Сокровища моего отца

О маме Богу помолюсь.

И вспомню тихое житье
В избе, где жаркой печки пламя
Лицо опять румянит маме,
Моложе делает ее.

Я мамин слушаю романс,
Что мне поет она меж делом…
Стоит весна, и вишни в белом
Сулят счастливый в жизни час.

…О маме сны приходят вновь
Из давней юности и детства —
Мое богатое наследство,
Где мамы ласки и любовь.

ЗАПЕЧНЫЙ ТАРАКАН

В детстве больше всего на свете я любил спать и всегда недосыпал. Нужно было помогать маме по хозяйству, то есть, просыпаться рано. Спал я наверху, на печке, а там тепло, спится сладко. Я мечтал о чем-то своем, о чем мечтают в детстве все мальчишки. Представлял, что такого интересного ждет меня в жизни, какие подвиги и открытия предстоит совершить.

Мои мечты всегда прерывал дедушка Никита:

– Вставай, Геняй! Утро уже, хватит лентяйничать, работа ждет.

– Дед, еще пять минут! – сонно бормотал я.

– Дай ты ему полежать, – вступалась за меня мама.

Но дед не унимался:

– Вставай, таракан запечный! Эх, не в нашу ты породу!

Этот упрек-восклицание я услышу от дедушки еще не раз.

Утро в деревенском доме начиналось с запахов. Мама ставила в печку чугунки с едой, было слышно, как фыркает на огне картошка или какая-нибудь похлебка. Еда была самая простая, но такая вкусная, что никакие деликатесы потом мне так и не заменили кружку деревенского молока с печеной картошечкой. Мама доставала ухватом чугунок, ставила на стол. Запах картошки обволакивал уже всю избу и манил. Я сразу вскакивал и бежал за стол.

– Погоди, Гена, руки обожжешь! – восклицала мама.

Но я, одурманенный магическим ароматом, уже ничего не слышал.

– Конечно, как поесть, так мы опервя планеты всей. А так спим до обеду! – ворчал дед Никита.

Он ел картошку по-другому, с трепетом и уважением.

– Картошка – кормилица наша, – задумчиво произносил дед. – Будет урожай, авось и войну переживем, разобьем немцев.

Дедушка Никита все мое детство пытался научить меня драться. Сначала просто так, без цели, играя. А затем по необходимости. Дело в том, что дед делал для пастухов кнуты. А так как практически никаких игрушек в моем детстве не было, то на улицу я гордо выходил с этим самым кнутом. Зачем? Вертеть его в руках, бить им ветки, крутить как скакалку и прыгать… Приходилось придумывать себе развлечения фактически из ничего. И вот каждый раз, как только я выходил поиграть со своим кнутом, мальчишки постарше его у меня отбирали. Максимум через час моей прогулки. Я прибегал к деду в слезах, на что он всякий раз отвечал:

– Как отобрали? А где синяки? Не могут у пацана просто так что-то отобрать! Ты дрался с ними?

– Нет, – опустив голову, отвечал я.

– Пошли, буду тебя учить!

Дед честно пытался научить меня всем боевым приемам. Но в детстве я был настолько щуплым и стеснительным ребенком, что все усилия деда оказывались напрасными.

– Эх, не в нашу ты породу! – традиционно восклицал дедушка.

В следующий раз я уже возвращался с синяками, но без кнута.

– Отобрали?

– Отобрали, – тяжело вздыхал я.

– Ну, теперь хоть вижу, что дрался. Пошли, другой кнут тебе сделаю!

Я очень хотел, чтобы дедушка за меня вступился и наказал обидчиков. Но он считал ниже своего достоинства лезть в детские разборки. А мне было так необходимо тогда всем показать: пусть отец у меня и на войне, далеко, но тут есть, кому постоять за меня.

Но однажды моим обидчикам не повезло. Вместо деда они познакомились с навыками рукопашного боя моей старшей сестры. Зоя, хоть и была старше всего на два года, отличалась, как бы сейчас сказали, совершенно безбашенным и отчаянным характером. В гневе она могла ударить всем, что попадалось под руку, не взирая на тяжесть предмета и на возможность серьезных увечий для человека. Думаю, из нас двоих именно она пошла в дедову породу. Увидев однажды, как старшие мальчишки меня бьют, отбирая кнут, Зоя подбежала и начала кидать в одного камень, в другого тяжелое бревно, а третьего неожиданно стала лупить ногами. Мальчишки совершенно обалдели от такого натиска, плюнули и ушли. Зоя еще долго кидала им вдогонку все, что плохо лежало на проселочной дороге.

– На, держи свой кнут, – отдышавшись от схватки, сказала сестра. – Еще раз отберут – мне скажи, голову им оторву.

Удивительно, но после ее вмешательства мальчишки оставили меня в покое. А потом у меня появились близкие друзья, с которыми мы вечно пропадали на прогулках и уже сами бедокурили напропалую. Но об этом позже. Расскажу лишь, что гораздо позже, в Уфе, я все же понял, что занятия деда рукопашным боем со мной не прошли даром. В студенческие годы я подрабатывал… вышибалой на танцплощадке в парке. Да, да! Каких случаев там только не происходило! Каждый вечер находились не совсем трезвые парни, пристававшие к девушкам, не желающие уходить после закрытия, заказывавшие свою музыку… Всех приходилось останавливать и часто – физически. Наверное, как бы сейчас сказали, таким образом я «закрыл свой гештальт» из детства. «Дед бы сейчас мной гордился», – думал тогда я.

Но вернемся в Зыбино. Был у дедушки Никиты еще один ритуал, который я ненавидел всей душой и всячески пытался избегать, но безуспешно – баня по субботам. «Что может быть такого страшного в бане?» – спросите вы. В самой бане – ничего. Но то, как дедушка Никита парился и хлестал меня веником, я запомнил на всю жизнь! Итак, веник готовился заранее, замачивался особым образом в травяном отваре. Дед топил баню по-черному. Обычно для этой цели использовал березовые или дубовые дрова. Когда баня была готова, стенки окатывал водой из кадушек и давал настояться пару. И вот затем начиналась моя экзекуция. Дед хлестал веником сначала себя, затем брался за меня. Казалось, что он бьет меня розгами или раскаленными прутьями. Но сопротивляться было бесполезно.

– Чаво кряхтишь? Кто из нас дед, ты али я? – кричал он, неистово избивая себя веником. – Смотри, ну, красота же! Здоровье!

Из бани я выходил в полуобморочном состоянии и сразу падал в кровать. Утром всегда смотрел на спину, ожидая увидеть там следы «побоев» веником. Но нет, баня действительно творила чудеса. После крепкого сна я был бодр и полон сил.

– Дед, конечно, прав, – размышлял я про себя. – Но это просто невыносимо! Ненавижу бани!

Как оказалось позже, такая нелюбовь к баням передается по наследству. Когда мы попытались мою маленькую дочь попарить в бане (ей тогда было года три), Аня убежала, как только открылась дверь, откуда на нее пошел густой пар. Убежала и наотрез отказалась идти в «это очень страшное место», как она назвала баню.

– Вся в отца, – вздохнула жена.

– Это точно, – согласился я, вспоминая себя в детстве.

Дорога в деревню

Родные луга

На угоре все дома
Издалёка видно…
Не дворцы, не терема
А душе обидно,
Что стоит давно угор —
Лишь две-три избушки,
Как задумчивый укор