Улыбка смерти на устах

– А с чего вы взяли, что свежее? Может, неделю там простояло?

– У меня, извините, вкусовые и обонятельные рецепторы в порядке. Отец явно именно тогда, в пятницу, кухарничал.

– Он что, любил стряпать?

– Да не так чтобы очень, но временами находило на него, по вдохновению. Вот ключевое слово: «по вдохновению»! То есть когда душа поет и сердце радуется. А радость на душе и суицид – как совместить? Да и потом: с какой стати он стал себе, одному, готовить? В пятницу вечером? После работы? А после этого – с собой кончать?

– А что за блюдо-то Игорь Николаевич состряпал?

Девушка усмехнулась:

– Тушенные в сметане куриные сердечки. Это у отца коронный репертуар. Он четыре-пять блюд освоил, когда еще мама была жива, время от времени их презентовал, чтобы гостей удивить, когда на него стих находил. И это блюдо, куриные сердечки, его коронка. Он рассказывал, что оно – как память о голодном советском детстве: денег в семье не было, и моя бабушка покойная, его мать, часто субпродуктами всю семью потчевала. Бараньи желудки на рынке покупала, мозги коровьи, вымя – всякую такую требуху. Сердечки куриные – из той же обоймы. А у него довольно вкусно получалось. Кроме того, отец биточки из баклажан, бывало, стряпал, салат из креветок с ананасами и яблоками, жареные бананы со шпигом – все необычное, но достаточно простое в готовке, чтобы удивить. А тут – кого, спрашивается, он хотел поразить, если дело обстояло так, как следователь говорит? Значит, пришел один, никого не ждал, сам себе приготовил, поел, выпил – и лег в ванну умирать?

– Может, просто купил в кулинарии да разогрел?

– Я понимаю, что сейчас все, что угодно, купишь, – но такое нигде не видела. Сердечки в сметане! И потом, я знаю его кулинарный почерк. Его это рук дело, и к доктору не ходи.

Стряпня непосредственно перед самоубийством выглядела и впрямь странно, и я сделал в своем блокноте вторую пометку.

– Значит, ваш отец в тот день, в пятницу, поел и выпил. А сколько тарелок на столе стояло? Бокалов?

Полина скривилась.

– В том-то и дело, что одна тарелка. И пустой бокал из-под виски. И еще другой, для шампанского, в ванной комнате, на столике. Но ведь убийца мог замести следы, все вымыть.

– И все-таки факт не в пользу убийства.

– Зато, – с азартом набросилась на меня девушка, – отец прямо в тот вечер, когда его не стало, в пятницу – я чек нашла у него в брюках, смятый, – купил французское шампанское. И нарезку сыров. И фрукты. А шампанского знаете сколько? Шесть бутылок! Шесть! «Дома», извините, «Периньона»! По пять тысяч бутылка, итого на тридцать штук чек – мой отец, конечно, не бедный человек, но зачем ему перед суицидом столько шампусика, сразу шесть бутылей?

– Может, чтобы уйти красиво? – глубокомысленно предположил я.

– Упившись шампанским? Пятью литрами в одно лицо? Согласитесь: если предположить, что он в тот вечер, в пятницу, ждал кого-то, к свиданию готовился – тогда и шампанское, и сыр, и собственноручные сердца в сметане – совершенно объяснимы! К свиданке он готовился!

– Много он того шампанского выпил?

– Одна бутылка пустая валялась. И одна – наполовину. Остальные не тронуты.

– А у вашего батюшки женщина после смерти вашей матери была? Любовница?

– Я не знаю. Правда не знаю. Скорей, конечно, да. Но он никогда ни о каких своих дамочках со мной не говорил, никого на семейные наши праздники не приводил и ни с кем нас не знакомил. Но если разобраться, он далеко не старый еще был и хотя мамочку нежно любил, но жизнь-то продолжается, что поделаешь. Я все понимаю, и я бы его новую пассию приняла. Но, повторяю, никого не знаю, не видела, не слышала.

– Вы говорите: следователь установил, что отец вернулся в тот вечер домой в одиночестве?

– Именно.

– Может, к нему забежала на огонек соседка-красотка из его же подъезда?

– Ох! Дом у нас старый, построен в начале пятидесятых, и публика в основном – семьдесят плюс. Хотя многие сдают жилье, конечно. Поэтому я ничего не исключаю.

– А из квартиры ничего не исчезло?

– Мобильник его. И другая странность. Бумажник у отца лежал, где обычно, и карточки его дебетовые-кредитные в целости-сохранности – но налички в портмоне всего триста рублей. Очень на отца не похоже. Очень. Он всегда говорил – да и учил нас, девочек своих – как он меня с Юлькой и мать называл: вы всегда должны иметь с собой наличку, мало ли зачем может пригодиться. Хотя бы тысяч пять-десять. А тут вдруг всего три сотни.

