233 года: Агапэ

«Не пойму, как я остался все тем же, как и в тот день у Вестминстера», – он шёл по безлюдной, холодной и ночной набережной, задыхаясь зловониями топи под его носом. Адам вышел на мост. Адам мутно ощущал своё тело и совершенно запутался в собственных мыслях, чувствах, верованиях. Он слышал нечеткие отголоски жизни города. Он подсел на ограждение, хлипко держась руками за каменную ограду, встал ногами по обратную сторону ограждения. Адам пребывал в ужасе. Он мог быть спасен! Освобождён! Нет. Вот-вот сорвется с опор.

Он прыгнул. Мешочек с вырученными золотыми монетами тянули его своей массой к водной глади быстрее, преувеличивая скорость полета. Когда раздался громкий хлопок – это не только разжиревшее тело Адама погрузилось в водяную толщу, но и жизнь расставляла свои ударения, обобщения, обособления. Лёжа на илистом дне, Адам наблюдал за речной рыбой, за сколькими водорослями и прожорливой тиной.

Адама подхватило течение. Начиная задыхаться, он ощущал давящее ощущение в груди где-то прям меж ребер и пресный, водный вкус Темзы. Но жизнь и не думала покидать его, ведь Адам был живее всех живых, пусть и пролежал в мерзкой ледяной воде полчаса (страх; дрожь; безволие не присущи мёртвым); антропоморфный образ чудом выкарабкался из воды.

Обноски Адама были промокшими до каждого дюйма, и верить в это можно было настолько же точно, как и в собственную глупость в прошлом. Адам пошёл по городу в расцветающее утро, и дошёл он до таверны. Владелец за прилавком взглянул на Адама таким же взглядом, как глядели до этого десятки его товарищей по профессии: поверхностно и чисто. За шиллинг, кажется, и пару пенсов, Адам получил прибранную комнатку с запасом свеч; кровать, тараканов, как финики, и достаточно мягкую подушку, чтобы не проснуться на утро с защемленной шеей. Он получил место, где можно вздохнуть спокойно, – вдох, выдох. Это было место, где Адам мог спать в кровати, а не на асфальте. Здесь Адам мог раздеться догола и окончить свой единственный умысел вечера – он собирался вскрыть себе вены.

Адам напился и с увлечением продолжал калечить себя всю ночь, но Бог не принимал его. Адам пережил переполох, дезорганизацию, панику; в тяжелой атмосфере октября Адам осмелился обратиться к старшему сыну врача, тоже лекарю по призванию, что в 1812 году подлатал его плечо с ранением. Намеками Адам разузнал о своём аномальном положении, но внятных ответов не получил, как анатомически возможна его неугасающая юность.

И с каждым днём Адам активнее начал копаться в тайниках своего сердца. Он был в поисках силы, которая помогла бы перенести его горестную судьбу, и нашёл он там справедливую, ледяную злость, и дал он клятву восстановить эту жизнь… В ноябре Адам неуверенно начал посещать воскресные исповеди местного пастыря, статного, интеллигентного старичка; сидел Адам на задних рядах. Всё в миниатюрной церквушке внушало трепет ему, дрожащей твари. И через пару недель Адам осмелился на исповедь.

– Я каюсь, Господь, ибо я согрешил, – начал Адам сквозь заслонку исповедальни.

Он очень волновался. Он нервно вдыхал запахи церкви – ладан с ароматом припудренных цветов; Адам вдыхал аккуратные, прохладные, бесполые благоухания Святых даров. С него сходило «7 потов»; у Адама дрожали колени. Он сказал всё, что мог, через стыд, через страх. И тогда священник принялся цитировать Библию:

– «Пусть не говорит грешник, что он не согрешил, потому что горящие угли возгорятся на голове того, кто говорит: я не согрешил пред Господом Богом и славою Его. Господь знает все дела людей и начинания их, и помышления их и сердца их», – он сделал небольшую паузу, вздохнул. – А как тебя зовут твои близкие, сын мой?

– Адам Нил, – от упоминания своего имени Адам вжался в спинку стула.

– А ты молишься перед сном, Адам? А перед едой?

– Мне бы следовало чаще молиться, – Адам вспомнил все те ужасные вещи, что вытворял, прибывая в пьяном угаре: избиение, чревоугодие, уныние, похоть, попытки самоубийства, что страшнее всего. – И я верю в то, что Господь когда-нибудь поведает мне тайну моей затянувшейся юности.

