Марфа

Но вдруг – йо-хо! – несется конный всадник, держит спину ровно, подпрыгивает в седле. И тут же стадо врассыпную, только бык неподвижен, а пастух с досадой вслед наезднику хлыстом – раз, два! Но короток хлыст.

– Ишь, – слышу я, – этот все не уймется. Коней решил развести, обогатиться конями. Так вот нет, украли и кобылу, и жеребенка.

– Почему тут так?

– А где не так? У вас в городах?

Собирает пастух свое стадо, загоняет в реку и, бросив накидку на траву, ложится, смотрит в небо. Овцы рядом.

Утром над землей – хлопья тумана. Перекатываются, ползут, проникают в одежду, насыщают ее своими загадками. Десять минут прогулки – и одежда просит смены, и впрямь становится тяжела.

А туман уже укатился. Вон, за забором ползет к реке. Еще немного – и кувырк в воду: я вышел из тебя и к тебе вернулся.

Рыжий еж спешит по делам, торопится, но то и дело останавливается, все ему никак не прочихаться. Скоро день, а он не спит, какой странный еж! Но вот он юркнул под дом и исчез. Теперь до вечера.

– Почему еж такого необычного цвета? Вроде рыжий, а будто мукой присыпанный.

– Так старый он, вылинял.

Под высокой березой фрачная пара сорок, а крону накрыла туча блестящих ворон. Они то взлетают, и береза становится нарядно-прозрачной, а то садятся на кончики веток снова, всю крону собой закрывают, и она подчиняется их цвету, темнеет ликом. Вороны кричат возбужденно, громко. Там, наверху, что-то странное происходит, кажется, дерево от напряжения вот-вот заискрит.

– Почему так громко кричат вороны? – спрашиваю.

– Так молодые…

– А когда перестанут?

– Так и не перестанут…

Поднимаюсь в дом, а там огромная саранча уселась на искусственный цветок, который привезли сюда когда-то, вынув из городской вазы и пожалев опустить в помойку. Саранча слилась с зеленой пластмассовой веткой. Ну и вкус у нее! Всматриваюсь. Красивое, однако, создание. Думаю: насекомых Бог сотворил, чтобы нам не придумывать героев для страшных кинолент.

– Говорили, наш кот не ловит мышей. А он поймал.

– То про маленьких говорят. А ваш большой.

– Мы сегодня мимо кладбища проходили, раньше оно заросшее было, а сейчас порядок.

– Так мрут.

Достаточно того, что есть. Принимать это несмирение, тут не перед чем смиряться. Разве это великое, чтобы склониться перед ним? Или все же великое?

Пристройка от дома отошла, а она – важная часть. Крупная. Она тоже дом, только летний. В пристройке – дверной проем, чтобы сквозь него попадать в то жилище, что когда-то и в зиму умело хранить тепло. Снизу бревно проема стоит вплотную к бревну дома. А наверху отошло на полметра. Да и крыши в пристройке не осталось совсем, больше дыр, чем крыши.

И – не трагедия.

Полметра дыры изнутри заколотили фанерой. Смотрю и думаю: стянули гвоздями дом плотный и дом легкий. Но оба, оба они легки, нет плотности в нашем жилище. И посмотрите же, что внутри!

А внутри пристройки поработал незатейливый гений: вдоль всей крыши натянул толстые веревки. На одной стене повыше, на другой ниже. С уклоном.

Огромный лист полиэтилена натянут теперь под дырами в небо. Эту толстую пленку перекинули через витые веревки и прищепками к ним прикрепили. Взяли обычные бельевые прищепки, много. Теперь домашней утвари не страшен дождь. С плотной пленки вода будет стекать свободно, уклон рассчитан точно, значит, не задержится вода, побежит вон к тому желобку, а затем в землю.

– Вы раз в год на месяц приезжаете, зачем вам тут новый дом?

– И правда.

Прохожу в пристройку под прозрачную пленку. И вдруг – кружится голова. Хватаюсь за стремянку, что висит поперек от стены до стены. Кажется, я еду, еду. И через крышу видно небо.

Кабриолет.

Птенец сороки упал из гнезда. И такой крик поднялся по округе, такая рассыпалась птичья тревога! Крупные нарядные птицы закружили вокруг бедолаги, защелкали, заголосили, запричитали, наставляя.

– Не выпускайте животных на улицу, у вас рядом с кучей сороки птенца караулят!

Куча.

В тот год, когда эти края впервые открылись для нас, мы с опаской вошли на участок, заросший травой в рост человеческий. Прямо перед домом красовалась липа с ветками до земли, словно приглашая: берите, живите, соглашайтесь, не упустите!

– Вот тут, под липой, хорошо бы поставить зонт и шезлонг под ним, так тут красиво, – сказала почти хозяйка, и ее старший сын обрубил нижние ветки, чтобы стало липе полегче.

– Да, поставим, – согласился почти хозяин и в первый же день своего владычества вынес из дома нечто, положил под липу, благо рядом с дверью в дом, и сказал: – Пусть пока тут полежит. Потом уберу.

С тех пор прошло пятнадцать лет.

Каждый день нашего пребывания в этих краях куча подрастала то на доски, то на гнилые бревна, то на кирпичи, а то еще на бог знает какую непонятную утварь. А в этом году она торжественно увенчалась старым диваном с откидными валиками. Диван, обитый протертым гобеленом, совсем распался, пружины выскочили, за что он и был удален из сеней, где служил лежанкой для прочего хлама. Непочтительно брошенный на бок во двор, теперь он наконец промоет себя дождем, продышит ветром.

И вот куча громоздится под липой прямо напротив входа в нашу разбитую лачугу, но никто не задирает хозяина участка. Разве стоит огорчения мужа какая-то куча, пусть даже напротив ворот? Другое дело, если бы речь шла о чем-то серьезном.

– А вы бы своему сказали, чтоб разобрал.

Улыбаемся.

– Где же птенец?

– Да они переместились! Они его переводят, окружают втроем и вразвалку ведут. Видно, не удается поднять – тяжел.

– Втроем? Значит, не просто родители, а еще и сородич с ними…

– Да, всем миром спасают дите.

А люди?

Холод наплыл, просочился под крышу.

– Что будет, если все же растопить эту печь? Ребра дрожат.

– Посмотрим, что будет. Топить?

– Утром.