И это я пометил как явную улику возможного преступления.

– А разные ценности, что в доме были?

– Драгоценности мамины в порядке, хоть они и не все в сейфе лежали, и сам несгораемый шкаф не тронут, и в нем деньги на месте – папа наличку на черный день откладывал, на случай чего. Все осталось в неприкосновенности. Зато пропало нечто другое. Никто этого не заметил, и ни в какой протокол не записали, но я потом обнаружила. Знаете, у отца исчезла гантель…

– Гантель?

– Да, шестикилограммовая. Всегда у него в спальне лежала.

– Он зарядкой занимался?

– Обычно ходил в спортклуб, три-четыре раза в неделю, – а когда совсем не успевал, дома качался. Так вот, я у отца в квартире где-то недели за две до убийства была, поесть ему привозила, и вообще, пообщаться, и гантельки обе на месте присутствовали. А теперь вот – одной нет.

Я записал у себя четвертым пунктом наряду с пропажей телефона и наличных и явлением свежеприготовленной еды и элитной выпивки – таинственное исчезновение гантели.

– Есть и еще кое-что… – Порецкая-младшая на секунду задумалась, формулируя. – Знаете, отец продолжал спать на все той же родительской двуспальной кровати. И знаете: она оказалась застелена совершенно свежим бельем, на нем вообще еще никто не почивал!

– Значит, вам кажется, что Игорь Николаевич готовился к интимному визиту?

– А к чему? Шампанское – раз, приготовленное своими руками блюдо – два, свежее белье – три… Явно для гостьи старался. А что было дальше, никто ведь не докопался. А похоже, что неизвестная особа пришла к нему, выпили-поели, потом она подсыпала ему отравы и сбежала. И вот ведь что: значит, знала заранее, что у отца в аптечке антидепрессанты имеются? Значит, они раньше встречались? Близко знакомы были? Или кто-то ей про таблетки подсказал?

– А какой мотив, вы считаете? Ограбление? По почерку похоже, что орудовала разбойница на доверии, проститутка-клофелинщица. Но добыча-то невелика. Сколько кэша ваш отец при себе мог иметь? Тысяч тридцать, пятьдесят?

– Сейчас и за тысячу убивают. Вдобавок мобильник. Айфон последней модели у отца был. Больше ста тысяч стоит. Для какой-нибудь продажной девки, понаехавшей из города Кирова или Коврова, – целое состояние.

– Конечно, Полина, во всем надо разбираться, но судя по тому, что вы рассказываете, похоже, что орудовал чуть ли не профессионал – практически все предусмотрел, не оставил никаких следов. Возможно, это какая-то разборка по бизнесу?

– Однако отец – не хозяин бизнеса, не владелец. По сути, наемный служащий, в госкорпорации.

– А ваш батюшка важный пост занимал? Может, помешал кому-то?

– Пост – важный. Он начальник управления. И в последнее время, насколько я знаю, очень крупный контракт вел – он мне рассказывал, но экивоками, вскользь, однако я понимала, дело нешуточное и счет там на сотни миллионов шел – долларов. Они в тендере на строительство электростанции в одной южноамериканской стране с китайцами мощно зарубились.

– Китайцы как раз, как я знаю, ребята такие, что ради успеха в бизнесе ни перед чем не останавливаются… Как думаете: могли они вашего отца убрать?

– Я об этом не думала ни разу, но сейчас, после ваших слов… Отец, знаете, очень интересы нашей Родины отстаивал. Однажды мне говорил – как раз тогда, на тот Новый год с Костиком, о котором я рассказывала… Так вот, он подвыпил тридцать первого, пока мы Юльку ждали, и сказал мне: эх, если б не я, мы б давно все то направление – строительство за границей – сдали бы, по ветру пустили. Я в точности, конечно, судить не могу, но у меня такое ощущение, что он жесткий переговорщик был!

– А может, у него в тот день какие-то документы с собой важные имелись? Он над ними дома работал? Или какие-то важные сведения у него в компе или телефоне содержались?

– Вообще-то таскать работу домой – это за отцом водилось. Мамочка еще ему все время пеняла. – Она вздохнула прерывисто и воскликнула: – Вот видите! Вы не то что полиция или комитет расследовательский – сколько сразу версий накидали, а им лишь бы под ковер все замести, и шито-крыто!

Она, наконец, схватила чашку чая, уже сильно подостывшего, и импульсивно выглотала его, чуть ли не залпом.

Я вдруг увидел, как бьется синяя жилка на ее белой, тонкой, худой шее, и вдруг почувствовал к ней тягу. Нормальное такое мужское вожделение. Даже невзирая на некрасивую грудь.