Священник тогда поощрительно кивнул Адаму, и, довольная его покорством улыбка, расплылась на его тонких губах.

– Господь простил тебя. Иди с миром… – сказал пастор.

– Благодарение Богу!

Выйдя из исповедальни Адам вздохнул с немыслимым облегчением впервые за долгие года. После исповеди Адам посвятил некоторое время личной молитве. Цепляясь за своё принятое одиночество, Адам к осени 1831 года окунулся с головою в изучение религии: он добровольно принялся за чтение Библии, его манией стали походы в церковь. Адам покаялся, склонил голову пред Богом и обрёл необходимую опору в облике интеллигентного священника. Его проповеди заставили Адама решить самостоятельно покончить с пьянством.

Самое сложное Адаму – признать, что он был зависим от алкоголя! Что его враг, – алкоголь, – управлял им, да и был сильнее! На вторые-пятые сутки новообращенного христианского человека подкосила белая горячка и психоз. Печень и желудок были убиты; зуд не давал жизни. Плотские беды подкосили Адама на следующие 3 года. Три раза он срывался. Но настолько было сильно желание Адама, пропившего почти всю свою сознательную жизнь (19 лет пьянства!), желание собственноручно управлять своей жизнью.

В один из холодных, туманных дней 1835 года он смело вышагивал по оживленной улице достойного купеческого района, где был дом его спасителя: священник купил Адаму новую, опрятную одежду неброских цветов. Преодолевая алкогольную деградацию, Адам попутно учился вновь бегло читать. Адам изучал простейшую арифметику, историю. Он постился, а в тот день, когда он гулял в купеческом районе, был как раз началом великого поста. Радостный от осознания нового этапа независимости от алкоголя, Адам заглядывал в витрины магазинов и, без единой секунды промедления завернул в картинную лавку, где подешевле взял пару картин, в которых нашёл утешение.

На протяжении всего великого поста Адам активно занимался добродетелью в бедных районах Лондона, где жил до своего спасения. И однажды он, волей случая, встретил обедневшую, но давно уж взрослую дочь Зуманна. Раздавая с ней, еду крестьянским детям Адам чувствовал, как в его душу проникали заботливые ветерки совместных благодеяний на пару с девушкой, с которой его связывало хоть что-то из прошлого. Словно 26 летняя дочь Зуманна знала обо всем случившемся с другом молодости ее покойного отца; однако, она видела Адама впервые. Девушка того же возраста, что и ее отец, когда Дилан с Зуманном расстались, девушка имела двух чудных деток и содержала лавку с картинами. И в стенах той барахолки Адам обнаружил жилище и труд, необходимое спокойствие для изучения догм религий. Все эти древности внутри лавки со временем стали Адаму родными. Каждую картину он рассматривал детально, покуда выносил на просторный тротуар залитой солнцем площади и, ради покупателей, складывал их удобными рядами к просмотру.

Сидя в один из ноябрьских вечеров 1836 года, 45 летний Адам Нил, живой и исцелившийся, вел разговор с педантичным посланником Бога на Земле, со своим духовным отцом. Спаситель Адама всегда говорил медленно… нежно… и предельно точно подбирая слова и отбивая каждый слог, выражаясь высокопарными английскими словами. На нем был одет костюм приходского священника – белый галстук, закрытый жилет, шляпа с узкими полями. Духовный отец стал Адаму родным, только вот священник любил его по-настоящему.

Адам рассказывал своему спасителю, что раньше путешествовал по европейским странам; он рассказывал и о той ночи, когда Адам осмелился прийти в дом Уилсонов, но разум ее отца окончательно раскололся. Он рассказывал об Эвелине. (Да, спустя более чем двадцати лет он смог спокойно говорить о ней) Адам думал: «За месяцы работы в самом центре жизни я прожил ярче, чем все года пьянства». И конечно же его спаситель не верил Адаму.

До того, как они стали сравнивать свои вкусы, у них завязался долгий разговор. Они поговорили о порядках в столичных семьях, поговорили о сумасшедших докторах и традиционной медицине. Они поговорили о добыче угля, поговорили об индусах, об иностранцах. Они говорили об истине, говорили о союзах бедняков и о том, как знакомые-сообщники офицеры и чиновники в высоких кругах ворье укрывают, получая процент с их грабежей. Они говорили об извращенцах, ищущих в непорочных маленьких девочках успокоение. Попутно Адам думал: «Забавно то, как всё на свете циклично – всё же я вернулся к религии даже после того, как я облил элем портрет Девы Марии».