хозяином и придётся отвлечься от своей коллекции видов любви по Платону.

Была ночь, и было решено не давать ужина. Кухарки, горничная, экономка, – одним словом прислуга, – давно спали; мне было необходимо написать письма старым Лондонским знакомым о завершении жизненной эпохи, об окончании баллов и иных радостей жизни. Всю весну после расставания с приятелями зимой одно-два письмеца в неделю да приходили. Живые и бодрые послания. Парафиновая свеча сгорела на половину, продолжая тускло светить. Я вертел в руках тонкое воронье перо, взял ножик, и стал подрезать перочинным ножом ногти. Было холодно. Темно. Я подошёл к распахнутому окну, тени слились со светом в единую, но неоднородную эмульсию. Было тихо, немо; от этого звенело в ушах, и лопухи перебирал ветер. Заброшенное кладбище и призраки могли полноправно дополнить эту тусклую атмосферу. Я установил свечу на подоконнике. Тогда меня заметил Зуманн.

– Барннетт, я иду к тебе! – крикнул итальянец.

– Мы можем обойтись и без дружеских сантиментов! – Входная дверь под моим шатким окном оглушительно захлопнулась, и я слышал торопливые шаги по долгому вестибюлю, по гостиной, по прихожей и лестнице, по коридорам с душами не упокоенных.